Вьюга

Где-то с молитву я на все лады уговаривал себя встать. А что, ног не чувствую, да еще и альва — чисто печка, греет с правого бока — как тут заставить себя куда-то там идти? Насилу уговорил, в общем, поднялся-таки, вытянул из петли топорик, — По дрова тогда схожу.

Повезло — тучи чуть разошлись, луна снова вышла, и я умудрился и до ельничка дойти не потонув, и елки повалить, и комли обтесать до смолистой белизны. Заодно и слеги вырубил — то, что мы сюда добрели, воды не нахлебавшись и не утопнув к чертовой матери — чистая удача, рассчитывать на такое не стоит. Как рассветет — надо будет еще болотоступы соорудить, кстати, а то сапоги последние тут точно оставлю. По-хорошему и волокуша не помешает — раненый у нас, и груза тоже порядком.

Пока туда-сюда таскался, елки валил да кору тесал — белобрысая успела нарезать камыша, перетащить на него Милу и теперь занималась перевязкой, раз только отвлеклась — спросить, не найдут ли нас по костру. Успокоил, сказав, что сверху мы навес соорудим — и видно будет только в близи, и дым рассеивает неплохо. А если с берега кто и углядит — так поди тут привяжись к ориентирам, чтобы к нам выйти.

В общем, пока с лагерем возились — уже светать стало, так что новый день встретили еще на ногах. Зато впервые горячего поели, соорудив похлебку из солонины и крупы, бухнув туда воды из бурдюка и изрядную долю имеющихся приправ.

Едва улеглись, как Киру меня здорово удивила. Вообще, она и до того как-то нервно держалась, словно обдумывала что-то, а тут заползла на тулуп, приткнулась сзади, и этак непринужденно поинтересовалась, не хочу ли я ее трахнуть.

— Конечно, хочу! — я даже развернулся, изрядно с такого предложения охренев, — С вечера еще мечтаю, аж кушал с трудом. Давай, становись на четвереньки и штаны снимай, чего ждешь? Вот, на тулуп встань, чтобы коленки не стереть.

— Я серьезно, зверь, — прошептала зло так, а у самой губы прыгают и глаза на мокром месте, — Вдруг тебе хочется?

— Мне хочется знать, как это в твою бестолковую башку пришло, — я машинально притянул к себе альву, — Тебе лет-то сколько?

— Тебе какое дело? — голос-то как задрожал, она что — рыдать тут собралась? Вот только этого и не хватало. Уткнулась мне в грудь, как к родной мамке прижалась, зашмыгала носом.

— Да вот думаю — поздно тебя уже пороть, или еще есть надежда? — я вздохнул, погладил ее по слипшимся от грязи волосам. И вправду ревет, бестолочь, вот еще вчера бы не поверил в такое. Хотя что я вообще о них знаю? Может, это как раз у альвов в обычае — с вечера глотки резать, а утром покаянный плач устраивать.

— Зачем мы тебе нужны, сам подумай, — она все всхлипывала, уже чуть успокоившись — Ребенок и калека? Ты ж бросишь нас, зверь…

Эвона откуда такое заманчивое предложение выросло, оказывается. Ну да, ну да, что еще предложить?

— Куда мне без вас, я ж пропаду сразу, только вашими молитвами и держусь, — я еще бормотал что-то такое, глупое и успокаивающее, пока она не перестала вздыхать и не засопела. А потом еще долго лежал, пялясь в тлеющий костерок — сон не шел, хоть вроде и устал в край. Все крутил в голове события сегодняшние, думая, что нам дальше делать и чем я так амманам интересен. Заснул, так ничего и не надумав толкового.

Глава пятая, где продолжается путь по топям, появляются новые спутники, а еще, наконец-то, проявляет себя болотная нечисть

— Он нас не узнал, Мараслам-паша, — у муладжина были глаза смертельно уставшего человека, — убил Илгыза и ушел. Уланы…

— Уланы пройдут топи, но принесут нам трупы, Калим, — человек в плаще раиган-бея протер глаза, — а потом и мы станем трупами — ты в Бааль-абис, а я — на площади Паниди.

— Тогда нужны еще муладжины, раиган-бей. Много, лучше сотня.

