Лось (часть 3)

Еще через час сомнений не осталось: у меня на руке оказался даже более полный архив Савинова, чем был день назад.

То есть моя (Масюнина!) мать хранила в окровавленном платке пропавший с тела убитого Андрея Валентиновича комм.

Пиздец, открытие!!!

Это что? Она его кокнула?!!!

Мне даже бредовая версия с Ла Молем нравилась сильнее!

За пять последующих дней я узнал о наручных прототипах компьютеров больше, чем когда-либо собирался. Одно то, что первый выпустили всего лишь чуть раньше десяти лет назад, уже делало версию о биопапане несостоятельной. Мне через неделю двадцать два исполнится, сомневаюсь, что адмирал Погибель выжидала целых одиннадцать лет, прежде, чем прикончить папашу. Год, два — еще могу поверить, но не одиннадцать!

Ни до чего умного так и не додумался. Комм с тела целителя пропал в ночь его убийства. И если спустя годы устройство всплыло в тайнике Варвары Трофимовны, то самое логичное — это именно она Савинова и прикончила. Вопрос века — на хера?!!

Занятно, что в свете новых вводных уже ее смерть обрастала новыми версиями: покойный Савинов был ярым идейным противником монархии. Возможно в его классовой ненависти присутствовало что-то личное, потому как маловероятно, что государственный строй как-то влиял на его благополучие — как я уже убедился, к одаренным целителям здесь относились с определенным пиететом. И если бы Андрей Валентинович активно не участвовал в свое время в массовых протестах, волной прокатившихся по стране несколько лет назад, то жил бы он припеваючи в столице и по сей день. И даже в ссылке и опале он умудрился устроиться с максимальным комфортом — моментально сместив главврача приглянувшейся ему клиники с его места, едва только появившись в Бирске.

Довольно странно, что он настолько проникся ко мне, чтобы приоткрыть едва знакомому юнцу свои взгляды. То ли рыбак рыбака... то ли мудак мудака... то ли опять непонятным образом сработало шелеховское обаяние.

Своими открытиями я ни с кем не делился. Одно то, что "моя" мать — убийца, грозило поставить крест на всей дальнейшей карьере. Но осознание иногда давило — это факт. Впрочем, очень скоро мне пришлось отвлечься от давящего ощущения — меня самого снова попытались убить. Почти успешно.

Глава 3.

Давным-давно, в прошлой жизни, когда я был молод, красив и полон оптимизма, наличествовала у меня привычка совершать пробежки. Райончик наш, как я уже упоминал, был рабочим и окраинным — через три дома от моего Пермь кончалась, переходя в деревню под названием Песьянка. Как мы — пятнадцатилетние школяры — именовали данный населенный пункт, думаю, многие догадаются. И если уж зашла речь, то дальше по трассе находилась деревня Ванюки, а еще дальше — Чуваки. Чтобы бесконечно угорать, для подростковой фантазии достаточно было вообразить обращение к жителям по какому-нибудь значимому поводу: "Дорогие ванюки и вонючки!" или "Дорогие чуваки и чувихи!" И, думаю, в то время я бы лопнул от хохота, узнав о наличии в области деревни Тупица (вообще-то с ударением на первый слог).

Успехи в спорте тогда еще были переменными, зато провалы с девушками — постоянными, из-за чего первому я уделял времени больше, чем второму (дурак был, каюсь!) В общем, я бегал. Бегал каждый день, примерно по одному и тому же маршруту. И вот, бегу я, бегу... по тротуарам, по отмосткам ближайших пятиэтажек-хрущоб... а потом — ррраз! И синее небо!!! А я почему-то на земле!!! Как оказалось, за день кто-то привязал между двумя деревьями проволоку для сушки белья, расположенную ровно на уровне моего лба. Зрение у меня уже тогда начало садиться, да и с хорошим не факт, что заметил бы, поэтому переход от бега к лежанию стал моментальным: вот я бегу, а вот я лежу, все еще рефлекторно дрыгая ногами!

