Фейский витраж

Те, что водятся в доме Джейни — случай особый. Я не встречал их больше нигде, кроме этого проклятого места. Они очень похожи на тех, что водятся в садах, тоже мелкие, с ладонь величиной, и тоже полупрозрачные, однако крыльев у них за спиной нет, а нижняя часть тела растворяется в дымке, где-то от середины бедра переходит в тонкий шелковый дымок, как от дамской сигареты. Этот вид не беспол, в отличие от многих, но черты их лиц обычно сложно отличить друг от друга. Впрочем, не могу сказать, что сосредоточенно вглядывался в них. Джейни знала их по именам.

Одна из них, по всей видимости, ни разу до того меня не видевшая, сорвалась с полки и закружилась у моего лица, протянула руку, коснувшись моей щеки. Я с омерзением — кожу обдало жаром, как от пламени свечи — отмахнулся, увернувшись от нового касания. Тварь что-то оскорбленно зашептала, попыталась затуманить мое сознание, но мне совсем не новы их уловки, у Джейни я бывал и до ее ухода, и после. Проклятая фея не унималась, что-то говорила, витала рядом с моими глазами, и я почувствовал, как в груди разгорается жаркая, потаенная злоба. Неужто они и меня хотели следом за сестрой получить? Как же!

Я схватил летучую дурную весть поперек тела ладонью, лишив возможности выскользнуть, и, не обращая внимания на ее протесты и удары по кулаку, с размаху влепил в стену. Хрупкое тельце обмякло и соскользнуло по стене, рассыпаясь шлейфом пепла.

Я сжимал и разжимал ладонь, которой только что убил фею, смотрел на нее и на горстку праха, и все ждал прилива жалости, раскаяния, прочего в том же духе. Его не было. После того, как они забрали Джейни, это самое меньшее, чем я могу им отплатить. Вокруг стояла тишина, и я остро осознавал, что в этом доме еще сотни этих существ, и это было страшно. Но они молчали, не двигаясь, воздух звенел от чистого холода, вдруг охватившего дом.

Я торопливо напялил шляпу и вышел, отправив дверь в свободное падение. Замок запирать не стал, лишних пять минут рядом, а там... м, нет, я не о феях. Я же на поезд так опоздаю, если буду задерживаться по каждой мелочи. А феи здесь вовсе не к месту, ни при чем.

Но они следовали за мной всю дорогу.

Я замечал приглушенное сияние рядом с поребриком, в голых ветвях деревьев, на полях шляп прохожих. Правда, кажется, ближе к вокзалу я смог оторваться от преследования, подсев в кэб, и тогда золотистые тени перестали тревожить мое боковое зрение.

Но это был первый раз, когда они покинули дом.

И я клянусь, что дело не в незапертом замке.

Сев в поезд, я немного успокоился. Твари отстали, чувство вины так и не пришло, да и не появится, и, в конце концов, поезда всегда действовали на меня умиротворяюще. Отделка под красное дерево, сияющая свежим лаком, кожаная обивка диванчиков, роскошные люстры с недавно подведенным электричеством, так что не пахло дымом и не коптило, вежливый вышколенный персонал и хороший уютный вечер под грузное клокотание колес под полом. Я заказал чайник чая с бергамотом и несколько сандвичей с огурцом — история с феей все-таки слегка сбила мне аппетит, но, возможно, такая закуска снова бы его разбудила. Чай, впрочем, принесли отвратительный, и я попросил заменить его чем-нибудь поприличнее. Чай и алкоголь, по моему скромному мнению, это те две вещи, на которых нельзя экономить. Если не хватает денег на действительно качественное, лучше не пить вовсе. Для курящих к этому списку добавляется табак, однако друг из медицинского колледжа поделился со мной своими соображениями по поводу влияния табачного дыма на легкие до того, как я пристрастился к трубке.

