Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Между прочим, у меня, в моем домике, тоже был "ящик", смотреть который, мне не дозволялось. Так что я был удивлен тому, что после моего разговора с посланницей Маригариты, мне не запретили пойти "в гости", на сериальные посиделки. Все разговоры прослушивалась с помощью браслета и все то, что не дозволялось режимом — немедленно пресекалось.
Сидя на шикарном диванчике, рядом с Маргаритой, смотрел какой-то исторический-приключенческий-романтический сериал, снятый для женской аудитории, в основном. И который, высокое начальство этой клиники разрешило к просмотру своим пациентам.
Снят сериал был, надо сказать, очень качественно. Игра актеров, костюмы, декорации и прочее — все на высшем уровне.
Видимо, или бюджет сериала был такой большой, что хватало на то, чтобы его "распилить", а на оставшееся снять то, что сняли. Или за "распил" бюджетов, ответственные за съемки, сами могли бы стать героями, в какой-нибудь трагедии, отнюдь не постановочной. И, поэтому, деньги использовались по назначению.
— Это снято по реальным событиям? — спросил я Маргариту, — или полностью художественное произведение?
Та удивленно посмотрела на меня, однако, вспомнив то, что многие вещи я не помню, она ответила, поставив чашку с чаем на столик:
— Сериал снят на основе реальных исторических событий. Хотя, это, конечно, художественный, а не историографический сериал.
— Понятно, — ответил я, возвращаясь к просмотру.
Смотря за происходящим на экране, я не узнавал ни действующих лиц, ни событий, показанных в этой серии. История этого мира явно отличалась от того, что было в моем прошлом мире. Вообще, об окружающем меня мире, я знал очень мало. Знал, что нахожусь в России, в пригороде Москвы. И все. Надо будет попросить у Ирины книги по истории этого мира.
Во время нашего совместного просмотра, я украдкой бросал взгляды на Маргариту, рассматривая ее. Она обладала великолепной внешностью, так что, в своей прошлой жизни, я бы, безусловно, испытывал бы к ней сильнейшее сексуальное влечение. Что же за человек, этот ее муж, раз так легко избавился от подобной женщины? Тем более, как я убедился еще в нашу первую встречу, она была вовсе не истеричной и пустоголовой куклой.
В нашу первую с ней встречу, я был слишком поглощен тем, что она мне рассказывала, чтобы обращать внимание на остальное.
Теперь же, украдкой бросая на нее взгляд, я пытался понять, какие чувства теперь может вызвать у меня подобная женщина.
И ощутил странный дуализм чувств. Душевных и телесных.
Душа и разум мои тянулись к ней, желая немедленно ее заполучить. Но тело не выказывало никакого интереса. Не возникало никаких реакций, явно бы указывающих на романтический интерес к данной особе. Ни сердце быстрее не забилось, ни иные реакции явно себя не проявили.
Может все дело в том, что Кайа еще слишком юна? Но как же тогда та знаменитость, из-за которого, со слов Марины, Кайа решилась на суицид?
Скорее всего, сама Кайа строго гетеросексуальна. Что, собственно, нормальное явление. В прошлой жизни, при взгляде на другого мужчину, у меня бы тоже не возникло никаких романтических чувств. Очень надеюсь, что и теперь не возникнет. Несмотря на то, что нынче я "девочка", но в душе-то я "мальчик". Мне отвратительна сама мысль о "естественных половых отношениях", будучи в женском обличии. Слава Богу, в существование которого я не верю, что Кайа еще ребенок. И что, по этой причине, ничего подобного, в обозримой перспективе, произойти не должно. Я надеюсь.
Вернувшись к себе, я долго стоял под струями теплого душа, размышляя о всяком. Почему Вселенная столь несправедлива со мной? После прожитой мной жизни, полной одиночества и страхов, закончившуюся столь рано и печально, мне позволили прожить другую жизнь и не спросив моего желания, подсунули тело девочки-самоубийцы, которую не ждало впереди ничего хорошего. Только борьба за то, чтобы не быть заживо погребенной и забытой всеми в комфортной клетке этого сумасшедшего дома.
