Рабыня

— Погоди.

Радей открыл затуманенные страстью глаза.

— Обрежь мне волосы.

Непонимающе глядит.

— Пожалуйста, — прошу я, двигаясь на нём.

О, как же это возбуждает. Да что со мной такое? Светозар напрочь меня испортил. Я думала, что забыла про всё это. Но тело помнит и желает. Муж взял нож и начал обрезать мне пряди волос, одновременно шевелясь внутри. И хоть мне было их несколько жаль, но не настолько, чтобы я хотела, чтобы он остановился.

Я замерла, сгорая от желания, но боясь пошевелиться, чтобы он не поранил. А когда он закончил, стала двигаться. А Радей, как с цепи сорвался. Он ласкал мою шею, губы, грудь, позволяя мне вести, но следуя за мною.

Удовлетворение мы испытали одновременно. Он облокотился о стену, а я о него.

— Радей, я люблю тебя.

Он в ответ, прерывисто дыша, поцеловал в губы, в шейку, облизал моё ушко.

Боги, я точно больная на голову.

Волосы были до плеч и срезом ласкали мою шею. И мне это нравилось.

Через какое-то время мы продолжили прерванные занятия. Я собрала веником свои срезанные пряди, собираясь кинуть в печь. Но муж не дал, сам это сделал. Потом я с трудом подобрала оставшиеся на голове волосы под платок, стараясь, чтобы ни прядка не выбивалась из-под него. Это оказалось довольно сложно, но всё же удалось. А вечером, стояло уложить малыша и собраться лезть на печь, как муж загасил последнюю лучину, снял с меня платок, распуская волосы, лаская их, и целуя мою шейку. А потом просто задрал мою ночную сорочку и, развернув меня к себе, поднял за ягодицы, желая, чтобы я обхватила его. Прислонил меня к печи и вошёл.

А дальше у нас была ночь любви, возбуждение и удовлетворение страсти. Муж долго ждал, по нему было видно. И мои короткие волосы ему очень нравились.

Боги, главное не назвать его Светозаром. Как же я этого боялась. Почему всё так сложно?

На утро я не выдержала.

— Милый, нам нужно поговорить.

Он взял меня на руки и приготовился слушать.

— Скажи же мне что-нибудь, я знаю, ты можешь.

Он правда попытался, но безрезультатно.

— Я тоже в своё время молчала, когда попала в плен. А потом меня сделали рабыней.

Радей прикоснулся к моей щеке, стирая одинокую слезу. Он ждал.

И я рассказала ему про всё. Про то, как нас учили быть покорными, как потом Светозар меня изнасиловал, а потом ухаживал. Рассказала и про Озара.

Радей не отстранился и внимательно меня слушал.

— А потом он пришёл сюда. За мной. Он угрожал расправиться с тобой, и я не могла ничего сделать. Тело просто было неподвластно.

— Я убью его, — вымолвил муж.

А я грустно всхлипнула.

— Всё не так просто. Ты ведь ничего не помнишь. Скажи, ты мне веришь?

Он кивнул.

Я подскочила и принялась ходить по избе, не зная, с чего начать разговор.

— Ты его любишь?

— Люблю.

— Которого?

— Светозара.

— А меня?

— И тебя.

— Значит, стоит ему прийти, как ты снова будешь в его власти, причём по собственному желанию.

— Да.

— И кого ты выберешь?

— Я не могу выбрать?

— Почему?

— Потому что ты — это он.

— Что?

— Ты и есть Светозар. Твоё лицо обезображено, и я тебя не узнала сразу. Но когда он имел меня, я прикоснулась к его лицу. Это был ты.

Я не могу делить вас. Сколько дальше у тебя будет личностей? Уже три. Дальше больше?

Радей вскочил с места и выскочил на двор.

А я не знала, как мне быть. Не совершила ли я ошибку, сознавшись во всём.

Малыш захныкал, требуя внимания.

— Миленький мой, Любик, я надеюсь, что ты не будешь таким, как твой отец?