От чая пришлось на время отказаться, а еда оказалась самый раз, и в голову начали закрадываться мысли об ужине поплотнее где-нибудь через полчаса. Свободное время было решено посвятить бумагам по делу моего клиента из города, куда я направлялся, благо таковых оказалось немало. Бессонница прошлой ночи сказывалась слабо, но после ужина меня все-таки сморила уютная теплая дремота, вызванная скорее теплом и мягкими сиденьями, нежели действительной усталостью.

За всем этим недавнее мое жестокое убийство совсем забылось. И забылось бы навсегда, если бы я не проснулся от укола в щеку. Болезненного укола, до крови, и проснулся я резко, как вынырнув из сна. Передо мной в воздухе висело искрящееся полупрозрачное существо с длинной швейной иглой в руках, точь-в-точь как те, что я видел в доме Джейни. Точнее, уверен, что одно из них.

Я попытался было разделаться с ней так же, как и с давешней ее товаркой, однако эта фея уже была научена горьким опытом и ловко ускользнула от моей неповоротливой ладони, совсем приблизившись к моему лицу. Видя, что я размахиваюсь для новой попытки, быстро приставила острие иглы к моему глазному яблоку, и я замер, как пойманное животное.

Она висела передо мной с иглой, руки ее ни капли не дрожали, и я не видел вокруг ничего, кроме этого крохотного монстра. И куда больше я холодел не от перспективы остаться без глаза, а от того, что всматривался в ее черты лица.

У нее был выпуклый по-детски лоб, не портивший общего приятного впечатления, глаза — не большие и не маленькие, темного серо-болотного оттенка, с пушистой каймой ресниц, слегка крупноватый вздернутый нос, слишком тонкие для такого капризного изгиба губы, маленький острый подбородок.

Это я о Джейни.

И как-то так получилось, что то, что грозило мне остаться наполовину слепцом, мало чем отличалось от того, что осталось в моей памяти. Если быть точным, отличалось отсутствием зрачков.

Она уловила в моем лице ужас узнавания, который я не смог скрыть. Победно ухмыльнулась, показав острые мелкие зубы, убрала иголку из боевой позиции. Видимо, поняла, что я не причиню ей вреда, и больше нет нужды меня так усмирять. Но я поспешил с выводами.

То, что некогда было моей сестрой, уцепилось за занавеску и отвело ее в сторону, приложив немало усилий. Я все еще наблюдал за этой феей, как парализованный. Она широко развела руки и размахнулась, вроде как делают моряки, подавая знак флажками на другое судно.

И у меня заныло в груди от сжавшего все мое нутро страха. Если до того я думал, что хуже уже не будет, теперь это воспринималось как легкие неприятности.

Все окно снаружи обсыпали феи. Их были сотни, тысячи, они мчались рядом с поездом золотым полотном, роем, их крошечные ладони впечатывались в оконное стекло там и тут, немедленно исчезая, мелькали дикие обозленные глаза, острые черты, и то, что когда-то звалось именем Джейни, зазывно махнуло рукой куда-то вперед, будто указывая путь. И рой обогнал окно, исчезнув из моего поля зрения, но я не обманулся и не обрадовался этому исчезновению. Слишком ясно было, что они собрались делать. И я навскидку не видел ни единого способа сбежать с поезда, несущегося на полной скорости.

Кэпитал Ньюс

18 сентября 1845

По сообщению нашего корреспондента, более половины тел уже опознаны. Как стало известно, найдено еще семеро погибших, и теперь жертвы ночного крушения поезда насчитывают пятьдесят три человека, из которых двадцать семь мертвых, состояние восемнадцати оценивается как критическое и состояние остальных восьми пострадавших как стабильное. По предварительной гипотезе, виновным в катастрофе является машинист, после случившегося сошедший с ума от потрясения.

Хранитель

Амарант вся была муаровая, струящаяся, как шелк, вся в туманах, газовой ткани и дыме дамских сигарет, мундштук для которых чудесно играл новыми бликами в ее ломких пальцах. У Амарант были хрупкие запястья, острые лопатки, кошачье личико и черное каре, и самые длинные прядки легко касались шеи.