Вздохнув и закрыв глаза, я внезапно ощутил, как что-то, что было всегда — теперь исчезло. Мой страх, душивший меня последние 14 лет и который давно уже стал неотделим от моей души — бесследно пропал.
Неожиданно осиротев, я застыл, подставив лицо под струи воды, когда ощутил, что вместо исчезнувшего страха, меня заполняет новое чувство, ранее мне несвойственное — решимость!
Постояв еще какое-то время под душем, я закрыл кран и вышел из ванной комнаты, вытираясь на ходу.
Мое лицо теперь вновь напоминало утреннее озеро, и те, кто наблюдал за мной с помощью камер, видели на моем лице лишь только спокойствие и безмятежность. И впервые за очень долгие годы, это было не только внешнее спокойствие.
Как и было обещано, мой врач записала меня на прием ко Льву Моисеевичу, который принял меня неожиданно быстро.
В середине следующего дня, ко мне пришла мой доктор, Ирина, сообщив, что Лев Моисеевич ждет меня, в своем кабинете, через час.
Сижу в приемной вместе с Ириной, ожидаю, когда секретарь пригласит нас войти.
В качестве одежды, выбрал длинную, до щиколоток, стильную юбку, темного цвета и белую блузку, из той кучи шмоток, что приехала со мной. В чем-то, вроде юбки или платья, я уже научился ходить по улице, не обливаясь при этом потом со стыда, когда мимо меня проходят другие люди. Не даром же говорят, что человек — это такая скотина, которая может привыкнуть ко всему.
Эти шмотки сделали меня визуально старше, чем я есть, для чего я их и надел. Самая большая проблема в задуманном мной, состоит в том, что я малолетка. И вес одних и тех же слов, что скажу я и тех, которые, сказал бы на моем месте взрослый человек — радикально отличается, при чем совсем не в мою пользу. А я и мои слова, должны быть восприняты всерьез, а то, что я собираюсь сказать, должно звучать убедительно. Ибо, если в этот раз я не добьюсь желаемого, то другой возможности может мне и не представиться.
— Лев Моисеевич вас ожидает, — вернула меня из моих мыслей секретарь, — после чего мы с Ириной, постучавшись, вошли в кабинет и поздоровались с его хозяином.
— Присаживайся, пожалуйста, — сказал мне хозяин кабинета, указав рукой на кресло.
Я сел, поблагодарив Льва Моисеевича.
— Ира, — сказал тот моему лечащему доктору, — ты можешь идти заниматься текущими делами, а мы с Кайей поговорим.
— Да, конечно, — сказала та, кинув на меня взгляд, явно говорящий: "веди себя прилично!" и покинула нас.
Я осмотрел кабинет. Обстановку, кроме персонального компьютера, или как там он называется в этом мире, можно было смело назвать антикварной. Но весь интерьер был в прекрасном состоянии, явно проходя, время от времени, реставрацию.
На стенах висели картины, изображавшие, по всей видимости, предшественников Льва Моисеевича на этом посту.
Обстановка кабинета подтверждала мое предположение о том, что сидящий передо мной человек, ни за что не допустит, чтобы этому заведению был причинен ущерб.
В кабинете мы были не одни. У дальней стены, на кожаном диванчике, сидела женщина. На вид, около 30 лет. Сидела она вальяжно, закинув ногу на ногу, опираясь локтем на спинку дивана. Сидела, как у себя дома.
— Это моя внучка — Марина, — сказал Лев Моисеевич, заметив то, как я смотрю на сидящую, — со временем, она займет мое место.
Он это сказал, с гордостью глядя на свою внучку.
Сама же эта внучка имела вид типичной "мажорки". Что, впрочем, не означало автоматически ее безмозглости. Мне она показалась довольно житрожопой особой, которая лениво рассматривала меня с едва заметным презрением и жалостью.
