Только мы

— Ну, работу ты, считай, нашел, — усмехнулся дядя Ваня. — Только платят здесь немного. Больше пятнахи не получишь.

— Да мне и то за счастье! — замахал на него руками Баффа. — Много ли мне надо?

— Тогда лады. Ксива с собой?

— С собой.

— Ну пошли. Напишешь заяву, а я завтра ее в контору снесу. Послезавтра уже на работу выйдешь. А сейчас пошли посидим, старое вспомним. Из наших кого давно встречал?

— Назгула Питерского два дня назад видел. А вчера у меня Добс сидел.

Они хлопнули друг друга по плечу, позабыв про мальчика Ваську, и спустились в подвал, где их ждала початая бутылка водки. А мальчик, загадочно улыбаясь, еще пару минут смотрел на закрытую дверь, а затем растворился в тумане.

Там, где страхом кормилась мразь,

Там, где пошлостью дышит молва,

Чистый голос пророс сквозь грязь,

Пепел книг сложился в слова.

Мартиэль

Назгул медленно брел по коридору школы, пытаясь хоть как-то уложить в голове все, чему стал свидетелем. Теперь ему стало ясно, почему американцы в таком ужасе — для них появление подобных детей равносильно гибели всего, чем они живут и что навязывают остальным. Ясноглазые — росток нового мира, чистого и доброго. Неужели этот росток способен прорваться через все напластования грязи, подлости и жестокости, возведенных в ранг добродетели?..

Хотелось на это надеяться, но надеяться Назгул не имел права — слишком много видел и слишком хорошо знал этот проклятый Создателем мир. "Хозяева жизни" сделают все возможное, чтобы вырвать росток с корнем, чтобы даже следов от него не осталось. А значит, его задача — помешать им, чего бы это ни стоило. Даже ценой собственной жизни, поскольку его жизнь по сравнению с жизнями этих невероятных детей ничего не стоит. Вопрос только: как помешать?

Взгляд скользил по лицам встречных учеников и учителей. Когда он видел у кого-то из детей ясные, горящие внутренним светом глаза, то едва заметно улыбался. Как много их, оказывается, в этой школе! Не только в шестом "А", даже среди старшеклассников попадаются. Ясноглазые тоже в ответ обнадеживающе улыбались. Господи, да они же все понимают! С каждым мгновением в душе Назгула крепла решимость защитить их, закрыть собой от любой беды. Ведь они — это то, чем не смогло стать его поколение неформалов, не сумело стать. А дети сумели.

— Все не так, Назгул, — дотронулся до его локтя какой-то мальчишка лет десяти. — Все намного меньше и намного больше. И неизмеримо сложнее. Просто время пришло.

"Они что, мысли читают? — изумился прокурор. — Хорошо бы, это хоть какое-то преимущество".

Мальчишка слабо улыбнулся, кивнул и исчез в толпе. Назгул поежился и пошел дальше. Внезапно его внимание привлек невысокий черноволосый мужчина с залысинами, несущий под мышкой стопку тетрадей и классный журнал. Чем-то он показался Назгулу знакомым. Он принялся лихорадочно вспоминать, а вспомнив, радостно улыбнулся и перехватил озабоченного учителя.

— Здравствуй, Микки! Давно не виделись.

— Мы знакомы? — деловито пробасил тот, остановившись.

— Назгул Питерский. На "Хишках" виделись.

— Рад тебя видеть! — хлопнул его по плечу Микки. — Как же ты меня узнал через двадцать-то лет?

— Да вот узнал, — развел руками Назгул. — Ты мало изменился.

— Если б ты не подошел, я б тебя точно не узнал. Ты что тут делаешь?

— С инспекцией прислали. Я в прокуратуре служу.

— В прокуратуре? — встревожился Микки. — Нас уже задрали этими инспекциями. Одна за другой! Может хоть ты скажешь, в чем дело?

— Скажу, но не здесь, — помрачнел Назгул. — У тебя есть время потолковать?

— Есть, у меня как раз окно. Пошли в курилку, урок начнется — там никого не будет.

— Пошли.