Амарант была вся тонкая, гибкая, то ли на змею похожая, то ли на куницу. У ее ног любой художник имел бы право изобразить горы кровоточащих сердец, но зачем, когда художники дерутся за право изобразить ее саму? Амарант была представлена уйме людей со связями, деньгами и липкими взглядами, и Амарант была гейшей высшего света, получавшей бриллианты за налитую чашку английского чая — "Будьте добры с лимоном и без сахара, голубушка".

Амарант была безродной, безмужней, бездетной, и эти повторяющиеся "без" свивались вокруг ее изящной головки с подколотыми волосами терновым венком. Утешить ее стремились многие, самым простым и логичным способом: дать род, мужа, детей. В свои неизвестно сколько лет Амарант улыбалась и тихим мурлыкающим голосом отказывалась.

Амарант не была любима никем, потому что мужчинам не нужна была женщина, не желающая принадлежать, а женщинам не нужна была дама, вслед которой сворачивают головы. Впрочем, назвать ее монахиней можно было бы лишь с указанием новой религии — религии имени Клеопатры и Марии-Антуанетты. Амарант не блистала на приемах, потому что ее сумрак, тени, полуоттенки не переносили грубого резкого света. С Амарант говорили шепотом.

Амарант носила платья из атласа, органзы, шелка, куталась в шали, обнажала белые руки в витых браслетах и по-детски уязвимые позвонки на прозрачной шее, мягко ступала в расшитых туфельках, увешивала волосы, пальцы, запястья драгоценными камнями. Частью дареными, частью — невесть откуда. Амарант чернила тушью темные глаза и не касалась помадой бледных губ.

Ее обожествляли многие, но Феликс ее не обожествлял. Он знал, что дамы лишь сплетничают, и дело не в косметиках и не духах с тайными ароматами, и по утрам и после ванной Амарант ничуть не менее гипонотическое существо. Он знал, что драгоценные камни лишь заглушают перламутровое сияние ее собственной кожи, что ее глаза ничуть не хуже без слоев теней, и что очертания ее тела ни капли не подкрашиваются летящими тканями. Он иногда думал, что именно поэтому Амарант и с ним, а не кем-то другим — покровительства и обожания ей хватало за порогом апартаментов. А Феликс просто наслаждался переливами теней, когда она потягивалась совсем по-кошачьи на жаккардовой софе. И говорил ей, что не считает ее сверхъестественным существом, что он осознает, что она человек, и что его все это прекрасно устраивает. А Амарант в ответ хрустально смеялась и называла его милым мальчиком и глупым мальчиком.

Ее цвета были синий, фиолетовый и бирюзовый, все темные, густые, чистые оттенки, изредка — черный, который она считала слишком пошлым. Однако единственное украшение, которое она никогда не снимала, было именно черного цвета.

Это был ключ на тонкой цепочке, тяжелый, ажурный, витой. Без единого камешка, резко контрастирующий с белой кожей. Он слишком часто прятался под платьями, за исключением редких случаев декольте, и не снимался даже в ванной — Феликс хорошо помнил черную линию на ее шее, когда Амарант забывала халат и просила принести. Не снимался и на ночь, больно впиваясь в ее тело и оставляя вдавленные следы, которые она по утрам с хмурым взглядом растирала перед зеркалом. Феликс далеко не сразу догадался спросить, что это за ключ, но догадался.

— Ты никогда его не снимаешь, и я ни разу не видел, чтобы ты его использовала.

— Мой мальчик, — засмеялась Амарант. — Веришь ли ты в фей?

И соскользнула с кресла, принесла тяжелый окованный сундучок, открыла его ключом. Рассказала совершенно бредовую историю — что она, мол, полукровка, а это от предков фейские сокровища, и она должна их беречь и хранить надежнее, чем что бы то ни было в этой жизни. И что сундук иначе никак не открыть, а она никому не отдаст ключа — "Даже тебе, милый". Открыла сундук ключом, который тускло брякнул, стукнувшись о металлический уголок.