— Знаешь, Калим, иногда там, где не пройдет сотня — успеха добьется один человек.

Проснулся я где-то к обеду ближе, аккуратно белобрысую отодвинул, выбрался из шалашика — а погода-то все хуже, вон как облаками затянуло. Это сейчас даже и хорошо — потеплело, а вот к ночи и мороз врежет, и снег повалит по серьезному, без дураков. Если на открытом месте застанет — дело труба.

А откуда я это знаю? Да точно, ходил я когда-то по болотам, и зимой в том числе. Если не этим — то похожим, больно знакома картина, вплоть до запахов. И есть ощущение, что не только ходил, а еще и летал над такими, и много.

Летал? Ну да, на оранжевой «Аннушке».

Мысль показалась непривычной. Покатал ее в голове так и сяк, потрогал осторожненько, пока в костер поленьев подбрасывал, да котелок льдом набивал. Голову, слава богу, не дернуло, и блевать тоже не потянуло — но и деталей никаких не всплыло, так, ощущения больше. Ну и оставим это пока, уяснил уже, что специально ничего не вспомнить — так может хоть так, по чуть-чуть чего и вырисуется.

Тихонько, абы не разбудить, осмотрел рыжую — вроде без изменений особых, дыхание чистое, ни хрипов, ничего. Горячая только — но может оно и нормально? Ни хрена я в этом не понимаю, если что и знал — то точно не про нелюдей, тут врач нужен. Где бы его взять только?

Подождал за мыслями этими невеселыми пока от котелка паром повалит да забулькает, бухнул в кипяток пару жменей чайного листа, зачерпнул кружку да у мешков наших присел, поеживаясь. Оно хоть и потеплело — но куцая офицерская куртка — это вам не тулуп, это куда хуже. Ну что, посмотрим пока, чего с бою взяли — а то сколько уже на себе тащу, время и ревизию устроить.

Шашку сразу в сторону отложил — совсем не мое, разве что обменяться с кем. Кинжал в ножнах положил рядом с револьвером — позже займусь, надо бы сперва сумки осмотреть. Нашлось там много чего — правда, в основном, ерунда. Хоть и на вид дорогая — письменный прибор, вилка с ложкой, кремень в тонкой оправе. Разве что бритва с мылом порадовали, только вот зеркальца нет, но то дело наживное. Чую, повезло мне с этим — вряд ли муладжин в обычном походе столько всего на поясе таскает, уж мыльно-рыльные точно бы в мешке оказались, а где тот мешок? То-то же.

В отдельном кожаном коробке — несколько золотых чешуек и с полгорсти серебра — неплохо, убрал к своим, целее будет. Деньги — они везде деньги. Так, а тут что? Пластина, тонкая и длинная, с ладонь. Вязь какая-то по одной стороне идет, но как с револьвером тем — прочитать не могу. Тоже, поди, рисунок. На вид — золотая. Может, медаль? Черт его знает, ничего такого вспомнить не смог. Сложил в кошелек, потом надо будет поинтересоваться у кого знающего.

Дальше — больше, нашелся оружейный припас. И коробка с капсюлями, и порох с мерной ложкой, и полудюймовые свинцовые пули. Даже жир для смазки был в жестяной банке, а вот под пыжи — ни бумажки, ни вырубки, что, в общем, тоже понятно — кавалерия. Если из пистолетов и бьют — то редко, основное у него — пика и шашка, может карабин еще, если в пешем строю. А нужен будет пистолет — снарядит прямо перед боем, там пыжи не нужны.

Вытянул револьвер, сравнил с тем, что у старосты взяли — один в один, только этот украшен побогаче и ствол шестигранный, а не круглый, а так — словно одним мастером сделаны. Ну и славно, на самом деле — не надо будет гадать, подойдет ли припас.

Тут услышал, как из шалаша вылезла Киру, звякнула кружкой о котелок, набирая чай.

Вовремя, мне только пистолет почистить и осталось. Как раз управился, пока альва завтрак готовила. Быстро перекусили поджаренной колбасой да сухарями, потом добудились рыжую, сменили перевязку, чаем напоили — есть она отказалась наотрез, мол, сама знает, как лучше.