Я гладила его по головке, стараясь говорить о хорошем. Боги, пусть всё наладится. Я ведь не многое прошу, просто быть с любимым и растить наших деток.

Муж вернулся ночью.

— Кто ты? — спросила я, уж не зная, кого ждать.

— Радей.

— Хорошо. Что ты вспомнил?

— Ты права, я вспомнил нашу с тобой недавнюю ночь. Прости меня, любимая, — он прижался по мне. — Не знаю, что на меня нашло.

— Ты меня напугал.

— Я знаю, прости.

Я гладила его по волосам.

— Ты помнишь, что с тобой случилось и как ты оказался израненным в лесу?

— Нет. Но я вспомнил, что говорил тебе в ту ночь и опасность видел своими глазами. Он был прав, в случае чего, хватай малыша и беги. Потому что в лучшем случае тебя сделают рабыней кого-то ещё, а в худшем, просто убьют, как и нашего малыша. Любима в любом случае убьют, жена Светозара не простит измены и дитя от другой.

— Скажи, а когда ты уезжал, где ты взял серьги и откуда деньги на всё это?

— Серьги я нашёл в своей захоронке, которую вспомнил. Думал, может награбленное, но они так приглянулись мне, у замужней ведь должны быть красивые серьги. Это нынче рабство и не купить такие простому мужику, а ещё лет двадцать пять назад любой женатый мог себе позволить.

Радей задумался.

— Отец всему виной...

— Ты о князе говоришь?

— Не знаю, но думаю, ко всему он причастен. Ощущение, что именно мой отец. Всё остальное я купил на вырученные от продажи деньги. Там ярмарка была Комоедичная*, много народу приехало. Ты же вышивку свою на продажу делала. (прим. авт. Комоедица* — праздник Масленицы у славян, когда первый блин — символ солнышка — отдавали комам — так хозяина леса бера или медведя иносказательно называли)

Я кивнула.

— За неё много давали. Но купил я кольца на вырученные от утвари деньги. Благо, нынче серебро не высоко ценится. А на твои уж всего остального накупил.

Мы долго тогда говорили. До самого утра. Наверное, я соскучилась по разговору. Ведь Радей не мог говорить, а тут нас прорвало.

Мы говорили о своих планах и решили, что надо как-то обезопасить себя. Дом видно издалека, ведь печь топим, а значит, в случае чего, сразу же сюда явятся.

Сплели из льняных нитей потолще верёвку и растянули вдоль своих владений, сделав несколько защитных линий. Хоть одна, но должна была сработать, рассыпая дома бочонок с горохом. Этого времени должно было хватить, чтобы схватить малыша и в тайный ход убежать.

Ну и каждое открывание двери сопровождалось небольшим звоном, оповещающим, что кто-то пришёл. Жили мы как на иголках.

А потом я не выдержала и сказала мужу, что так больше не могу жить.

Если здесь так плохо, наверняка есть место, куда не распространяются загребущие руки его отца. Стоило рискнуть, потому что жить вечно в страхе и растить так детей — не выход. И мы, пока ещё лежал на полях снег, запрягли лошадку в сани, куда козу с курами тоже загрузили, взяли харчи да небольшие поделки и отправились на восток. Передвигались преимущественно ночью, а днём спали в лесу, стараясь обходить стороной обитаемые земли. Так двигались, пока снег не сошёл, а после, пока речки не раскрылись, двигались по льду.

Свои серьги я больше не надевала, боялась вызвать нехорошие подозрения у люда. Останавливались в одном граде на торжище, продали всё, что можно, накупив харчей, да пересев уже с саней на телегу.

Чем дальше от столицы, тем лучше люди жили, но и тут периодически случались набеги, когда грабили люд, убивали и брали пленных. Но селяне готовились заранее и зачастую даже научились отбивать нападения.

Потом мы встретили отряд военных, патрулирующих следующие за хребтом Рифейских гор* земли(прим. авт. Рифейские или Гиперборейские горы — так в древности назывались Уральские горы). Нас задержали. Меня с Любимом определили в один из шатров, а муж ушёл разговаривать с сотником. Долго его не было, что я уже начала было волноваться.