Так и здесь: вот я иду по Москве к Вике, рассчитывая повидаться с сестренкой в промежуток между самолетами — "девятки" после поединка увезли сразу же, а мы решили вернуться ночью обычным рейсом, проведя целый день в столице, — и вот я смотрю на потолок палаты, соединяя трещинки в заветное слово. И рад бы сказать, что это "вечность", но нет, дефекты побелки упорно складывались в четыре волшебных буквы, первая из которых "ж", а последняя "а". Жопа, короче. Причем немаленькая, раз я даже пошевелиться не могу, чтобы посмотреть на что-то более интересное.

Ныло и болело всё — ну, у меня по-другому и не бывает! В больничках я только по серьезным поводам всегда оказывался, что в той, что в этой жизни. Интересно, что на сей раз?

Легкий всхрап справа заставил скосить глаза, почти упираясь взглядом в мешающий абажур шейного корсета. Натали... Мило припухшее зареванное личико даже во сне не могло расслабиться, оставаясь насупленным и строгим. Натка... вот вроде бы всё, адью, бэби, но сейчас пришлось себе нехотя признаться — я по ней скучал. Любые другие женщины после нее казались пресными.

Еще один всхлип заставил перевести внимание на спутницу княжны — кого-кого, а увидеть вместе Нату и Светика, дремлющих в обнимку на широком стуле возле моей койки было странным. Из рассказов подруги я знал, что раньше они со Светой дружили — по возрасту среди императрициных внучек они были самыми близкими, остальные их намного младше. Но конкуренция в погоне за троном, а потом еще соперничество за одного мужчину их развели.

Невольно залюбовался ими: все-таки в обеих что-то было. Тушка с Гаей тоже вроде бы симпатичные, но не хватало им чего-то неуловимого, что сполна присутствовало в двух княжнах. Чего-то, делавшего их обеих для меня более привлекательными, чем все остальные женщины. Младшего, совершившего размен Натали на Заек, я иногда совсем не понимал. Впрочем, не удивлюсь, если он думал то же самое насчет меня.

Идиллия длилась недолго: сначала Натка открыла глаза и обрадовалась моему пробуждению, а потом она подскочила, — очень-очень ненарочно, прямо-таки нарочито ненарочно! — роняя на пол со стула Свету.

— Миша! — вскликнула девушка, затопляя меня незамутненным счастьем, — Что-то хочешь? Попить, да? Сейчас! — затараторила она, втыкая мне в рот соломинку.

— Как ты? — Светик, поднявшись с пола, не стала занимать обратно место на стуле, а обошла койку и устроилась с другой стороны, начав тихонько поглаживать мою короткостриженую голову.

"Мр-р-р" — расслабился под легкой лаской, глотая осторожно подаваемую из других рук безумно вкусную воду.

"Хр-р-р" — потянуло меня обратно в небытиё.

"Бр-р-р!" — возмутился, увидев у койки не двух красивых фей, чье присутствие мне уже казалось сном, а выбритого до синевы Кудымова. Жгучий брюнет Макс часто принимал за насмешку моё сочувствие по поводу бритья — русоволосому телу Масюни для поддержания достойного внешнего вида было достаточно обращаться к бритве раз в два-три дня, но я-то помнил, как в девяностые вынужден был везде носить паспорт, потому что стоило только дать себе послабление, как в глазах окружающих превращался в моджахеда. Что поделать — сказывалась горячая южная кровь отца.

Попытался съязвить: "Откуда ты, такой красавчик?" — но вместо нормальных слов из горла вырвался лишь слабый хрип.

— Пить хочешь? Сейчас организуем! — и в губы мне ткнулась все та же соломинка, — Ну и напугал ты всех нас! Ван-Димыч рвется тебя навестить, но его не выпускают! Лешка тебе открытку передал, вот, смотри! — и Макс достал каляку-маляку, достойную отборной травы Пикассо: на лучах почему-то синего солнца висели три глаза, цветочек и (наверное!) пистолет, а все художество венчала кривая надпись "мапе". Эстетическую агонию Масюни тщательно упихал на самое дно души и прослезился от умиления. Третий глаз с рисунка мне задорно подмигнул, выключая свет.