Как выяснилось, неофициальная курилка располагалась в подвале. В любом другом месте курить в школе было строжайше запрещено. Впрочем, и здесь тоже, но злостные курильщики продолжали дымить, а директор смотрел на это сквозь пальцы — главное, чтобы дети не видели. Кто-то притащил в подвальчик пару колченогих скамеек и ободранную старую тумбочку, на которой стояла играющая роль пепельницы консервная банка. Назгул с Микки достали сигареты, закурили и уставились друг на друга, ожидая, кто первым нарушит молчание.

— Так зачем все эти инспекции? — не выдержал Микки.

— Эти, — указал пальцем вверх Назгул, — узнали о ясноглазых и забеспокоились.

— Суки! — в сердцах хлопнул себя кулаком по колену учитель математики. — Просил же я ребятишек не высовываться...

— Ты думаешь, они способны не высовываться? — горько усмехнулся прокурор. — Они слишком не похожи на обычных детей. Они просто светятся! К тому же, к сожалению, первыми внимание на них обратили не наши, а пиндосы.

— Так в Америке они тоже есть? — прищурился Микки.

— И не только, — кивнул Назгул. — Извини, не имею права говорить, где именно, но есть, и немало.

— Тогда понятно... Но знаешь, думаю, ребятишкам на интерес к ним всяких там структур откровенно плевать. Они расколют все планы этих господ, как раскалывают все мои заковыристые задачи — почти не глядя.

— Твои бы слова, да Богу в уши... Ты забываешь, на что способны эти твари. Чтобы сохранить свою власть и возможность безнаказанно хапать, они могут и перебить ребятишек. Поверь, я в этой кухне разбираюсь лучше тебя. Не зря в прокуратуре, насмотрелся.

Микки нахмурился, задумался, затем как-то странно усмехнулся и сказал:

— Ты, возможно, их кухню и знаешь, зато ты не знаешь, что такое эти дети. Мне почему-то кажется, что ничего им сделать не смогут. Но в одном ты прав: осторожность соблюдать надо.

— Я очень хотел бы, чтобы все было так, как ты думаешь, — вздохнул Назгул. — Я с ясноглазыми впервые столкнулся сегодня. Однако они меня узнали и обрадовались встрече. Сказали, что вскоре я сам многое пойму.

— Они это говорят всем, кто, по их мнению, достоин внимания. С остальными они безукоризненно вежливы, — пояснил Микки, — но и только. Неумных людей просто избегают. Я наблюдаю за детьми с момента появления первого из них. Точнее, их было двое — мальчик и девочка. Раньше они ругались между собой. Мальчик думал только о компьютерных играх, а из девочки однозначно росла манерная стерва. Но когда они пришли с каникул, я увидел нечто потрясающее. Не обычных детей, а каких-то лучистых существ, сияющих Божьим светом. Не знаю, как иначе сказать. Девочке до тех пор ставил тройки по математике только по требованию директора — она вообще ее не знала и знать не хотела. Зато после изменения доказала пару недоказуемых ранее теорем, легко оперируя разделами высшей математики, которую не во всяком университете изучают. Ее вопросы заставляют меня постоянно учиться самому, чтобы не опозориться. Да эти дети все такие. Еще я заметил, что учеба и прочее имеют для них очень малое значение. Они заняты чем-то своим, а чем — я понятия не имею. Порой станут втроем или вчетвером, касаясь кончиков пальцев друг друга, и стоят. Час, два, три. И никто к ним почему-то не рискует подходить. Я пару раз хотел, но что-то не дало мне этого сделать.

— Я уже понял, что перед нами нечто невероятное. Но меня до смерти пугает интерес властей.

— А ты попробуй довериться детям. Они знают и понимают больше нашего.

— Хорошо бы. — Назгул устало потер виски. — Но я все равно боюсь за них. Кстати, после уроков шестой "А" в полном составе будет ждать меня на спортплощадке. Они хотят со мной о чем-то поговорить.

— Поговорить?.. — удивленно вскинулся Микки. — Еще ни разу не случалось, чтобы они проявляли такую инициативу. Хотел бы я услышать, что они тебе скажут...

— Извини, но они хотели видеть только меня.

— Да ясно. У меня уже третий месяц предчувствие, что что-то начинается. Тревога какая-то висит в воздухе. Логика ответа не дает, я просто чувствую.

— Ну, у тебя всегда была хорошая интуиция, по играм помню, — улыбнулся Назгул. — Сколько раз нас о засадах предупреждал. Вот и сейчас не оно ли?

— Надеюсь, нет, — помрачнел Микки. — На следующей неделе районная олимпиада по математике. Попрошу-ка я ребятишек не показывать свой истинный уровень, не стоит.

— Попроси. Им действительно нужно научиться скрывать свою сущность. Мы же сумели, и при этом остались собой.

— Они могут и не внять моей просьбе. Они — не мы. Они — нечто куда большее.

Оба задумались. А затем приглушенно прозвенел звонок.

— Извини, мне пора, — встрепенулся Микки. — Окно закончилось. Через десять минут у меня урок.

— Давай-ка телефонами обменяемся, чтобы снова контакт не потерять, — предложил Назгул.

Они назвали друг другу номера и занесли их в память своих мобильников. А затем попрощались и разошлись.

Не у каждого есть право,

Не у каждого хватит силы

Защищать правоту и правду,

Чтоб свободу вернуть миру.

Кто откажется быть вольным,

Кто согласен платить цену,

Кто готов стать самой любовью -

Обретает всевластье веры.

Мистардэн

Шестой "А" дожидался Назгула на спортплощадке. Дети стояли молча, вели себя совсем не по-детски, они пристально и требовательно смотрели на приближающегося прокурора, словно безмолвно вопрошая: "Кто ты? Что ты сделал в жизни? Достаточно ли ты сделал?". И Назгулу было мучительно больно и стыдно осознавать, что ничего-то он по большому счету не сделал, не смог изменить мир к лучшему. Все проиграл...

Ясноглазые начали двигаться, образовывая из себя какую-то странную, ни на что не похожую фигуру. А затем пропустили Назгула в ее центр, сомкнувшись за его спиной. Как только фигура стала цельной, обычные дети, во что-то игравшие на площадке, поспешили убраться прочь, словно нечто невидимое изгнало их.

— Теперь нас никто не потревожит, — негромко сказал Миша Гольдштейн.

— А камеры запишут, как мы играем в футбол, — добавил Саша Вихрев. — Здравствуйте еще раз, Назгул.

— Здравствуйте, ребята, — прокурор с интересом оглядел каждого из восемнадцати ясноглазых. — Мне не нужно рассказывать, что мне поручили в Москве?

— Не нужно, мы знаем. Это мы подвели вас к ним, позволив услышать разговор о вас. Сейчас вы камень и круг на воде.

Глаза ничего не понявшего Назгула полезли на лоб. Что они имеют в виду? Он спросил об этом.

— Суть и частность, — хором ответили дети. — Слепота и прозрение.

— Я не понимаю... — простонал Назгул.

— Всему свое время, — улыбнулся Саша Вихрев. — Просто вы — часть мозаики, которая начала складываться независимо ни от нас, ни от вас. Она просто есть.

— Но дело в том, — заговорила вслед за ним Леночка Сырцова, — что мозаика может сложиться бесконечным множеством способов. И действия составляющих ее элементов имеют значение в каждый последующий момент. Поэтому, зная, как они поступят, можно предвидеть пути, ведущие туда или сюда. Общее изменение не остановить, мозаика сложится все равно. Вопрос, сколь сильным будет разделение сущностей, и от этого зависит все.

— Есть три пути: изменение, распад, коллапс, — сменил ее голос кого-то из детей позади Назгула. — По-прежнему не останется, как бы ни хотелось этого зашедшим в тупик. Они уже сделали все возможное, чтобы погубить себя и весь мир. Мироздание ответило, закрыв им прежний путь, и все попытки идти по нему дальше приведут только к пропасти.

Назгул, слушая ясноглазых, пытался хоть как-то осмыслить их слова. Что-то он понимал, как ему казалось, что-то — нет. Похоже, дети мыслят совершенно иным образом, непривычным и непонятным. У них — другая логика. А может — и не логика вовсе.

— Но что я должен делать? — растерянно поинтересовался прокурор.

— Пока неясно. В каждый нужный момент нужно действовать правильно.

— А как правильно?

— Чтобы ключ подошел к замку.

— Б-р-р! — ошалело потряс головой Назгул. — Ничего не понимаю.

— Ты поймешь, — заверила Леночка Сырцова. — Ты обязательно поймешь, просто не сейчас. Сейчас еще не время. Сейчас замок еще не готов принять ключ. Он даже не осознает, что он замок.

— Придет время, ты встретишься с другими ключами, — вставил Саша Вихрев. — Они уже кое-что поняли, но не осознали. Ты поможешь. Или они помогут тебе.

— В Америке ты встретишь человека. Мы пока не знаем, как его зовут. Знаем только, что он байкер, как и твой друг Баффа. Он — еще один ключ. Его замок известен.

— А сколько всего ключей? — Назгул сам не понял, почему задал этот вопрос, он почему-то показался крайне важным.

— Он включается, — дети переглянулись. — Ключей пять. Возможно — шесть. Это еще не определено. Места сосредоточения — Америка, Новая Зеландия, Саудовская Аравия и Япония. Значение имеет Парагвай. Включение — Фиджи. Но не спеши побывать везде. Ты окажешься в нужном месте в нужное время. Путь начат, и его нужно пройти до конца, иначе неопределенность увеличивается до бесконечности.

— Да уж, ребятки, озадачили вы меня... — Назгул устало потер виски. — Сделаю, что смогу.

— Твой друг Баффа тоже важен, — заметил Миша Гольдштейн. — Его путь начат. Ему многое предстоит, если поймет все правильно. Но ему подскажут, когда потребуется. А теперь иди, Назгул.

— А...

— Ты все узнаешь со временем.

И дети начали по одному, по двое расходиться в стороны, как будто растворяясь во внезапно поднявшемся тумане.

Глава 3

Кто станет свободным — вечен.

Ведь вечность — дитя свободы,

А путь, что покоем мечен,

Всегда — тупик без исхода.

Всегда — лишь сон без рассвета,

Всегда — лишь надежда без веры...

Но — да охранят тебя Двери,

Что выше и Тьмы, и Света.

Мистардэн

Удобно устроившись в мягком кресле бизнес-салона "Боинга-777", Назгул изредка бросал ленивый взгляд в иллюминатор и продолжал размышлять. До посадки в аэропорту Далласа осталось немногим более часа, самолет уже давно летел над территорией Штатов. Что ждет его там? Назгул терялся в догадках, особенно вспоминая разговор с детьми. На душе было неспокойно, предчувствие чего-то нехорошего не оставляло его.

В то же время он постепенно осознавал вещи, над которыми раньше предпочитал не задумываться. И это тоже не давало покоя. Ему очень не хотелось переходить черту, окончательно отказываться от человеческой части себя, но переход происходил сам собой, и ничего поделать с этим было нельзя.

"Так чем же отличаемся мы и они? Кто мы и кто они? Наверное, так: они принимают этот мир таким, какой он есть, считают его звериные законы нормой, а мы — нет. Мы физически не способны принять эти законы. Нам приходится притворяться или умирать. Третьего не дано. А у многих из нас нет даже этого выбора, такие не могут притворяться, таким остается только умирать. Мы хотим иного мира, более доброго, яркого и понимающего. Мы не хотим платить за свой успех чужой болью, мы просто не понимаем, как можно добиваться успеха за чужой счет. Да и хотим мы не успеха, а просто жить по-настоящему, быть самими собой, не скрывая этого ни от кого! Здесь мы такой возможности лишены. Здесь мы — горстка сумасшедших, которых никто не воспринимает всерьез. Впрочем, а нужно ли нам, чтобы они нас воспринимали всерьез? Нет, не нужно. Мы и они слишком чужды друг другу. Принадлежим, как будто, к одному биологическому виду, но это внешнее. На самом деле — к разным. Черезчур отличны внутренне. До полной несовместимости.