Вечером он пришёл, да на нём лица не было.

— Что случилось, Радей? — подскочила я.

— Нам придётся расстаться, милая.

Дальше был не очень приятный разговор.

— Чем я могу помочь?

— Я не хочу тобой рисковать.

Но я стояла на своём.

— Ты понимаешь, чем рискуешь?

— Да.

— Я не готов на это пойти.

— Мы ведь должны помочь этим людям.

— И я готов, но ты — дело другое. Ты ведь помнишь, что у нас дитя малое?

Я помнила, как и кое-что ещё, чего не могла больше допустить.

Муж ушёл, а после за мной явился человек сотника.

Долго со мной беседовал сотник и пытался отговорить, тоже расписывал всё в кровавых красках, но я готова была рискнуть, просила только, чтобы о Любике позаботились в случае чего. Прощание с мужем вышло каким-то быстрым. Он только обнял да поцеловал на прощание и велел беречь себя.

Дни текли за днями, месяцы за месяцами. Волосы понемногу отрастали. Любиму уж второе лето пошло, а вестей от мужа всё не было. Я так и жила в лагере с военными и их семьями. Меня там принимали как свою, помогали всем, чем могли, и со мною занимались как верховою ездою, так и боем, чтобы в случае чего, могла за себя постоять. Я совсем исхудала. От прежних форм не осталось и следа. Меня даже в мужскую сорочку иногда переодевали, перевязывая грудь, и если б не миловидное лицо да отсутствие растительности на лице, я вполне могла сойти за парня.

Мои волосы старательно расчёсывали и втирали разные травы, способствующие быстрому росту. Но коса за это лето выросла всего до пояса.

Любику исполнилось два лета, и меня вызвали к сотнику.

— Ты помнишь, о чём мы говорили? Всё ещё хочешь принять участие в деле?

— Да! — решительно сказала я. Неужели я наконец-то с мужем свижусь?

— Хорошо. Тогда готовься.

Он развернул карту и стал показывать мне, где я смогу проехать, причём сама, без сопровождения. Это было очень опасно и меня пытались отговорить. Но я не желала ничего слышать.

— Хорошо. Тогда поедешь вот сюда, в эту деревню, — он показал на карте. — Тут относительно безопасно и молодёжь стала возвращаться домой. Ты вернёшься как дочь одних из сельчан. Только надо будет волосы перекрасить. Присматривайся, и докладывай, отправляя послания с соколом.

Я согласно кивала и запоминала всё, что мне нужно будет сделать.

Когда сотник со мною закончил, я отправилась к одной женщине из лагеря. Та занялась перекраской моих волос на всём теле. А когда те высохли, грудь перепеленали и облачили в мужскую одежду — так безопаснее было путешествовать одной. После волосы тщательно спрятали под головной убор с пришитыми к нему короткими конскими волосами, мне прилепили усы и выдали лошадь, продовольствие и кое-какое оружие. После чего разрешили проститься с сыном. Он меня узнал, не смотря на изменение внешности. Радостно бросился на руки.

— Мама, ты скоро?

— Скоро, милый, скоро, — а у самой слёзы на глаза.

— Не пачь, мама, я буду синым, — не плакать, значит, будет сильным — это хорошо. Всё же военное воспитание сказывается.

Я села на коня и поехала, не оборачиваясь.

На заставе меня по особому ярлыку пропустили, после чего тот пришлось припрятать, ведь если меня с ним поймают, мне, во-первых, не поздоровится, а во-вторых, не известно, для чего после используют.

Стоило мне покинуть ставшую родной землю, как мне стало не по себе. Зря я ввязалась во всё это. Но назад пути уже нет.

Я старалась двигаться осторожно, чтобы не привлекать внимание. Пару раз чуть не нарвалась на засаду из душегубов, с трудом удалось от них уйти.

