Укрощение строптивого

Фернан и капитан бодро загрузились в карету.

— Ну что, придётся тебе, твоё высочество, трястись верхом. Ты уж извини, но сейчас нам с этой рухлядью волочься — себе дороже. А верхом быстрее доберёмся.

Принц улыбнулся герцогу — легкой, открытой улыбкой, так непохожей на его всегдашнюю надменную гримасу. Пожалуй, только теперь начало становиться заметным, насколько же он на самом деле красив — когда его лицо не умертвлено постоянным страхом и ложью.

— Мой сеньор, — сказал он, — но я готов ехать верхом сколько потребуется.

*ехать верхом, бежать взапуски, хоть кубарем катиться — только подальше от дворца...

Вот только...

Кто еще, кроме меня, будет платиться за то, что я распустил язык?*

Принц бросил взгляд в сторону Фернана и его спутника, садящихся в карету...

— Вот и чудно. — герцог прыжком взлетел в седло, и махнул рукой, приказывая трогаться. Предстояло преодолеть большой отрезок пути и за две недели добраться до Мэвы. Придётся сразу брать хороший темп, иначе к тому моменту, когда Фернан доберётся до Данегойи, они будут примерно в двух третях пути от цели своего путешествия.

Завтракали и обедали они на ходу. На ночь остановились поздно вечером, в одном из придорожных трактиров, где народу было больше чем в прочих. Во-первых, в такой толпе вновьприбывшие, даже десяток мэвийцев, будут менее заметны, чем в пустом постоялом дворе. Во-вторых, это молниеносное передвижение, до изнеможения, вымотает кого угодно. Даже бывалых гонцов. Даже королевских курьеров. Даже гвардейцев. А в том, что после получения депеши герцога Его величество отправит за советником именно гвардию, сомневаться не приходилось.

Рион не отставал от своего сеньора ни на шаг. Несмотря на вчерашнее. Впрочем, бешеная скачка после того, как тебя выдрали достаточно основательно, чтобы и сидеть-то было нелегко, все же не труднее ежедневных голодовок и еженочных драк с последующим сном где попало. А есть в седле ничуть не трудно, когда знаешь, что это просто еда, и ты можешь есть совершенно спокойно, в нее ничего не подмешано...

И все-таки, хоть принц и оказался неожиданно для своего новообретенного сеньора отличным наездником, несмотря на всю его выдержку, когда он вечером сполз с седла, его шатало.

Однако Рион тут же выпрямился, превозмогая себя, и направился вслед за герцогом, не собираясь ни отставать, ни показывать, чего ему это стоит.

Ужин подали в комнату. Одну на двоих. И то хвала небесам. Девушка, принесшая еду улыбалась кокетливо, была шлёпнута пониже спины, и спроважена прочь с нежным поцелуем и серебряной монетой. Помимо всего прочего, барышня принесла и кувшин тёплой воды.

— Раздевайся и ложись. — немногословно, но на большее сам герцог сейчас был попросту не способен. Не так он планировал провести предыдущую ночь, но что есть, то есть, другого не дано.

Из сумки выудил небольшой флакон розового масла, быстро вымыл руки, и закатал рукава рубашки. Кажется, судьба решила самую малость поиздеваться над господином герцогом. Для порядка, чтоб не расслаблялся. Всё верно. Если один порот, то второму надлежит хоть немного позаботиться. Если не о причинном месте, то об остальной части организма точно.

Принц бросил искоса короткий взгляд на флакон в руках герцога... на сами эти руки — сильные, красивые, с четкими стройными запястьями — и отвернулся, чтобы скрыть жарко вспыхнувшие щеки.

— Сию минуту, мой сеньор, — усмехнулся он, расстегивая ремень, — я уже понял, что задница вашего оруженосца должна благоухать розами и никак иначе...

Он и сам не мог бы сказать, с чего вдруг взялся дерзить — и отчего так смутился... ведь герцог же ясно сказал вчера, что не собирается даже...

Может, потому как раз, что и не собирается — а тебе бы хотелось, чтобы эти руки коснулись тебя иначе... не так ли, Рион?