Ее наличие тут не входило в мои планы и могло им помешать.
Как говорится, все всегда идет не так, как было изначально задумано.
— Лев Моисеевич, — начал я разговор, обратившись к хозяину кабинета, нацепив самую лучшую свою улыбку, — находясь в вашей клинике мне стало гораздо лучше, несмотря на то, что моя память пока ко мне не вернулась. Примите, пожалуйста, мою благодарность.
Тот кивнул, откидываясь на спинку кресла и сказал:
— Я полагаю, Кайа, что ты мне хотела сказать еще что-то, помимо слов благодарности.
Перестав улыбаться, я вернул на лицо маску спокойствия, продолжив:
— Так и есть, позвольте мне заранее извиниться, если мои слова покажутся вам дерзкими или оскорбительными. Я ни в коем случае не хочу обидеть вас. А также за то, что невольно могу втянуть вас и вашу клинику в свои семейные неурядицы.
Лев Моисеевич молча сидел, ни сказав ни слова, а вот его внучка, перестав улыбаться, сощурившись, очень внимательно следила за мной и моими словами.
— Как вам известно, — продолжил я, глядя чуть в сторону от него, — мною была сделана невероятная глупость, я совершила попытку суицида. Несмотря на то, что меня спасли, я побывала за гранью жизни.
— А вернувшись оттуда, — я уставился ему в глаза, закончив фразу, — я поняла, как хочу жить и не желаю умирать. Могу с полной уверенностью сказать, что в мире найдется мало людей, с такой жаждой жизни, как у меня.
— Но, — продолжил я, переведя взгляд на книжный шкаф, — после того, как меня выписали из больницы, я оказалась тут.
— Что весьма логично, — продолжил я свой монолог, — подобные мне люди, до того, как вернутся в общество, должны получить соответствующую помощь.
Лев Моисеевич просто кивнул, выражая согласие с моими словами.
— Но, мне также известно, что забирать меня, после курса лечения, моя родня не хочет, желая, чтобы я тут осталась на как можно более длительный срок. Желательно, чтобы я никогда не покинула этих стен. А ваша клиника, как я узнала недавно, за определенную мзду и, закрывая глаза на этичность и законность, оказывает определенным Семьям услуги такого рода. Как говорится — деньги не пахнут.
Не успел я закончить фразу, как с диванчика, позади меня, вскочила взбешенная моими словами внучка и со злостью спросила:
— Как ты смеешь так разговаривать со Львом Моисеевичем?
Вот и подвернулся прекрасный шанс — подумал я про себя, с улыбкой, — избавиться от присутствия "дорогой внучки" в нашей, со Львом Моисеевичем, беседе.
Повернув в ее сторону голову, с выражением лица и тоном, с которыми утомленные взрослые говорят с расшалившимися детьми, я сказал:
— Тебя, — я сделал акцент на этом слове, специально не использовав его уважительную форму, с которой ребенок должен обращаться ко взрослому, — родители не учили, что, когда взрослые люди разговаривают, дети должны сидеть в уголке и молчать, не мешая.
Внучка, как раз сидевшая "в уголке", сначала смертельно побледнела, а затем покраснела как рак. От унижения. Будучи чрезвычайно гордой женщиной, с раздутым чувством собственной значимости, к которой большинство людей относилось с большим уважением, зная, что она унаследует семейную клинику, как она могла спокойно вынести такие слова в свой адрес? Да еще кем сказанные? Малолетней идиоткой-суицидницей, родственники которой сбагрили ее сюда, с глаз долой.
Естественно никак!
И резко вскочив со своего места, она помчалась к моему креслу, попытавшись меня из него выдернуть, схватив за руку, гневно ругаясь:
— А ну пошла отсюда вон, в свой домик, идиотка! Мало того, что сумасшедшая, так еще и невоспитанная!