Встречались и разорённые пустые сёла, и встречались свежие могилы. А были и наоборот, процветающие города. Мне это было не понятно, но соваться в них я не решалась, ведь по моей байке, я ищу службу у господина. И хоть, испытание я возможно бы выдержала, но рисковать не стоило, ведь тогда первоначальные планы рушились. А как знать, какая судьба меня ждёт и не придётся ли кого-то убить при этом, только чтобы выслужиться перед господином. Хотя и к этому меня готовили, вот только по-настоящему я пока никого не убила.

К нужному мне селению я добралась спустя месяц. Продовольствия едва хватило и последние дни пришлось голодать и довольствоваться дарами леса.

А вот дальше предстояло самое сложное. От лошади надо было избавиться и приобрести девичий наряд, ну и найти кого-то, кто бы довёз меня до места.

Я нашла в селении, где остановилась, захудалую избу, давно не чиненную, и постучалась.

Встретила меня старенькая бабулька, наверняка вдова. Поскольку такие женщины обычно свои избы за определённую плату давали молодым девчатам и парням на зимние посиделки, то и наверняка можно будет что-то да выторгововать у старушки.

— Здравия желаю, бабушка, — я низко до земли поклонилась.

— Чай, добрый молодец заблудился.

— Ночлег не дашь?

— А что предложить взамен можешь?

Я пожала плечами, а потом показала взглядом на лошадку.

— Конечно, не только за ночлег, но больше у меня ничего нет.

Старушка согласилась. Да и баньку истопить предложила.

Я отказываться не стала, ведь давно уже целиком не мылась, предпочитая не оголяться и не светить женскими телесами, а то невзначай кто бы приметил.

Стоило мне раздеться и распустить волосы, как старушка явилась. Уставилась на меня во все глаза, после чего вышла и вновь вошла, подозревая, что ей кажется. Но ей не казалось.

— Но откуда?.. — только и смогла произнести она, прислоняясь к стене.

— Прости, бабушка, опасно нынче молодой девице одной передвигаться. Вот и пришлось мороку навести.

Бабулька тут же ожила да давай за мною ухаживать. Пропарила хорошенько веничком, облила водою студёною. Ну а после принесла мне одёжку, что когда-то её дочка себе на приданое шила. Но я не взяла, попросила если есть, без вышивки. Чай девка молодая, не гоже мне в рубахе мужней бабы ходить. Старушка согласилась с моими доводами, принесла другую, девчачую сорочку да запону*.(прим.авт. запона — запашной передник незамужней девушки, без рукавов).

Накормила, напоила, да после стала пытать меня.

Не долго думаючи, я и поведала, куда путь держу, мол, родители ещё несколько лет назад отправили к дальним родственникам, а тут им сложно довелось, неурожайные лета выдались. Вот и решила воротиться сама.

— Неужто не могли довезти тебя. Хоть дед какой?

— А я сама, по-тихому ушла. Не до меня там. Вот, продала кое-какие вещи из своего приданого, да приобрела морок мужицкий.

— Эх, девица-красавица. Не гоже так себя вести. Домой поедешь как?

— Не буду своих родных пугать. Найду кого-то, кто подвезёт уже в родном образе.

Бабушка охала, ахала, потом отстала, постелила постель на лавке.

Пока она стелила, не позволив этого сделать мне, мол, ей приятно за дочкой поухаживать, словно в прошлое попала, я не смогла ей отказать в столь малом и стала осматривать избу.

Обычная, с одной светёлкой, печью у одной стены, полатями, закрытых занавесками. Дома было без лишней утвари, а на полу постелены круговые вязанные половики. Они меня заинтересовали. Я такие ещё не видала. Надо бы попросить бабушку научить меня их вязать, умения ведь лишними не бывают.

Дом был пропитан стариковским запахом, но я так соскучилась по теплу и людям, что даже наслаждалась им. Хотя в избе было довольно прохладно, ведь летом печь в доме не топили, но сырости не было. Значит, проветривает бабушка помещение.

На стенах были старенькие вышитые полотенца, старенькая, но чистенькая скатёрка на столе. Бабушка суетилась, накрывала на стол, как прознала, что я девица. Эх, не стоит обманывать старушку, ведь она со всей душой ко мне. Но и раскрыть ей свою тайну я не могла, поставив под угрозу всё дело.