Еще трое суток так и прошло в полубреде: я открывал тяжелые веки, мне, как соску младенцу, пихали в рот трубочку с раствором или водой, я пил и засыпал снова.

Персонажи вокруг воспринимались нереальными. Допустим, Натка, Светик, Серега и Макс еще как-то могли оказаться рядом с моей койкой. Но что делать в палате обжигающему безадресной ненавистью князю Сомову? Какого хера сочувствующе склоняться надо мной Забелиной? С чего лить слезы Гае? Даже Нина-Турбина однажды отметилась, причем от фантомной красавицы несло вполне натуральной решимостью на грани отрешенности. В таком настроении, как мне кажется, люди шагают с крыш или балконов. Я даже попытался ободрить, коснувшись ее ладони своей — почти подвиг в моем положении мумии!

Мой бред — мои правила: Нина встряхнулась и произнесла злым шепотом:

— Выздоровеешь — найди меня!

На всяких случай согласно моргнул, потому как до дрожи испугался ее прошлого состояния.

Опять-таки эпизод из прошлой жизни: как-то раз шел с занятий и невольно подслушал разговор двух впереди идущих мужиков:

— Да у него же ни квартиры, ни машины, ни работы, нихуя! — экспрессивно описывал какого-то знакомого один из них.

Я тогда прекрасно понял, что он хотел сказать, но так и не смог подавить усмешку по отношению к предмету разговора: мало того, что неимущий, так еще и калека — нет самой важной части тела! Подобные лингвистические коллизии меня иногда развлекали.

Стоило очухаться на четвертый день пребывания в больнице и не обнаружить никого на дежурном стуле, как меня одолела новая тема из той же серии: почему между "чувствовать себя овощем" и "чувствовать себя огурцом" такая бездна разницы? Кто и когда успел вычеркнуть огурцы из списочного состава овощей? За что? Потому что "огурец-молодец"? А чем тогда кабачки провинились? Тем, что мечут икру? "Глупый толстый кабачок отлежал себе бочок..." Ладно, ассоциировать себя с глупым толстым кабачком не комильфо... но почему тогда плохо быть томатом? Красный, красивый... Черт с ним, помидором быть плохо из-за отрицательного образа Синьора Помидора, а еще из-за того, что можно пойти на кетчуп, но Чипполино-лук вроде бы вполне положительный персонаж?! Чем вам лук не угодил?!! Хотя луком можно угодить в луковый суп...

Но для огурцов-то с хрена ли исключение?!

Это, конечно, для меня сейчас самый "важный" вопрос, но, видимо, подобным образом сознание само себя защищало от более тяжелых мыслей — один только шейный корсет (или фиксатор, не знаю, как правильно назвать) намекал, что других проблем у меня до хуя и больше.

Сквозь полупрозрачную марлевую простыню, служившую одеялом, оценил количество наклеенных на теле белых заплаток: хорошо стреляли — в упор и насмерть. День рождения Масюни теперь однозначно следовало считать своим собственным — именно из-за даты я шел повидаться с Викой: сестренка хотела поздравить, а я не отыскал причины ей отказать, да и не старался, если честно. С Максом стало скучно — я раньше думал, что только у молодых мамочек мозги набекрень сворачиваются, но молодые отцы, оказывается, тоже имеют свойство постоянно хвастаться достижениями детей: "Юрочка сел!", "Юрочка встал на ножки!", "у Юрика режется первый зубик!" Мать его за ногу, как мне поддержать разговор?! Только как в анекдоте: "А Лёха вчера круто обосрался!" Мелкий Угорин рос обычным пацаном — тянул все в рот, малевал на обоях, забил пластилином две розетки, а потом попытался прочистить их гвоздиком... этот момент я, слава богу, успел пресечь, зато не уследил за ножницами и проводом к проигрывателю... очень эпично, когда половинка лезвия врезается в стену рядом с головой... В общем, наши с Максом беседы внезапно свелись к постоянному обсуждению: что еще отчебучили мои крестники? Если бы мы с Кудымовым виделись раз в месяц, то, наверное, было бы прикольно, но изо дня в день мусолить одно и то же? Итицкая сила, да на свете еще до хренища тем! Я даже с Жоппером нереально сблизился, потому что этот парень разделял мой восторг от девятки и часто подкидывал новые идеи для ее совершенствования. Просто в качестве показателя: для него и Утки Воронин завел еще две экспериментальные машины, сваянные на собственные деньги. Проф не бедствовал — он давно уже мог вообще не работать, живя исключительно на отчисления от патентов, а их у него имелись сотни, если не тысячи, но из двухсот пятидесяти на сегодняшний день пилотов подобным образом он выделил только меня и этих двоих.