Размечтался, как же... все бы тебе фантазировать...

Мэва смочил кусок тонкой ткани водой и осторожно растёр плечи, спину и грудь юноши, после того, как тот стянул и рубашку тоже.

— Пока задница моего оруженосца сине-полосатая, она вряд ли меня вдохновит, благоухай или не благоухай. Наряд в свинарник, когда доберёмся до Мэвы. За дерзость.

Герцог согрел в горсти немного масла, и принялся мягкими неторопливыми движениями растирать усталые мускулы. Сам выдрал, сам и лечи. Даже единственным доступным способом. Не господское это дело, оруженосцам делать хорошо. Но, с другой стороны, вполне себе герцогское, особо, если пользуешь принца крови. Как бишь там... Вассал моего вассала. Парадокс налицо!

— А я думал, что вдохновлять должны музы или боги, — замечательно невинным тоном отозвался принц, — а вовсе даже не задница... хотя вкусы бывают разные... можете не говорить, мой сеньор — два наряда за дерзость, когда мы доберемся до Мэвы... а свинарник после моих трудов тоже должен будет благоухать розами?

Принц не мог удержаться — слишком он привык прятать за дерзостью все, что угодно... а сейчас... сейчас ему было что прятать... хотя как спрячешь от этих рук жар и дрожь, если они касаются тебя повсюду... и как же хорошо от этих прикосновений... страшно и хорошо...

— Когда мы доберёмся до Мэвы мой оруженосец засядет в свинарнике на полгода не меньше, и свиньи в итоге тоже будут благоухать. О брёвнах и жертвах ваше высочество уже в курсе, осталось просветить в части задниц. Я всеяден, но принципиален. — принц, не самым нежным образом был перевёрнут на спину, и герцог, ничуть не смущаясь, продолжил, на сей раз последовательно разминая мышцы груди. — Думаю, что ваше королевское высочество достаточно разомлели...

Руки плавно проследовали на бёдра, и теперь массировали стройные ноги принца. Не самое это приятное дело, ехать полустоя в стременах, дабы со всем тщанием оберегать исстрадавшуюся пятую точку. Но даже боль не мешала мальчишке краснеть и бледнеть и... желать.

Вопрос о том, что делать с принцем, решался просто. И приятно. Любить его надо. Всеми возможными и невозможными способами. Впрочем, начинать прямо сейчас было бы форменным садизмом.

Придётся вносить поправку. Спать с принцем он будет. Но после того, как означенная многострадальная задница обретёт свой природный цвет, а принц перестанет шипеть и морщиться.

Мэва потянулся и легонько коснулся поцелуем мягких губ вассала. Или будущего сюзерена?

— Доброй ночи, принц. — дверь на запор, кресло к двери, табурет под ноги, и одно одеяло сверху. Да, именно так, доброй ночи.

Рион и в самом деле краснел, бледнел и едва не кусал губы — хотя что толку их кусать, это не поможет справиться с собой... это лежа лицом вниз можно еще обольщаться, что не так уж и заметно — а уж лицом вверх скрыть невозможно ничего... ну совсем ничегошеньки... а вскочить и прикрыться — глупее глупого... только и остается — лежать совершенно открытым под этим чуть насмешливым взглядом, таять под умелыми сильными руками, и краснеть, бледнеть и стараться хотя бы с дыханием своим совладать...

А потом герцог слегка поцеловал его — и все мысли выскочили из головы принца совершенно. Чуть-чуть он пришел в себя лишь когда герцог уже устраивался возле двери.

— Сладких снов, мой сеньор, — отпарировал принц язвительно.

Ох, не герцогу бы дерзить — ясно же, что в этой схватке принцу не выиграть... но только желание поквитаться со своим сеньором поддерживало в принце сейчас душевное равновесие... поквитаться за это смятение, за ужас полной обнаженности желания, за сладкую пытку, за насмешливый взгляд и точные прикосновения сильных рук... за все сразу...