Тогда Феликс не подумал о том, что цепочка слишком короткая, что не могла она не поднимать сундук до уровня своих ключиц, чтобы открыть. Он думал о том, что содержимое сундука стоит куда больше всего того, что он когда-либо видел на Амарант, куда больше того, что ей когда-либо дарили, куда больше, чем подарят, куда больше, чем стоит она сама.

И он задумал обчистить чудесный сундук. Тем более, на кой черт он Амарант, на которой он почти никогда не видел его сокровищ? Женщина женщиной, да только вот люди встречаются и расстаются, люди стареют, в конце концов, и через десять лет ее красота увянет и потеряет всю свою призрачную ценность, за которую нынче готовы убивать и развязывать войны.

Уже первая попытка его была неудачей.

Он решил сделать самое простое, что могло прийти в голову — снять со спящей Амарант цепочку. Напоил ее вином со снотворным, полюбовался на беззащино откинувшуюся на подушке голову, на бархатные скулы и острые ресницы, осторожно вытянул из-под одеяла цепочку и за ней ключ. Протянул цепочку по кругу, отыскивая замок, еще раз — не попадается, темно... наткнулся глазами на иронично-сонный взгляд Амарант из-под ресниц.

— У него нет замка, — невнятно пробормотала она. — Иначе я не хранила бы его на шее, глупый.

И никаких укоров, никакого гнева, обвинений — ничего совершенно, все та же насмешка, пустая, мудрая, непонятная. Опять корчит из себя неземную сущность, с отчетливым раздражением подумал Феликс.

Второй раз он сделал чуть умнее. Не помогло, правда. Снова ночью, снова в тот момент, когда Амарант уже уснула, взял кусачки и тихо, обернув все тканью, попытался перекусить треклятую цепочку. Она не поддавалась — уже красные пятна на ладонях, болью отдается в сухожилиях, кусачки скрипят.

А Амарант даже не просыпается, лежит, раскинувшись на постели, глаза закрыты, ресницы бросают тень от свечного пламени на щеки, лежит и во сне еле слышно смеется. Можно было бы сказать "хихикает", но не про Амарант. Она слишком не та сущность для подобных звуков.

И сундук на видное место поставила. Издевается совсем в открытую, ни стыда ни совести — а впрочем, откуда бы? А он стоит, поблескивает лаком, и замочная скважина на самом виду.

Да вот только Феликс пытался взломать заветный сундук. Очень аккуратно, пока одна из отмычек не осталась внутри без надежды на освобождение. Амарант вернулась вечером, устало покачала головой, прихватила двумя пальцами, подергала — не вытягивается, взяла ключ, вставила в скважину сквозь отмычку, стряхнула ее кусок на пол, открыла и закрыла. Наклонилась, подняла с пола бесполезный штырек и с обаятельной улыбкой протянула его Феликсу. Тот чертыхнулся, выхватил из ее рук железку и с резким разворотом вылетел из комнаты.

Он не понял, когда изменилось его отношение к Амарант. После заветного сундука, это ясно. На первую ли неделю, на вторую, на третью — когда фейские богатства захватили его сознание, кто знает? Но на смену мягкому спокойному теплу — скорее привязанность, нежели любовь — пришло чистое, нетронутое равнодушие. Скорее даже и не так: на смену уютному теплу Амарант пришло горячее, обжигающее желание обладать драгоценностями фей. Они начали сниться ему, чудиться в блеске оконного стекла и бликах на фужерах для напитков, уверенно и мерно сводить с ума.

И наконец он решился на вещь, которая полгода назад показалась бы ему полуночным бредом. Нет хранительницы ключа — нет проблем с обладанием содержимого сундука.

Конечно, Амарант не ожидала от него такого. Еще и в темном переулке, в сумраке — боже, какая пошлость, как банально, какие грязные здесь стены. Стоял май, и руки ее сверкали белизной сквозь ажур темной накидки, облака рассеивали пронзительный ледяной свет луны, а глаза Амарант были полны недоверия и испуга.