С Арсением у меня никак не складывалось — будучи неоспоримым талантом в одном, он был слишком серостью во всем остальном. Бывает. И раньше встречал таких людей. Зато Димон на его фоне казался глотком свежего воздуха, даже если учитывать мое первоначально негативное к нему отношение.

От Ярославцева мысль скакнула к Забелину... этот мои интересы понимал весьма своеобразно. Именно его усилиями Натали все еще числилась моей невестой. Для общественности мы до сих пор считались парой, а размолвка превратилась в вынужденное расставание из-за моей службы. Может быть и к лучшему — увидев ее снова, меня опять потянуло на старые грабли, но в таких вопросах я бы предпочел разбираться сам без чужой помощи.

О, помяни — он тут как тут!

В дверях показалась сначала неподдающаяся расческе кудрявая башка, а потом Серега целиком. Просочившийся Забелин, игнорируя стул, бесцеремонно пристроился прямо на кровать, наверняка занося своим задом миллионы бактерий на стерильную белизну простыни.

— Твой жалкий вид примиряет меня с невозможностью накостылять тебе самому! Вот что у вас с Наткой за привычка — подрываться и всё бросать?! Хотя бы со мной посоветовался перед отъездом!

— Х-хы, — вместо слов из горла вырвались сиплые звуки.

— На, пей, страдалец! — в губы ткнулась трубочка с восхитительно холодной подкисленной водой, которая слабым ручейком потекла по царапающей наждаком засухе горла, — Я ведь сразу сказал, что прекращу эту ее деятельность, — продолжил он выговаривать, — Она же не со зла. И не от жадности. Прямо скажем, и не от великого ума тоже — как наследницу ее только недавно стали рассматривать, вот и растерялась, хватаясь за все подряд.

— Пк..пхо... — смоченный язык все-равно плохо слушался.

— Почему? — догадался Серега, отбирая соломинку. "Эй-эй! Куда?!" — Из-за помолвки со мной.

"С чего бы?!" — прочитал он в моих глазах — напрягаться новым сипением не хотелось.

— Происхождением не вышел, — пояснил Младший, — Много сразу нельзя, извини, дам еще попозже, — повинился он, заметив мой вожделеющий взгляд на банку с водой, и стал просвещать меня дальше, — Долго объяснять, просто прими как данность, что брак со мной ставил крест на возможном взлете Натали. По целому ряду причин, не в последнюю очередь из-за моей матери меня очень плохо восприняли бы как консорта. Традиционно наследница выходит замуж за лихого рубаку-вояку вроде тебя. Если не веришь — посмотри на два предыдущих поколения: Сомов, Скоблев. Супруг Надежды Петровны — бывший артиллерист, как и Петр Апполинарьевич. Иван Тимофеевич немного выбивается из героев, зато прославлены его отец и дед. И тут даже отходит на второй план знатность — популярность в народе, которой у меня нет и не может быть в силу специфики профессии, перевешивает с отрывом. Заодно представь — какой стимул выслуживаться для всех остальных!

— Х-хо? — попытался я выдать вопрос.

— Что? "Кто?" Кто тебя подстрелил? — не совсем верно догадался Сергей, я хотел уточнить: "Что произошло?"