Вторая ночь в кресле — на утро ноющая спина. Да, он молод и силён, но всяк должен знать свой предел. Дня три в таком ритме он выдержит легко. Вот только Фернан уехал, и разминать плечи и спину некому. А значит, стоит поберечься, и не особо надрываться.

На рассвете герцог, привычно уже, выбрался из комнаты, вышел на задний двор, и, особо не смущаясь заспанной служаночки, принесшей ему пару ведер холодной воды, разделся, с наслаждением впитывая всем телом утренний бодрящий холод. Просыпаться, конечно, приятнее в тёплой постели, в приятном обществе сильного гибкого, в меру болтливого тела и чашки чаю. Но дорога есть дорога. Раньше встанешь, дальше доберёшься.

Ледяная вода заставила его судорожно выдохнуть, сцепив зубы. Но зато, растираться мягкой тканью и одеваться было не в пример приятнее.

Холодные капельки воды с волос стекали за шиворот. Рубашка распахнута на груди, ремень вообще болтается на плече... Господин герцог поднялся в комнату, на миг задержался у порога, рассматривая принца.

Да... короля можно понять. Но это не оправдание. Можно любить и всю жизнь быть верным своей любви. Крёстный взял его к себе не только потому, что был крёстным. А потому что всю жизнь любил его мать. До самой своей смерти любил. Потому и её сына воспитал, как собственного. Но любить СЫНА? Какое любить... вожделеть!

Красивый мальчик. Светлый, особенно когда дурацкая маска порока не обезображивает тонких черт.

Мэва дыханием согрел свои ладони, и принялся легонько массировать плечи. Снова. Всё-таки, это будет не лишним. А прикосновение к сильному красивому телу доставляет удовольствие ничуть не меньшее.

Несмотря на усталость, уснул на этот раз принц не скоро. Он просто притворился спящим, зная, что не один в комнате. Сумятица в душе, в теле, в мыслях... сладкое томление, не покинувшее его тела вместе с руками Арманда — и жгучий стыд, унижение... и благодарность за все... и...

Урок оруженосцу герцог преподал внятный, точный и эффективный. И... жестокий.

Лучше бы ты меня еще раз выдрал... не так бы унизительно и беспощадно оно получилось...

А с какой стати герцогу Мэва тебя щадить?

Рион — ты неблагодарный щенок! Не ты ли еще вчера был готов в ногах валяться и молить — увези, увези меня куда угодно... увези, защити... ты получил желаемое — так что ты теперь привередничаешь?

А может, дело в том, что глотая слезы одинокими страшными ночами на каком-нибудь карнизе, ты мечтал не только о защите, но и о любви?

А с какой стати?

Нет, в самом деле — ну чем ты можешь прельстить герцога Мэва? Стройным телом и хорошенькой мордочкой? Так он на своем веку этих самых тел и мордочек повидал столько, что тебе и не снилось! Полной невинностью — говорят, она соблазнительна? Ну вот не принцу претендовать на полную невинность... равно как и на не менее соблазнительную умелую опытность! По борделям он со шлюхами именно что спал — в прямом смысле этого слова, спал, пока кольцо преследования не сомкнулось и не вынудило его избегать и их... откуда уж тут взяться опытности? Ну — что еще ты можешь предложить, принц Рион, оруженосец? Приятный характер? Выдающиеся достижения в чем-либо? Уж не смешил бы людей...

И кто ты для Арманда... для герцога Мэва? Несносный мальчишка, обуза... хуже — источник неприятностей.

Так и на что ты жалуешься, Рион? Тебе кто-то что-то обещал?

Тебя увезли. Тебя защищают. Даже и сейчас ты не один.

Вот только нельзя отвернуться, уткнуться в подушку и дать волю слезам — а это и на карнизе можно было. Страшная привилегия одиночества и отчаяния — плакать и мечтать. Теперь плакать было нельзя... а мечтать — невозможно. Можно только лежать, сгорая от желания и унижения, от безнадежной влюбленности и стыда... лежать и притворяться спящим, и обещать себе. что больше он не дозволит к себе притронуться...

Вот только Рион и сам не заметил, как заснул...

А когда проснулся, руки герцога растирали его плечи.

