— То было сказано до знакомства с магистром, который указал мне плодотворный путь полета с помощью водорода. Славный Хорам, ты же просил не лодку, а небесный галеон. Я делаю, как испрошено.
Новорожденная душа Хармона радовалась: прекрасно — отдать все ради мечты! Велики те, кто так могут. Этому и учит Светлая Сфера!
Но сей юный голос был довольно тих, а взрослый звучал все громче: ты разоришься, дурачина. Вложишь все деньги в пузырь, станешь посмешищем. Очнись! Гортензий — проходимец, только и делает, что сосет твою кровь! Прогони его, продай материю от шара, спаси что можешь!
Остальные тоже регулярно просили денег. И слуги, и кухарка, и Рико. Особенно — Рико. При каждой поездке в Лаэм он тратил гораздо больше, чем ожидалось. Рико лгал о растущих ценах, Хармон догадывался: южанин отдает деньги семье и своим кредиторам. Избавиться бы от Рико — но тогда возникнет проблема: кто еще сумеет так ловко и быстро находить в громадном Лаэме все нужные алхимические штуки? Да и к тому же, Рико — вроде бы друг Хармона. Не такой друг, какого хотелось, но лучшего-то нет.
— Дай совет, Онорико, — спросил его Хармон, — что делать с небесным кораблем? Он столько денег жрет, что жуть, и конца-краю не предвидится. А продать его — теперь надежды мало.
— Так брось это гиблое дело! — легко ответил Рико. — Даже горный лев может отказаться от охоты, если лань слишком уж прытка. А я тебе помогу распродать все, что можно. Водород купят по хорошей цене, ведь Онорико знает несколько видных лиц ученого сообщества. Одному алхимику подыскал альтессу, у другого дочь выдал замуж — вот и вписался в научные круги!
— Мне Низу жаль. Для нее этот шар — единственный лучик света. Ничто другое ее не радует.
— Тогда веди дело до конца. Нельзя бросать деньги в пустоту, но тратить на счастье своей женщины — и можно, и нужно. Я б для Ванессы и тысячу не пожалел!
— Низа — не моя женщина. Я просто... ну, помогаю ей.
— Тогда я не вижу фундамента под башней твоих сомнений. Ты ничего не должен Низе. Дал пищу и кров — уже пускай радуется. А про лучик света ты глубочайшим образом неправ. Юные девицы — они такие: тут плавают в пучинах мировой скорби, а тут заметили горячего паренька — и уже танцуют от восторга. Не бывает у них единственного лучика: сегодня один лучик, завтра другой, потом третий. Иное дело — спелые женщины, как моя Ванесса. Если дама родила детей, то прочно встала ногами на землю и уже не мечется от любого ветерка. У нее все серьезно, чувства вес имеют: если радость — то радость, если грусть — то грусть.
Хармону подумалось, что Низу сложно обвинить в переменчивости — ее любовь к полетам ни капли не ослабла за полгода. Но сказал другое:
— Не только в Низе дело. Я и сам уже будто сроднился с кораблем. Привык делать нечто этакое, необычное, чего никто другой не может. Вроде как провожу царапинку на вселенской спирали. Когда помру, что-то еще останется от меня, кроме денег.
Онорико нахмурился:
— Ты брось такие речи, славный! Ни один мужчина не должен думать о смерти раньше времени. Это значит — пока твой петушок еще может кукурекать, рано тебе на Звезду! А что ты сотворишь и где оно останется — разве это важно? Главное — жить счастливо, чтобы сердце пело, а в карманах звенело!
— Не знаю, брат, — хмыкнул Хармон. — Мне и делать-то нечего, если шар забросить.
— А я тебе подскажу! Отличную идею имею! Мы наймем корабль и пойдем прямо в Литленд. Шаваны одержали победу — значит, у них много трофеев: оружия, одежды, коней, женщин. Выкупим у них по дешевке, привезем сюда, продадим впятеро!
— Наживаться на войне? Торговать людьми?..
— Нет-нет-нет, славный! Наживаться будем не на войне, а на невеждах-лошадниках, которые вещам цены не знают. А торговать — не людьми, но счастьем! Представь ужас бедных дочерей Литленда, взятых в плен этими дикарями! Мы же их спасем, обеспечим достойную жизнь, привезем в солнечный Лаэм, продадим в хорошие семьи. Все будут счастливы: и девушки, и покупатели, и мы.
