Альманах "Признание-3" -2008 (проект)

Не проповедовал я черных, грязных мыслей,

И не старался людям сделать боль.

Однако в мире этом, грешном и суровом

Отыщется не мало доказательств,

Того, что я не чист и бел, как Ангел,

Не беспорочен даже, вовсе нет!

Поставить если в очередь живую,

Всех, тех, кого я смел обидеть,

Кому я сделал больно, иль жестоко

Отрёк их, или обманул, —

То очередь получится большая....

Презренья будут сыпаться, как камни!

Проклятья потрясут святое небо!

Всего больней наверно будет вынесть

Обид молчанье и глаза в слезах,

Глаза в которых не прочесть прощенья...

Презренные пророки пессимизма!

И в ваших низменных речах порою

Проскальзывает доля горькой правды

О том, что люди все не без изъянов!

Что им присущи пошлые грехи!

Надменные хранители гнилого!

Когда твердите вы с кривой ухмылкой

О том, что человек не может вечно

Быть чистым, как роса степная,

Кто знает, может быть вы правы?

Метаморфоза жизни неизменна...

Я ощущаю, годы прочь уходят,

Как белый дым, как крик осенней птицы,

Как женщины покинутые мной...

Отбросив прочь пустые афоризмы,

На предсказанья сердца положившись,

И оперевшись твердою рукою

На все дела содеянные мной

Готов я без стыда смешного

Не для рекламы, не для ложной лести

Встать на колени и просить прощенья

У жертв невинных подлости моей!

Кто знает, может эту просьбу

Услышат люди и всевышней волей,

Дарованной нам нашей грешной жизнью

Отпустят все грехи мои земные?

Пусть будет так!

Я буду очень счастлив....

18. 01. 77.

Из цикла "Осколки дум"

* * *

Однажды ты приснилась...

Падал снег....

Я был твоей любви

Замерзнувшей снежинкой...

* * *

Я пил твою речь

Ты глазами меня обнимала...

Рыдала зарница

Под серым, уставшим дождём...

Актрисе, уехавшей в Париж

Где — то вдали — Дали

Плачет в ночи Мари

Кистью забрызган мольберт

Тихо молчит нофелет.

Мысли запутаны в клок

Странных событий и склок

И раздвиженье кулис

Тешит писак и подлиз.

Но вседозволенность муз —

Просто аккорд, грустный блюз,

А всевозможность судьбы

Это не рок — это ты!

Ведь средь распластанья душ

Есть Бомарше и Люлюш,

Есть Пьер Дюпон и шансон,

Есть и любовь — сладкий сон!

Слезы утри, Мари!

Вновь на подмостках пари!

И средь печальной ночи

Имя моё прокричи...

9. 04. 08.

ПРОЗА

Виктор Антипин

Собачьи истории

От себя

Родился в Архангельске зимой 1944-го, но до самой школы помню себя на о.Берга или в Архгубе — севернее Крестовой Губы на Новой Земле. Отец был зверобоем. Зимовье и Фактория — очень малолюдны, и — все взрослые. И я считал себя равным среди них, и они меня почти ни в чём не оговаривали: ни на ледниках, ни на скалах, ни на лодке в море, ни на собачьих упряжках и т.д. О своём же думал и рассуждал сам с собой или с собаками — благо их у нас было больше дюжины...

Первые деревья и прочую зелень увидел лишь тогда, когда мы выехали на Материк — чтобы я мог учиться в нормальной школе. Тогда меня поразило множество разных людей, а особенно — своих сверстников. Новым нормам и правилам поведения я сумел-таки научиться, но думать о своём и рассуждать продолжал — и продолжаю до сих пор — только сам по себе. Это даёт возможность видеть мир как бы с трёх позиций; со своей колокольни, глазами и мыслями окружающих, и — в сопоставлении того и другого...

...Уже после 20-ти лет уехал из Архангельска — сначала во Псков, а вскоре и в Питер — и почти сразу же мне несказанно повезло на весьма тесные знакомства с прекрасными и мыслящими людьми. По какой-то воле я сначала увлёкся физикой — из-за Эйнштейна, потом философией — из-за Энгельса и Гегеля, а потом психологией — из-за Вернадского, Л.Н. Гумилёва и Л.М. Палея. Всё это — уже по моему собственному хотению — около 88-го лета навело меня на серьёзное отношение к литературе, и лишь через пару годов я позволил себе учиться заново читать и писать...

...Пока что результаты — более чем скромны. Первый этюд опубликован в "Киришском факеле" в 94-м, а потом — и в "Семь Плюс" и т.д., появилось около 70 и серьёзных, и вовсе необязательных публикаций, о качестве которых вряд ли пока что стоит говорить всерьёз...

Что же касается Литературы Художественной, то мне кажется, листать её по диагонали или зигзагами — это похоже на то, как черпать ковшом из чайной ложки, потому что любое Искусство — это Переосмысление Бытия и себя в нём не из прагматических вожделений, а из самой сердцевины экзистенциональных (сугубо духовных) насущных потребностей...

14.01.2005

БЛУДНОЕ ЭХО

(Тихие истории)

Цепное звено

... Осень всегда по-особому замечательна в своей разуха-бистой ретивости, — всё-таки есть в ней нечто необходимое и целе-устремлённое.

Но если чересчур перемедлит зима, то она — измождённая и расхристанная — выглядит утомлённым бесстыдством и беспросветной тоской: занудливая серость во все небо и непролазная хлябь под ногами.

И вот — в одну лишь ночь — природа спохватилась и до са-мого нутра пропекла это вопиющее безобразие хватким и ядрёным мо-розцем, а поверху — покрыла всё легким, матово бликующим снегом.

Если посмотреть на эту картину просто и бесхитростно, то можно подумать, будто наше притихшее село — избы, заборы, провода, кусты и деревья, то есть вся округа до самых отдалённых лесов — все это тонко вырисовано чутким грифелем на выбеленной бескрайности ак-куратно — без единой складки — расстеленного полотна.

А полуденное солнце настолько хитро затаилось где-то, что всё обозримое кажется просвеченным из самого нутра земли и до само-го зенита какой-то исподней прояснённостью — безо всяких признаков теней и даже без малейших намеков на полутона.

Эта сокровенная тишина и восхитительная лёгкость до такой степени ошеломили меня, что я буквально воспарил в cвoем невесомом теле до самой поднебесной и видел все сразу — одновременно и отов-сюду беспрепятственно и безмолвно — простым естеством зрения, ды-хания и осязания.

Только вот суеверно не дремлющее соображение — само по себе, ничуть не вмешиваясь в мои ощущения — осторожно ворошилось в затаённо тревожной озабоченности: так ли это на самом деле — или просто мерещится после очистительной баньки с пронзительным парком у радушного моего приятеля.

Хотя, не всё ли равно: что это, откуда это и за что? — ведь главное — моё безбоязненное и распахнутое настежь самочувствие, в котором нет разделения на Я и не-Я , на ЭТО и на не-ЭТО, и — далеко ли отсюда до простого

человеческого счастья...

... Уже из-за перекрестка завиднелся мой дом — я увидел странное явление: на пересечении просёлка с проездной дорогой — в явной растерянности сидел крупной породы красивый пёс.

Он — будто назло моему настроению и окружающей умиро-творённости — как-то уж чересчур суетливо озирался, нервно сучил ла-пами, скулил и взлаивал, и то и дело — будто отряхиваясь от замороченности — взмахивал головой и раззванивал благословенную тишину крупными звеньями тяжелой и длинной цепи, последнее звено кото-рой было разомкнуто наизворот — как надломленный калач.

— А-а-а, вот оно как, — он же только что с цепи сорвал-ся! — исподневольно, нехотя, со скрипом подумалось мне, хотя сов-сем ни о чём думать не хотелось, а если уж приспичило, припёрло подумать — тут-то уж никак не обойтись без словесных корявостей.

— И сколько же ему сил понадобилось, чтобы одолеть прочность такой безжалостной привязи?

По законам физики — вся её совокупная крепость определяет-ся её самым слабым звеном, — так насколько же этот кусок цепи коро-че или длиннее того, который он оставил своим рабовладельцам?

Совсем не трудно представить, как он только что метался, вытаскивался из удавки ошейника, как он рычал от бешенства и завы-вал от тоски — глядя на вольноотпущенных своих сородичей?

Ну, — а теперь-то что? Вот рвался, рвался на волю, а дор-вался — тут же и растерялся, тут же и головоломка: как быть на этой воле, куда деть себя.

Оно и понятно: пока в нём кипела жажда высвобождения — недосуг было задумываться о чём-нибудь наперёд, потому что эта яростная и всепожирающая целеустремлённость напрочь ослепила его.

Если бы он ярился просто от скуки, если бы не страдал от унизительных пут — то и сидел бы в своей обжитой конуре возле персональной миски с едой и довольствовался бы дармовым благополучием — не ведая о какой-нибудь иной участи.

— Эх-х, псина! — мысленно сочувствуя, обратился я к нему, —

— А знаешь ли ты, что тебя уже подстерегает? Может быть и не стоило тебе никуда вырываться? Вот некоторых людей-зэков вытурят на волю — гуляй себе, Вася, — а чего он на воле иметь будет? — вот он и исхитряется всяко, чтобы только "домой" вернуться...

Видишь ли, братец, свобода-то — это тебе не фунт изюма, ведь и Моисей сорок лет выводил за нос своих соплеменников из Египетского плена — чтобы они созрели до внутренней свободы, — а как же иначе вступать на Землю Обетованную?...

Конечно, легко рассуждать по формуле — "каждому — свое", а как для себя решить — на что ты можешь рассчитывать: "на Клавку или на камилавку"?...

Как ни крути, а не на всякого "сироту Казанского" прихо-дится добрый доктор Преображенский. Да и тому Шарику сколько пе-ретерпеть пришлось — прежде чем попасть в Собачий Рай, а не сдох-нуть где-нибудь под забором или на свалке...

— Так тебе и надо, вот и помучайся теперь, и поломай се-бе голову — чтобы не промахнуться...

Чего греха таить, ведь и у нас — тоже бывают и порывы, и заскоки. Тут важно — какова твоя психологическая гравитация, кото-рую тебе дано или не дано ощутить и осознать. Разве редко случается, что прихлопнет тебя из-за угла рефлексией или самоедством — и пропал ты ни за грош, как Осел Буриданов...

— Ну, дай тебе... удачи! — подумал я на прощание, отворачиваясь от него в сторону своего пути, — Как оно есть — так оно и надо: одно дело — что ты задумаешь, и совсем иная опера — что из этого споётся...

... И пошёл я своей дорогой — к чему мне эти пёсьи заморочки? — но: бок о бок и шаг в шаг, в шаг со мной — прихрамывая, не отстаёт, старается даже в лицо заглянуть — волокётся навязчивая философическая моя тень и нашёптывает в самое ухо:

— Вот эту собаку отпустило на волю — а значит и благословило? — самое слабое звено именно той цепи, которая держала его на привязи предуготованной ему участи, — так ведь? А у человеков разве иначе? — как ни крути, а жизнь нашу тоже можно представить чередой событий, сцепленных между собой — как и та цепь...

— Ну и что? Разве не ясно: как мы отнесёмся к ним, тем и живы будем...

— Конечно, если мы решим, как положено — всё будет тик-так — как в часовом механизме, а как попадется соринка какая-нибудь меж колёсиков наших зубчатых — так и сбой в ходе, так и — стоп моя машина...

— Ну и что? Бывает — и просечки случаются...

— Вот-вот! — о том и толкуем: а каковы попросечки случаются — стоп опадется соринка какая-нибудь меж колёсиков наших зубчатых — так к ведь? разумности эти просечки? — сильнее или слабее наших возможностей? А если какая из них окажется самым слабым звеном в цепи в житии нашем — так нас и ... ? Разве первородный грех — не слабость? — а ведь мы все под ним и живём...

— Да иди ты... Не заманишь ты меня... Я тебе не пёс

какой-нибудь беспутный ...

... Не знаю — до чего бы я тогда додумался, если бы не услышал позади себя заливистый и ликующий собачий лай, на который я зачем-то обернулся, — и любопытство моё было вознаграждено.

На моих глазах из дверей "сельмага" на углу — враскорячку, еле переволакивая ноги — вывалилась пьяная в хлам баба, и если бы её не держали под руки две её товарки — погоняя её и себя самым отборным лексиконом — она тут же бы и рухнула.

А пёс — завидев её — и залаял, и взвыл торжествующе, и взглянул всем своим существом как спущенная пружина, но тяжелая цепь притормозила его порыв, и он — загребая ногами как тягловая лошадь и задыхаясь в ошейнике от натуги — подтащился к этой бабе, вздыбился лапами ей на плечи — и давай вылизывать её синюшную распухшую морду...

— А... кобель проклятый! — привизгивая фальцетом гневно хрипела она, — Опять, падла, увязался... Ну погоди, погоди, ох задам я тебе, ох задам..., — она пыталась поднять ногу и пнуть его в живот, а пёс был беззастенчиво и беззаветно счастлив...

— Так тебе и надо, — с заостренной неприязнью подумал я сквозь зубы, — Так тебе, гад, и надо...

Конечно, я сам виноват — что оглянулся, наверное — такова уж она и есть — эта жизнь: не отвернуться от неё, не отвертеться, и мимо не прошмыгнуть, — если, конечно, не подвезёт...

Зимняя эклога

... Выйдешь в такую вот утреннюю насквозь просветлённую по-году, осторожно опахнёшь дыханием безмятежный воздух, проследишь — как пар изо рта взовьётся и истает, и исподтишка — как бы чего не вспугнуть — порадуешься зиме, потому что никогда подобной тишины не бывает — только зимой, и все пространства — куда ни глянь — взгляду на прострел, и запахи — призрачно разительные и невесомые...

С высокого крыльца осанистого пятистенка — почти на самом краю деревни — мне хорошо видно, как на поляне — возле рослой раски-дистой сосны, которая решительно вышагнула из притихшего подлеска — разыгрывается неторопливый, уверенный в себе костёр, а вокруг него — деловито кучкуется немногословная пацанва и на разномастных шампурах то ли коптит, толи подпаливает картошку или хлеб — вперемешку с раскольцованным луком.

Можно бы поребячиться и порадовать их — ведь у меня в за-пасе есть круто проперченный шпиг, но я уже всерьёз настроен на дру-гое: надо проверить — есть ли за деревней озёра, где мой приятель воз-намерился завтра помурыжиться с удочками, — так что надо идти...

Наезженная по-деревенски улица сначала восходит пологим горбылём, а через полчаса легкого хода — за неощутимым перевалом — вдруг запустилась вразгон — и будто поднырнула под широкую, до зер-кального блеска проглаженную незыбленным льдом равнину. Но, прежде чем улизнуть с берега в затаившуюся воду — она вразножку разбегается по сторонам — будто стараясь подпереть дюжины две приземистых избу-шек — намеренных сползти к самому озеру с крутизны холма.

В первом же дворе от поворота — на самодельной жаровне — коптится только что пойманная рыба. Я облокотился на легкий штакет невысокого забора и рассеянно созерцаю непонятные мне манипуляции с аккуратными чурбачками и лохматыми хвойными лапами, которыми со-средоточенно шаманствует молодой мужик в легкой распахнутой поддев-ке и в распузырившихся штанах.

Несколько раз он отстранённо и чуждо — будто отстреливая -оглядывался на меня, но через несколько минут круто сменил пластинку и как-то ловко и запросто зазвал к себе: дескать, чего торчишь там — как неродной.

Я присел на солидный берёзовый чурбан и мы молча смотрим на то — как томно дотлевают фиолетово-оранжевые сочные угли, дышим едко-пряным смоляным духом — и никто никому не мешает, будто мы тут только за тем и есть — чтобы совместно сотворять некое многозначи-мое таинство.