— Не... надо... ваша светлость, — с трудом выдавил Рион. — Я... вполне отдохнул и могу продолжить путь.

Губы коснулись обнажённого плеча, и тут же проследовало неопределённо-утвердительное, но такое вяло-безразличное "угу"... И ещё одно касание, меж лопаток. И ещё одно, чуть ниже, и ещё.

Вообще-то, он не намеревался играть. И доводить задуманное до финала. Потому что будет больно. И явно не господину герцогу.

Жаль, что осторожным он быть уже не успеет. Осторожным не с телом а с духом. Потому что тело быстро залечит раны, а душа... Единожды раненная будет болеть долго. А может статься, до последнего вздоха.

Язык прочертил влажную линию, и губы замерли во впадинке у основания спины. Арманд вздохнул.

— Без сомнения. Особо если ты перевернёшься на спину.

Нет, ну что же ты делаешь, а?

Спина принца так напряглась и закаменела, что не ощутить этого было невозможно. А потом принц медленно повернулся.

— Еще не насмотрелись вчера, мой сеньор? — так же медленно и язвительно спросил Рион. — Ну — любуйтесь. Я понимаю... вы вполне четко сказали, чего вы делать не собираетесь — но что вы откажете себе в возможности полюбоваться, ничего сказано не было...

Голос был язвительный, вызывающий, глаза злые — потому что иначе голос бы сорвался, а в глазах бы выступили слезы. Снова маска, злая и безразличная — не тело, так хоть душу за ней укрыть... укрыть уязвимость, желание ласки, отчаяние, нежность, жгучий стыд, растоптанную гордость...

Ты избавил меня от самого страшного, герцог Мэва... но за это избавление ты берешь жестокую плату...

*Ты ранен, мальчик, глубоко ранен, в самую гордость, в надежды свои и мечты... Я не могу дать тебе многое. Пока нет. Слишком рано. Я дам тебе что смогу, а большего пока не проси*

Может быть, когда-нибудь Рион и поймёт. Всё и до конца. Может — возненавидит, и это было бы, в общем-то, правильно. А может и нет. Верно говорят, что Мэва рождаются спокойными. Так же верно, как и то, что женятся они очень поздно, и только по любви. И потому, никто и никогда не трогал ни сердца, ни души Арманда. Не время. Но говорить об этом мальчику, только-только обретшему надежду, нельзя.

Дослушивать полную горечи тираду надобности не было. И герцог прекратил излияния одним очень действенным способом. Поцелуй был долгим, мягким и глубоким. Вдумчивым и бесконечно терпеливым. Полным достоинства и нежности. Чуть горькой на вкус.

Это было слишком жестоко... потому что устоять, удержаться было невозможно — даже зная, что для Арманда он никто и звать никак, наглый мальчишка, докучная обуза, источник неприятностей... даже и зная это... и зная, что потом, опомнившись, поедом себя заест, Рион не мог удержаться.

Он обвил руками шею герцога, притягивая его к себе, раскрыл губы навстречу поцелую, отдаваясь ему полностью, целиком, сердце колотилось, в горле стоял комок, это ничего не значит для Арманда, ничего, совсем, поцелуем больше, поцелуем меньше, какая разница...

Он знал все это — и все равно не мог удержаться...

Поцелуй в уголок губ... и губами очертить тонкую скулу, изящную шею, и вниз по груди. Молчи, принц, ни слова, иначе я встану и уйду... Но ты будешь молчать, а язвить будешь позже. Но рано или поздно ты всё равно поймёшь. Обязательно. Ты умный и сильный, и всё сможешь...

Как же ты неловок, мой принц. И вся твоя порочность — показная. Ты всё ещё веришь в любовь, и, конечно надеешься. Иначе давно опустил бы руки... но такое... было ли у тебя такое, мальчик?

Нет, я не скажу тебе ничего. Потому что я так хочу. Я эгоистичен, мой принц, и это ты тоже со временем поймёшь, но мне нравится слышать твоё прерывистое дыхание, нравится чувствовать губами твой солоноватый вкус и бархатистую нежность.