Пока болотоступы крутил и волокушу из еловых веток складывал — времени прошло порядком. Вышли, а тут и снег начался — пока еще так, баловство, но это вопрос времени, шевелиться надо, да по сторонам смотреть. Альва шла шагах в десяти, по моей настойчивой просьбе проверяя слегой снежные пятна впереди — навалено, даже и открытой воды можно не увидеть, а потом бултыхайся и ищи там дно. Пару раз натыкались-таки, даже обходить пришлось, натуральное озеро обнаружилось — а глянешь, так просто полянка, снежком посыпанная.

Так и шли, хоть и не сильно быстро, но уверенно — обычное, в общем, болото вокруг. Даже не пойму, чего его народные предания всякой нечистью населяют — я никакой нечисти не видел, ну, кроме альв, само собой. Камыш, деревья скособоченные, туман стоит — вид, конечно, так себе, не больно веселый, так никто другого и не обещал. Расслабились даже как-то — идешь и идешь, знай ноги переставляй. По сторонам смотреть перестали. А потому белобрысая вообще санный след проморгала, а я заметил только когда чуть в лыжню не наступил.

— Киру! — окликнул чуть слышно, махнул рукой — мол, сюда давай, — Кто это тут у вас по болоту на санях катает?

Альва подскочила, глянула недоверчиво, шмыгнула носом, даже осторожно так носком сапожка лыжню тронула — проверила, осыплется ли. Серьезно к делу подошла, в общем.

— Не знаю, — протянула, прищурившись — Сани крестьянские, наверное — видишь, полозья какие широкие? У нас не было таких. А там — следы, что ли?

Вот следы нам обоим понравились сильно меньше — крестьяне тут сапог не носят, им ни к чему. А если даже и носят — то уж точно не в болото, да еще по зиме — разве что в город наденут. И размер еще — чуть не вдвое больше моих, и глубоко так в снег втыкаются. Или мужик здоровенный, или в железе. Может, конечно, несет чего — но то вряд ли, в сани бы сложил.

— Следом двинем, — наконец высказался я, глядя на уходящий в куцый лесочек след, — Вряд ли сильно быстрее нас идут, к ночи должны нагнать.

— Ты это точно решил?

Я выдохнул, вытер лоб рукавицей. Ну, не амманы же, тем сани без надобности, конными бы шли. А нам к людям надо. В тепло нужно, и врач, и транспорт какой — сколько рыжая еще продержится? Я вот не знаю.

— Знаешь, по мундиру такому стрелять начнут, — альва глядела в сторону, словно и не мне говорила, а так, себя убеждает.

— Или не начнут.

— Те, кто не начнут — альв захотят вздернуть!

— Куда ни кинь — всюду клин, да? — уж не знаю, почему, но я прям хохотнул. От усталости, наверное, да еще и на взводе постоянно.

— Такая уж у нас компания — добрые люди или стрелять начинают, или на веревку тащат.

— Все-таки крепко тебе по голове досталось, — пробурчала Киру, но не выдержала, тоже заулыбалась по-идиотски, — Ладно, пойдем уже. Я слышала, дурачков обижать — большой грех.

— Мы, дураки, крепкий народ. Сами кого хочешь обидим… — я подхватил волокушу, развернул ее по лыжне, — Двинули. Глядишь — до снегопада успеем.

И правда, успели. Идти, конечно, пришлось порядком — через лесок, потом снова по открытому, и опять перелесками, где лыжня запетляла между кривых елок.

Нагнали мы те сани, когда уже темнеть начало, да снег, вроде как, сильнее повалил. Свернули в очередной ельник, а тут впереди и бахнуло — только с макушек посыпало. Я бросил волокушу, альву за руку прихватил.

— Стой спокойно, — зашептал, так и не услышав ни характерного жужжания, ни хлопка пули в дерево — Не в нас стреляли, так, обозначиться просто.

— Стой! — ага, вот и разговор затевается, орет кто-то впереди, — А ну, назовись ?!

Глянул на Киру, у которой глаза уже вполне явственно пурпуром светили — и заорал в ответ.

— Добрые люди!

— Добрые люди по Порубежью не ходят! Сколько вас?!

— Два с половиной нас!

Впереди коротко хохотнули.

— Тогда бросай-ка свою половину, пан, да давай сюда. Один иди, понял? И что бы в руках ничего, а то не обижайся! — ну а я что, сбросил пояс на руки белобрысой, шепнул тихонько, что бы была настороже, да и двинул на звук, в точности по следам полозьев.

Ага, вот и сани, груженые чем-то, рогожей прикрытым. Лошади не видно — давно нас заметили, уже и выпрячь успели, и спрятать куда-то. А из-за саней смутно блестит что-то, очень уж похожее на ствол карабина.

Остановился шагов за двадцать — дальше, мол, чего? За санями зашептали азартно, потом кто-то вполголоса ругнулся — если о таком басе вообще так можно сказать, а потом мне навстречу вышел гном.

Гном, мать его. С бородой и топором.

Нет — цверг, точно, они себя так зовут. И мало их тут, это точно знаю — не каждый день встретишь, вообще далеко на севере живут, у моря почти.

Тем временем за санями чиркнул кремень, запалили фонарь и рядом с подбоченившимся цвергом встал огромного роста мужик — вот точно, это его лапищи те следы оставили, такому и лыжи не нужны. Тулуп на нем необъятного размера, а поверх — еще и кольчуга заиндевевшая, удивительно даже, как его земля держит с таким-то весом. На ремне сабля в потрепанных ножнах и пара револьверов вроде моих — это я заметил, когда он ко мне шагнул, ладонь протягивая.

— Звать меня пан Подбийпята, герба Копыто, из тех Копыт, что с Тунава — рыкнул дьяконским басом, топорща усы, — а это — соратник мой и друг, пан Хевдар, сын Торстена, из цвергов, что и так каждому ясно.

Цверг кивнул, разглядывая меня в упор.

— А я, панове, Сергей, Сергей Гаврилов, — само вылетело, только по затылку холодом прошлось. Надо же, сколько вспомнить пробовал — а тут раз, и готово, прямо как по заказу.

— Венд, значит? Как же, дрались мы с вашими, а! Лихо дрались, было дело. Далеко ты забрался, пан, — великан хлопнул меня по плечу так, что пыль снежная взлетела, — Ну, не будем на холоде стоять, давай, бери свою половину, да пойдем уж. До тепла тут еще пять молитв ходу, а там и горилки за знакомство выпьем, да и поговорить у огня приятнее.

— Только оно опасно будет с нами, пан — пробурчал в бороду цверг, одернул этак здоровяка, — ты уж сам решай, неволить не могу.

— Опасно, говоришь? Тут такое дело, панове… — цверг как-то сразу подобрался, а здоровяк, словно невзначай, лапищу к поясу опустил, — Половина моя — это альвы, из нелюдского поселения бежим. Одна ранена — амманы за нами шли, пришлось драться. Ее на сани бы, да в город побыстрее. Это можно?

Так, они точно не того боялись, отлегло прямо. Переглянулись даже и не скрываясь, а потом заверили меня в два голоса, что с альвами у них никаких проблем нет, хоть ранеными, хоть целыми, хоть даже двумя сразу. Цверг освободил место на санях, куда мы Милу и уложили. Тут, кстати, снова белобрысая меня удивила — представилась, а Подбийпята хмыкнул в усы и уточнил — мол, Киру — и все?

Та кивнула, а здоровяк заметил, что у любого могут найтись причины скрывать свое имя, и даже не всегда и плохие, хоть оно и не хорошо, потому что ну какая она, к чертям собачьим, прощения прошу, Киру? Это ж название какой-то горы, а не человечье имя, то есть, конечно, альвское.

Потом они принялись обсуждать судьбу каких-то дальних знакомых пана из Тунава, которых война в Чеккае застала, а я все шагал за санями и думал — очередной раз — а что я, собственно, о своих спутницах знаю? Ну, понятно, что они от амманов бегут, тут не надо семи пядей во лбу быть, а что еще? Надо будет выспросить подробнее, как-то оно неприятно — дураком себя чувствуешь натурально. Давно пора, да только то дерешься, то убегаешь, то устал как собака, так, что уже не до разговоров.