Так все это было складно, так созвучно голосу взрослой части души, что Хармон решил повременить. Год назад он бы поступил именно так, как советовал Рико. Но Хармон знал, что изменился за год.
* * *
Было восьмое марта — день Предвесны, за восемь дней до Весенней Зари. В Фаунтерре давали премьеру "Каррога и Лиолы", которая обернулась позором молодой императрицы. А в Мелисоне мастер-истопник Гортензий доложил своему нанимателю:
— Водородный шар, как бы это сказать, хм... Он готов.
Хармон не поверил ушам:
— Чего-оо?
— Пора спустить на воду наш галеон и совершить испытание!
На заднем дворе поместья возвели башенку с крюком на длинной балке, вроде виселицы. На крюк этот и вздернули шар. Предварительно Гортензий и трое слуг целый час топтались по шару, чтобы выгнать весь воздух, теперь он свисал длинной тощей тряпкой, будто плащ без человека внутри. На нижней части шара имелась кожаная юбка и круглое горлышко, закрытое лоскутами жесткой кожи. На земле у этого горлышка выстроились в ряд пузыри с водородом. Они были обшиты железными лентами, чтобы не взлетали; у каждого имелась заостренная трубка вроде клюва. Гортензий со студентом подносили пузырь к шару и вгоняли клюв в горловину. Что-то поворачивали на пузыре, у основания клюва, — слышалось шипение, шар начинал трепетать. Хармон не мог отделаться от чувства, будто шару ставят клизму. Чтобы весь водород перешел в шар, Гортензий и студент хорошенько выжимали пузырь, потом отбрасывали его и брали следующий.
За действом следили все обитатели поместья и стайка городских мальчишек, оседлавших забор. Мальчишки от любопытства забыли дышать. Лакеи спорили, что случится быстрее: шар лопнет или загорится. "С чего бы ему гореть?" — "А знаешь, как оно с алхимией бывает! Только бах, и все!" — "Не ври, если не знаешь. Лопнуть — лопнет обязательно, а загорится — это уж нет". Онорико сказал, что водородные пузыри оплодотворяют шар, как женское чрево. Низа тихонько спросила:
— Славный, а куда мы полетим?
— Сегодня — никуда, — ответил Хармон. — Еще многое не готово для большого полета. Поднимем шар на веревке футов на сто, убедимся, что держится в небе, да и опустим.
Девушка приуныла, и Хармон погладил ее по плечу:
— Ничего, дорогая, уже скоро. Пара недель — и полетим!
Тем временем шар ожил. Наполненный всего на четверть, складчатый и дряблый, он уже тянулся в небо.
— Пора снимать с крюка, — заявил Гортензий.
Недолго поспорили о мужской смелости, и Онорико вызвался залезть на башенку. Залез, на четвереньках прополз по балке и снял с крюка петлю на макушке шара. Шар тут же выскользнул из-под балки и повис в воздухе, натянув веревки. Один из мальчишек присвистнул, другой грохнулся с забора.
— Славный, позволь мне сегодня, — сказала Низа. — На сто футов...
— Прицепи корзину, мастер Гортензий! — приказал Хармон.
— Зачем она нужна? Только водорода больше пойдет.
— Испытаем груженый, пущай поднимет человечка.
Гортензий дал команду слугам, и те приволокли корзину. Ее привязали к концам сети, накрывавшей шар, и тот сразу просел, но скоро снова воспрял, впитав несколько пузырей водорода.
— Сажай человечка, — велел Гортензий.
Хармон за руку подвел Низу к корзине. Однажды она уже поднималась в небо — когда проверяли ветер на высоте, — но тогда с нею был Гортензий. Теперь девушка села в корзину одна. Видимо, это много значило для нее. Лицо Низы стало светлым, как у младенца, глаза засияли предчувствием чуда.
— Что мне делать?.. — робко спросила Низа.
Гортензий ответил:
— Да ничего, смотри себе и радуйся! Мы тебя поднимем, а потом опустим.
И слуги стали помалу травить веревку.
Под свисты мальчишек шар пополз верх. Низа притаилась в корзине, крепко сжав поручень.
— Не лопнул, — отметил лакей.
— Дай срок, — возразил второй.
Корзина поднялась уже выше голов. Хармон поймал взгляд Низы — она беззвучно смеялась от счастья.
— Трави еще!
Вращая маховик лебедки, слуги выпускали трос ярд за ярдом. Шар поднялся выше башенки, выше деревьев, выше дома.
— Как себя чувствуешь? — крикнул Хармон.
— Все очень хорошо! — Низа помахала ему и Гортензию, и мальчишкам.
И вдруг порыв ветра метнул шар в сторону. Трос заскрипел, лебедка вздрогнула.
— Стопори! — крикнул Гортензий.
Слуга — новичок в полетном деле — отпустил маховик и потянулся к стопорному рычагу. Шар дернулся на ветру, маховик вырвался из рук второго слуги и с бешеной скоростью завертелся. Шар понесся прочь от поместья.
— Держи! Лови! Улетит! — завопил в панике мастер Гортензий.
Слуги пялились на лебедку, боясь подступиться — с такою скоростью она крутилась. Рико кричал с башенки:
— Остановите ее, ишачьи дети!
Мальчишки визжали. Шар несся по ветру, быстро уменьшаясь в размерах.
Вот в эту минуту Хармон понял, что ни капельки не любит Низу. Взбесившийся небесный корабль нес девушку неведомо куда, и если бы Хармон любил, то сейчас орал бы от ужаса. Но он не утратил покоя. Хладнокровно огляделся по сторонам, нашел глазами нужный предмет, мысленно сказал Низе: "Пускай не люблю, но и не дам тебя в обиду". Схватил лопату, подбежал к лебедке и огрел по стопорному рычагу. Лебедка грохнула, заскрипела, затрещала — и прекратила вращение.
— Так-то!
Довольный собой, Хармон отбросил лопату. Секунду спустя веревка выбрала всю слабину, натянулась как струна и порвалась. Шар достался ветру.
Хармон застыл истуканом и глядел, глядел вослед. Небесный корабль уменьшился до размеров яблока, ореха, горошины.
— Чего все стоите, спали вас солнце?! — кричал Рико. — Быстро в погоню! Она же разобьется о скалы! Живей в седло! Дайте мне коня!
Не было тут никакого коня, да и смысла в нем не было: ветер не догонишь.
Пускай не любовь, но что-то все же жило в сердце Хармона. В глазах у него потемнело, голова закружилась, все подернулось пеленой. Он еле мог видеть пятнышко шара на синеве неба. Да и к лучшему, наверное: не стоило ему видеть, как корабль размажется о скалу. Хармон сел и закрыл лицо руками.
— Эй, он вроде падает! — крикнул мальчишка.
— Падает, но как-то медленно...
Мастер Гортензий хлопнул в ладоши:
— Ха-ха! Там есть клапан, чтоб стравить водород. Видать, Низа его нашла. Девица с головой!
Вечером шар нашли на восточном конце долины и телегой привезли в поместье. Низа была совершенно цела, а даже если бы сломала себе что-нибудь, то, пожалуй, не заметила бы этого. Гордость переполняла девушку, она не могла думать ни о чем, кроме одного:
— Конь, что скачет по небу! Я правила небесным конем!
Хармон попытался извиниться перед нею. Он — идиот. Коли в корзине человек, надо было привязать вторую веревку. И лебедку нельзя было резко, надо было — потихонечку. Прости, Низа, что тебе такой дурачина достался.
Низа так и не поняла, что стала жертвой несчастного случая. Она решила: Хармон намеренно порвал веревку. Она обняла его, поцеловала в щеку и шепнула:
— Спасибо, славный! Мне так повезло с тобой!
* * *
Через неделю после испытания, накануне Весенней Зари, во двор хармонова поместья въехала карета. Дорожная пыль, покрывшая белый с золотом экипаж, не могла скрыть его великолепия. В упряжке шли четверо крепких рысаков, подле возницы на козлах сидел стражник с арбалетом, на запятках — двое слуг в ливреях. Быстро миновав подъездную аллею, карета обогнула высохший фонтан и распахнула двери у парадного входа в дом. Воспользовавшись помощью слуги, из кабины вышла пара господ.
Время было послеполуденное, весеннее солнце уже давало о себе знать. Разморенный сытостью и зноем, Хармон выбрел навстречу гостям как был — в халате и сандалиях, поглаживая брюшко. Да так и застыл на крыльце, стремительно краснея от стыда. Гости лоснились роскошью. Каждая пуговка, каждая ниточка дорогих платьев была в идеальной исправности, каждый дюйм ткани отутюжен, каждый волос на голове напомажен и прилизан. Мужчина, ровесник Хармона, держался с такою привычной, вросшей в кожу уверенностью, будто владел всем, на что падал его взгляд. Женщина — достигшая, видимо, сорока лет и неоднократно рожавшая — не блистала красотой, однако была слепяще великолепна: от пяток до макушки ухоженная, пышущая истомой, благоухающая драгоценным парфюмом. Даже такой невежа, как Хармон, сразу понял, что перед ним белокровная леди, дочь белокровной и внучка белокровной.
— До... добро пожаловать, господа. Как... чем я обязан такой чести?
Мужчина улыбнулся, обнажив белоснежные зубы.
— Не стоит беспокойства, славный Хорам. Напротив, это я приношу свои извинения за нежданный визит и прошу не скрывать, если он вам в тягость. Мы удалимся по первому вашему слову. Я — маркиз Мираль-Сенелий, вассал и помощник его милости Второго из Пяти. Со мною леди Алисия, моя белокровная супруга.
Один из слуг щелкнул зонтиком, раскрыв его над головою миледи. Хармон спохватился:
— Будьте добры, проходите в дом, укройтесь от солнца! Я распоряжусь, чтобы подали чайку.
— Вы прочли мои мысли, славный! Очень приятно, когда взаимное понимание родится с первой минуты беседы.
Маркиз вошел в дом, сделав знак слуге, и тот внес шкатулку, покрытую серебряным узором. Маркиз подал ее Хармону:
— Мой скромный дар хозяину гостеприимного дома. Мой сюзерен владеет обширными чайными плантациями, в этой шкатулке — две подлинных жемчужины, два лучших сорта чая в королевстве Шиммери. Предлагаю вам опробовать их.
— Что ж... ммм... проходите в трапезную, я скажу, чтобы заварили... и принесли конфет.
— Ни в коем случае, дорогой Хорам! Никогда не портите вкус чая шоколадом и никогда не доверяйте слугам заваривать чай. Поручайте это лишь тому, кого любите. Моя милая, ты будешь столь добра?..
Леди Алисия ответила поклоном.
Они прошли в зал и расположились за столом. Все вокруг заставляло Хармона краснеть. Он стыдился самого себя — полного, потного, не знающего манер, в дурацком халате. Халат можно было сменить, но этично ли бросить гостей одних? Стыдился своего поместья — несуразно большого, пыльного, затхлого. Стеснялся стола, за который усадил гостей, — он был столь громаден, что поместилась бы свадьба. Стоило принять маркиза в уютной чайной комнате, но там в каком-то углу завелась плесень, и все пропахло ею. Стыдился, наконец, и своего одиночества — в Шиммери успешный мужчина всегда при женщине...
— Позови мою дорогую, — шепнул он своему слуге.
— Кого?..
— Низу.
— Ага.
Время, пока ждали кипятка, тянулось ужасно долго. Маркиз Мираль непринужденно говорил о погоде. Хармон не представлял, какое множество слов можно посвятить солнцу в небе. Оно, солнце, не мерцает на закате, значит, год будет сухим. Но не таким сухим, как последний год владыки Телуриана — вот тот был поистине чудовищен: если и случался дождь, то капли высыхали, не долетая до земли. А нынешний будет сух, но благодатен: на это указывают и ласточки, снежные шапки на вершинах, и запах ветра. Погода будет идеальная для виноградников, славный Монат-Эрлин еще пожалеет, что продал свои земли. Между прочим, — маркиз с легкостью жонглировал темами, — я хорошо знаю барона Монат-Эрлина. Это человек великих достоинств, и если меня попросят поставить кого-либо в пример для юношей, то первым я, конечно, назову его величество Франциск-Илиана, вторым — его милость Второго из Пяти, а уж третьим — наверняка барона. Он отлично знает цену всем вещам, от смерти до вина. А в этом и выражается подлинный жизненный опыт — дать всему верную оценку. Не правда ли, славный Хорам?..