— Марина, — спросил, не повышая голос, офигевший от происходящего Лев Моисеевич, — что ты творишь? Веди себя прилично.
Он сказал это, не повышая голоса, но присутствующим показалось, будто он заорал.
Отпустив меня, с пылающими от гнева и смущения щеками, она начала жаловаться:
— Но дедушка, ты же слышал, что она....
Она не договорила, ее дед поднял руку, останавливая поток ее слов.
— Сядь на место, — сказал Лев Моисеевич своей внучке.
Она поплелась назад, явно затаив обиду на меня, а я, поправив блузку, заметил:
— Очень надеюсь, Лев Моисеевич, что у вас есть и другие родственники, потому что, я не представляю, как можно доверить руководство этим местом столь взбалмошной и несдержанной особе. Тут все определенно захиреет!
Эти мои слова, похоже задевшие в ее душе какую-то неведомую струнку, полностью лишили эту дамочку какого-либо самообладания. Она, издав хрюкающий звук, вновь помчалась на меня.
Влепив мне звонкую и болезненную пощечину, она на сей раз, твердо вознамерилась выкинуть меня из кабинета.
Но в это момент раздался звук сильного удара рукой по столу, здорово нас напугавший. Внучка отпрыгнула от меня, а я вжался в кресло.
— Марина! Прекрати устраивать балаган! Выйди на улицу, подыши свежим воздухом и успокойся!
— Но дедушка....
— Иди, я сказал!
Не сказав более ни слова и не взглянув на меня, она быстрым шагом покинула кабинет.
Определенно, я завел нового "друга".
— Так вот, Лев Моисеевич, — продолжил я, когда в кабинете восстановился порядок, — осознав свое положение, я стала размышлять, как мне выбраться отсюда, до своей смерти от старости.
— И пришла к выводу, — чуть улыбнулся я, — что единственный способ покинуть это место — сделать так, чтобы издержки, материальные и репутационные, для вашей клиники перевешивали выгоду от моего нахождения тут.
— В конце-концов, — заметил я, — эта Клиника — коммерческая и она, помимо помощи людям, должна приносить деньги. И репутацию, что для такого места, это те же деньги. Плохая репутация — означает отсутствие пациентов, что в свою очередь приведет к банкротству и закрытию. А вы, если я правильно поняла ваш характер, ни за что не допустите того, чтобы что-то плохое случилось с этим местом. Вы постараетесь избавиться от меня, тем или иным способом, — я пожал плечами.
— Чьи слова ты повторяешь? — наконец вступил в диалог хозяин кабинета.
— То, что ты сказала, никак не может быть собственными словами ребенка твоего возраста. Кто тебя научил? Маргарита?
Пожав плечами, я тем же спокойным и уверенным голосом ответил:
— Маргарита, конечно, мне кое-что рассказала о причине того, почему мои запястья оказались изрезаны. И о том, кого именно селят в эти ваши комфортабельные домики.
— Я уверена, — продолжил я, — что она ненавидит вас и это место, однако ее понять не трудно, ибо она, с ее слов, по злой воле ее мужа и с вашего молчаливого согласия, вот уже почти семь лет, заперта в этом месте. Однако, она не говорила мне ничего из того, что я сейчас сказала вам. Это легко проверить, тут же все прослушивается и просматривается.
— А что касается того, мои ли это слова или нет...мои. Просто я уникальный человек, — улыбнувшись сказал я, — уверена, что за долгие годы вашей практики здесь, вы видели немало уникальных, в своем роде, людей.
Лев Моисеевич, задумчиво глядя на меня, кивнул.
— Я направляю режим больных к их выгоде сообразно моим силам и моим разумениям, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости, — прочел я по памяти, после чего, закинул ногу на ногу и глядя в глаза Льву Моисеевичу, со вздохом спросил:
— Вам ведь известны эти строки, не так ли?
— Должен ли врач превращать свою клинику в тюрьму для невинных, ради собственной наживы? — задал я риторический вопрос, пожав плечами.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |