Черная Луна | Dark Moon

— Не будь у него вывернуты колени, за него дали бы сотни четыре серебром. А так — не выручишь и полусотни.

— Да, продавать его бессмысленно, — согласился Броуин. — Великолепное животное.

Он наконец расслабился, лишь сейчас осознав, что избег неминуемой смерти. И тут же на него обрушилась огромная, безмерная усталость. От пережитого ужаса у него ослабли колени, и Тарантио взял его за руку.

— Тебе надо присесть, — сказал молодой воин. — Идем, я отведу тебя в хижину.

В хижине царил сущий бедлам, пол был усеян черепками битой посуды и щепками разломанных полок. У большого очага стояла резная скамья, и Тарантио почти поднес к ней старика. Броуин блаженно рухнул на скамью, а молодой воин подал ему кружку воды. Старика била крупная дрожь. Огонь в очаге почти угас, и Тарантио подбросил на угли хвороста из груды, лежавшей у очага.

— Старость глумится над нами, — уныло заметил Броуин. — Было время, когда я без труда управился бы в одиночку со всеми тремя мерзавцами.

— Это правда? — спросил Тарантио.

— Нет, конечно, — слабо усмехнулся Броуин. — Просто так уж положено говорить старикам. Истинная правда — если только существует такой диковинный зверь — состоит в том, что я всю жизнь строил мосты и никогда не испытывал ни малейшей тяги к насилию. Я не умею убивать, и у меня не было и нет желания этому учиться. — Его зоркие голубые глаза глянули на Тарантио неожиданно жестко. — Надеюсь, ты не сочтешь мои слова оскорблением?

— С какой стати? Я вполне с тобой согласен. Посиди немного, а я приберу в хижине.

Броуин поудобнее разместил на скамье свое избитое тело и стал смотреть на огонь. Скоро он задремал, и снилось ему, что он снова молод и состязается в беге с тремя великими атлетами. Пять долгих миль... Броуин прибежал девятым, но воспоминание о том, как бежал бок о бок с такими знаменитостями, до сих пор грело ему душу, подобно теплому домашнему очагу.

Когда он проснулся, дверь хижины была плотно закрыта. Две лампы, висевшие на чугунных крюках на стене напротив двери, горели ярко и весело, и по хижине плыл дразнящий аромат вареного мяса и пряностей. Броуин потянулся, сел — и тут же застонал, такой болью отозвалось избитое тело.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил молодой воин. Броуин огляделся и заморгал. Теперь в хижине царил идеальный порядок, и только сломанные полки напоминали о недавнем разгроме. Внутренне сжимаясь, Броуин обратился к своему дару и снова взглянул на душу молодого воина. С облегчением он увидел, что душа у того только одна. Как видно, подумал он, перенесенные побои помутили на время его рассудок. Душа Тарантио была чистой, светлой и нетронутой злом — насколько это вообще возможно у души смертного. Это всего лишь означает, печально заключил Броуин, что тьмы в его душе гораздо меньше, чем света.

— Меня зовут Броуин, — вслух ответил он. — И я чувствую себя получше. Добро пожаловать под мой кров, Тарантио.

— У тебя здесь славно, — заметил молодой воин. — Ты уж прости, но я позволил себе пошарить в твоих закромах. А еще я нашел поблизости немного дикого лука и сварил густую похлебку.

— Ты позаботился о коне?

— Конечно, — кивнул Тарантио. — Задал ему овса и привязал возле хижины.

Они молча поели, а потом Броуин снова заснул и проспал почти час. Проснувшись, он не на шутку смутился.

— Знаешь, — пояснил он, — со стариками такое случается. Мы то и дело подремываем.

— Сколько же тебе лет?

— Восемьдесят два. Что, не верится? В этом безумном мире какой-то строитель мостов дожил до восьмидесяти двух, а между тем молодые парни в расцвете сил мечами рубят друг друга на куски. Сколько тебе лет, Тарантио?

— Двадцать один. Но порой мне кажется, что все восемьдесят два.

— Ты странный юноша — не обижаешься, что я так о тебе говорю? — Тарантио с улыбкой покачал головой. — Того мерзавца ты прикончил мастерски — стало быть, привык убивать. И вместе с тем ты навел в моей хижине такой порядок, что заслужил бы похвалу моей незабвенной супруги — что, между прочим, было нелегко. И стряпаешь ты куда лучше, чем она — хотя вот это, увы, нетрудно. Эти люди испугались тебя. Ты знаменит?

— Таких, как они, испугать нетрудно, — негромко ответил Тарантио, — а репутация человека порой выглядит погрозней, чем ее хозяин. Совершить поступок — все равно что посадить желудь, а уж слухи и сплетни сами растят из него дуб.

— И все равно я хотел бы побольше узнать об этом 'желуде'.

— А я хотел бы побольше узнать о том, как строят мосты. И поскольку я твой гость, мое желание — закон.

— Тебя превосходно выучили, мальчик мой, — восхищенно проговорил Броуин. — Ты мне нравишься. И я все-таки кое-что знаю о твоем 'желуде'. Ты был учеником Сигеллуса-Мечника. Знаешь, я ведь знал его.

— Никто его по-настоящему не знал, — с грустью отозвался Тарантио.

Старик согласно кивнул.

— Да, он был очень скрытным человеком. Вы были друзьями?

— Да, наверное... на какое-то время. Ты бы отдохнул, Броуин. Во сне твои синяки быстрей залечатся.

— А ты будешь здесь, когда я проснусь?

— Буду.

В самый темный час ночи Тарантио сидел на полу у очага, привалившись спиной к сиденью скамьи. Стояла удивительная тишина, и так легко было поверить, что мир, который был ему знаком, мир войны и смерти, остался лишь смутным воспоминанием в истории человечества. Взгляд Тарантио лениво скользил по комнате, которую освещали только отблески пламени в очаге. Сейчас, когда Дейс спал, ничто здесь не напоминало о жестокости и убийствах — разве что мечи Тарантио, лежавшие на резном сосновом столе.

Старик просил его рассказать о желуде, из которого вырос дуб легенды о Тарантио, но самому Тарантио было не слишком-то приятно вспоминать эту историю. Кроме, пожалуй, тех нескольких восхитительных часов, которые он провел в объятиях Мириак.

— Никогда не поддавайся ненависти, — говорил ему Сигеллус. — Ненависть затмевает здравый рассудок. Оставайся спокоен в бою, что бы ни выделывал твой противник. Пойми, мальчик, если враг пытается разозлить тебя, то делает он это отнюдь не ради твоего блага. Ты меня слушаешь, Дейс?

— Он слушает, — заверил его Тарантио.

— Это хорошо.

Тарантио помнил, как ярко светило солнце в просторном замковом дворе, помнил, как сверкали клинки стальных учебных мечей. Сняв с лица защитную маску, он спросил у Сигеллуса:

— Почему Дейс намного сильней и проворней меня? Мы ведь управляем одним и тем же телом.

— Я много думал об этом, Чио. Это сложный вопрос. Много лет назад я учился на хирурга — покуда не понял, что мое призвание наносить, а не зашивать раны. Мускулы человека состоят из множества тончайших жил. Энергия, которую они тратят, расходуется мгновенно, поэтому они работают экономично — примерно по несколько сотен жил за раз. — Сигеллус поднял над головой меч. — Когда я делаю так, мои мускулы расходуют энергию по очереди. Отсюда и экономия. А вот Дейс, вероятно, потому, что получает больше адреналина, может заставить свои мускулы работать старательней, задействует для одного движения больше жил. Вот почему ты после драк Дейса всегда чувствуешь себя таким усталым. Проще говоря, он расходует куда больше энергии, чем ты.

Тарантио улыбнулся, вспомнив одетого в серое мечника. Глядя на догорающее в очаге пламя, он вспоминал свою первую встречу с Сигеллусом. Тогда, после гибели экипажа, Тарантио шел вдоль побережья, пока не добрался до корсарского города Лоретели — там он надеялся наняться на какой-нибудь торговый корабль. Мест, однако, не оказалось, и он целый месяц проработал батраком на ферме близ Лоретели, заработав несколько монет, которые теперь бренчали в его кошельке. Когда сбор урожая закончился, Тарантио вернулся в порт и ходил от корабля к кораблю, везде предлагая свои услуги. Увы, в море крейсировали военные флоты Герцогств, и порт Лоретели оказался заблокирован. Ни один корабль не смел выйти в море, а потому никто не нанимал матросов. Тарантио направлялся к последнему кораблю из тех, что были пришвартованы в гавани, когда увидел Сигеллуса. Мечник был, безусловно, пьян. Он раскачивался, словно матрос на палубе в штормовую погоду, и опирался на свою саблю, как на трость, чиркая по булыжникам ее острием. Перед ним стояли два щегольски одетых корсара — в облегающих штанах и рубашках из ярко-желтого шелка. Оба держали наготове кривые тесаки. Сигеллус был высокий, гибкий, с худым, чисто выбритым лицом. Голова его тоже была выбрита, только на макушке задиристо качалась одинокая прядь, словно плюмаж офицерского шлема. На нем был серый шелковый камзол, вышитый серебром, узкие серые штаны и длинные, выше колен, сапоги. Тарантио остановился, не сводя глаз с этой сцены. Корсары приготовились напасть, и наверняка пьяный прохожий стал бы для них легкой добычей. И тут Тарантио заметил — произошло кое-что любопытное. Пьяный вдруг перестал раскачиваться и застыл неподвижно, точно каменная статуя.

— Зря вы это затеяли, — проговорил он заплетающимся языком.

Первый из его противников метнулся вперед, описав тесаком дугу справа налево и целясь в шею мечника. Сигеллус мгновенно припал на одно колено, и вражеский клинок бесплодно свистнул над самой его головой, а сабля мечника чиркнула противника по плечу. Алое пятно расплылось на желтом шелке рубашки. Потеряв равновесие, корсар оступился и упал. Сигеллус проворно вскочил в тот самый миг, когда на него бросился второй корсар. Он парировал удар, круто развернулся и локтем со всей силы заехал противнику в ухо. Корсар покатился по булыжной мостовой.

Почти сразу оба нападавших вскочили и снова двинулись на Сигеллуса.

— Ребята, вы уже показали свою глупость, — проговорил мечник. Голос его прозвучал неожиданно трезво и холодно. — К чему вам умирать?

— Мы и не умрем, старый сукин сын! — выкрикнул первый корсар, обливаясь кровью из раны на плече.

И тут Тарантио, наблюдавший за схваткой, заметил за спиной мечника какое-то движение. Из тени бесшумно вынырнул третий корсар, и в руке его тускло блеснул кривой кинжал.

— Сзади! — крикнул Тарантио, и Сигеллус стремительно развернулся. Хищно свистнула сабля, и клинок легко рассек горло корсара, почти снеся ему голову. Хлынул фонтан крови, и нападавший рухнул на мостовую. Двое его сотоварищей бросились на Сигеллуса. Тарантио молча смотрел, как они погибли один за другим. Мечник двигался с поразительной быстротой. Вытерев саблю о рубашку одного из убитых, Сигеллус подошел к Тарантио, который так и стоял разинув рот.

— Спасибо тебе, друг, — сказал мечник, убирая саблю в ножны. — Пойдем, я отплачу тебе за услугу едой и кувшином вина. Судя по всему, тебе это не повредит.

'Кувшин вина, — с сожалением подумал теперь Тарантио, — всегда был неразлучным спутником Сигеллуса'. Именно вино и погубило мечника, потому что из-за пьянства он оказался не на высоте в бою с Карлином, лучшим бойцом герцога Марча. Карлин долго измывался над противником, нанося ему рану за раной, покуда смертельный удар не прервал милосердно жизнь Сигеллуса. Дейс тотчас же вызвал Карлина на бой, и на следующий вечер они дрались в парадной зале герцогского дворца в Кордуине. Когда Карлин упал замертво, ни один из зрителей не сумел завопить от восторга — ибо Дейс безжалостно играл с противником, словно кот с мышью, и во время боя отсек ему оба уха и раскроил нос...

Горящее полено выпало из очага и подкатилось по коврику к самым ногам Тарантио. Это отвлекло его от невеселых воспоминаний. Взяв железные щипцы, он вернул полено в огонь и растянулся на полу.

— Уж если обнажил меч, — учил его Сигеллус, — всегда дерись до смерти. Иначе никак нельзя. Даже раненый противник еще способен нанести смертельный удар.

— Но ты же не собирался убивать тех корсаров. Во всяком случае, вначале.

— Угу, это правда. Ну, значит, я — исключение. Я, мальчик мой — говорю тебе это безо всякой ложной скромности, — лучший из лучших. Пьян я или трезв — так будет всегда.

Сигеллус ошибался — лучшим из лучших теперь был Дейс.

Этот сон был тот же, что и всегда. Плакал ребенок, и Тарантио пытался его найти. Глубоко под землей, во мраке горных туннелей Тарантио искал плачущего ребенка. Тарантио хорошо знал эти туннели. Здесь, в горах близ Прентиуса, он четыре месяца проработал шахтером, добывал уголь и грузил его в приземистые вагонетки. Вот только сейчас туннели были пусты, и перед Тарантио зияла узкая расселина. Из нее и доносились теперь пронзительные испуганные крики.

— Демоны идут! Демоны! — всхлипывал малыш.

— Я с тобой! — кричал в ответ Тарантио. — Я иду к тебе! Стой, где стоишь!

Протиснувшись через расселину, он пробирался дальше. Здесь должна была бы царить непроглядная тьма, потому что на стенах не горели факелы, но однако же сами стены источали бледное зеленоватое свечение, и оно с грехом пополам разгоняло тени. Как всегда в этом сне, Тарантио вышел в огромную пещеру с высоким сводом, который подпирали три ряда колонн. Там он увидел людей — оборванных, мертвенно-бледных, с мутными белесыми глазами. Вначале Тарантио решил, что все эти люди слепы, но они уверенно двигались навстречу ему. В руках у них были шахтерские инструменты — острые кирки и тяжелые молоты.

— Где мальчик? — спросил Тарантио.

— Мальчик мертв. Так же, как и ты, — прозвучал в его сознании новый, незнакомый голос. В этот миг Тарантио осознал, что теперь остался совсем один. Дейс исчез.

— Я не мертв!

— Ты мертв, Тарантио, — возразил чужой голос. — Где твоя страсть? Где твоя жажда жизни? Где твои мечты и сны? Что за жизнь без всего этого? Ничто.

— Я вижу сны! — выкрикнул Тарантио.

— Назови хоть один!

Он открыл рот, но не знал, что сказать.

— Где мальчик? — наконец крикнул он.

— Мальчик плачет, — ответил голос.

Тарантио проснулся мгновенно, как от удара. Сердце его билось лихорадочно часто.

— Я и вправду вижу сны, — вслух пробормотал он.

— Совершенно верно, — отозвался Броуин, — и этот сон был, судя по всему, очень яркий. Ты говорил во сне.

Старик сидел у стола. Тарантио поднялся с пола. Огонь в очаге почти погас. Подбросив растопки, Тарантио раздул блекнущее пламя, и Броуин подвесил над огнем чайник.

— Ты очень бледен, — заметил он и, подавшись вперед, пристально глянул в лицо Тарантио. — Полагаю, это был непросто кошмар.

— Да, правда, — кивнул Тарантио. — Мне часто снится этот сон. — Протирая глаза, он подошел к окну и увидел, что солнце поднялось уже высоко над горами. — Обычно я не сплю так поздно. Должно быть, виной всему горный воздух.

— О да, — сказал Броуин. — Не хочешь ли чаю из шиповника? Я приготовил его по своему собственному рецепту.

— Спасибо.

— Как ты думаешь, почему этот кошмар преследует тебя? Тарантио пожал плечами.

— Не знаю. Когда-то, давным-давно, мне довелось поработать шахтером. Я ненавидел эту работу. Нас опускали глубоко в шахту, в самое сердце земли — так мне тогда казалось. Дни были черны от угольной пыли, а два раза обрушилась кровля, и завалы раздавили людей в месиво.

— Так тебе снится, что ты копаешь уголь?