Тетрадь 85

Докурив, стали устраиваться на ночь. Громовому Камню постелили на том же, правом "гостевом" лежаке. За окном шумел ветер, взлаивали собаки, где-то очень далеко прошумела машина.

Громовой Камень заснул сразу, но и сквозь сон ощущал боль в натруженной ноге и дыхание людей на соседнем лежаке.

Утро было пасмурным, но тёплым. За завтраком Громовой Камень сказал, что у него дела в центре.

— По начальству поход, — понимающе кивнул Михаил. — Меня если не пошлют куда, к пяти буду.

Громовой Камень благодарно улыбнулся. Как гость он не обязан отчитываться, но и хозяева не обязаны под него подстраиваться. А так и ему удобно, и хозяевам необременительно.

И из дома они вышли вдвоём. Вернее, первым вышел Громовой Камень и закуривал на крыльце, чтобы не мешать Михаилу проститься с Росинкой и решить свои кое-какие проблемы.

— Тебе на Центральную? — вышел на крыльцо Михаил.

— Да.

— Пошли, браток.

Вместе они дошли до конца улицы. Михаила то и дело окликали знакомые. Практически все шли в том же направлении и, видимо, как догадывался Громовой камень, в то же место. Ну да, Михаил же так и говорил, что эта улица автокомбинатовская.

— Вот так, браток, держи по этой стороне, а там увидишь. До вечера.

— Спасибо, до вечера.

Прозвучало это уже в спину Михаила.

Странный всё-таки город — Эртиль. Тотемные столбы и знаки у домов, смешанная одежда и язык у прохожих, всадники и машины... всё здесь вперемешку. Так было, когда он учился. Правда, тогда он не видел, вернее, не понимал этой странности, думал, что так в городе и положено. Только наглядевшись на другие города, русские и с той стороны, целые и разбитые в щебёнку боями, понял. А сейчас... Эртиль остался собой, это он стал другим.

Дома становились двухэтажными, настоящими городскими, с магазинными витринами, вполне городские фонари, а вот поликлиника та же, и школа... До центральной площади осталось два квартала, и у школьной ограды он остановился. Передохнуть. И вспомнить. Он стоял и смотрел на бегущих и бредущих детей. Тогда он бежал. И мечтал, что когда-нибудь сам станет учителем.

— Громовой Камень? — удивлённо-радостно спросили за его спиной.

Он резко обернулся, едва не потеряв равновесие. И она не изменилась?!

— Вероника Львовна?! Здравствуйте, как вы?

— Здравствуй. Спасибо, по-прежнему, — улыбалась она. — А как твои дела?

Громовой Камень невольно опустил голову. Сухая ладонь учительницы легла на рукав его шинели.

— Всё будет хорошо.

— Спасибо, Вероника Львовна, — он заставил себя поднять голову и улыбнуться. — Я тоже так думаю.

Она задумчиво кивнула.

— У меня на пятом уроке окно.

— Спасибо, — он сразу понял. — Я не знаю, как освобожусь, но я обязательно зайду.

— Удачи тебе.

— Спасибо. И вам... здоровья и удачи.

Он оттолкнулся ладонью от ограды и молодецки захромал дальше, чувствуя на спине её внимательный, необидно сочувствующий взгляд.

Вероника Львовна преподавала русский язык и литературу, а в педагогических классах и методику, общую и частную. И это её он увидел на границе в Кратове, когда после демобилизации и курсов возвращался на Равнину, а она уезжала в Россию в отпуск. Тогда пересеклись на вокзале, поздоровались, перекинулись парой фраз, и всё. Конечно, он зайдёт к ней, поговорит о школе, о прошлом. Оба сына Вероники Львовны и её муж с войны не вернулись. Он помнит тот день, когда она получила третью похоронку. На младшего. Она молча сидела и смотрела в окно, а они — тогда десятиклассники — сидели и читали, или делали вид, что читают. И тогда он не решил, нет, понял, что пойдёт воевать. Добровольцем. А если род не отпустит, то сбежит, порвёт с родом, уедет с равнины, но добьётся своего. Но род спорить не стал. Год был сытным, молодых охотников много, а он уже пять лет жил в Эртиле, приезжая в стойбище только на каникулы, и сам чувствовал, что становится чужим. Отца уже не было, матери не стало ещё раньше, а отцовская родня уменьшалась с каждым его приездом. Он прошёл Посвящение, получил имя и уехал. Обещал вернуться и вернулся. А толку...

Вот и Центральная площадь с домом канцелярии и большим шатром Совета. Громовой Камень остановился перед ними, будто решая, куда идти. Хотя выбирать не из чего. Входное полотнище шатра опущено, из верхнего отверстия не видно дыма. Так что, в канцелярию. А чего это... пристройку, что ли, делают? Ну да, из резерваций столько приехало, дел у совета куда больше стало. А что за дела без бумаг? Это пуля по прямой летит куда послали, а бумага сама цель ищет.

Он поднялся по неудобным крутым ступеням, толкнул резную, украшенную тотемами племён и родов дверь. И здесь всё так же. Белые стены с орнаментами у карнизов и плинтусов, стрёкот пишущих машинок... Канцелярия. И... ну, сегодня точно день встреч.

— Комбат?!

— Гитчи-Маниту! Ты?! Сержант! Жив!

Они обнялись и так застыли. Выглянувшие из дверей на шум тут же исчезли, зная, что мешать нельзя.

Постояв так несколько минут, они наконец разомкнули объятия.

— Ну... — Гичи Вапе сглотнул. — Ну, рад тебя видеть, Громовой Камень.

— Я тоже рад тебя видеть, Большое Крыло, — улыбнулся Громовой Камень. — Ты здесь...

— Заездом, — рассмеялся Гичи Вапе. — Навестить родню, повидать друзей, ну, и по делам заодно. Будем тянуть дорогу от границы, железную дорогу, представляешь? Пока до ГОКа.

— Старики согласились? — изумился Громовой Камень.

— Ещё не совсем. До Эртиля упёрлись вмёртвую, а до ГОКа добьём.

— Слушай, комбат, а она так уж нужна? Может, шоссеек прибавить?

— Нужна. Шоссейки само собой, да и наезженных пока хватает, а у железки свои плюсы. С ГОКа увеличится вывоз, а это наш, — Гичи Вапе подмигнул, — экспорт, серьёзный и основной, а не пушнина, денег сразу прибавится, а на них у нас почти всё и держится, это раз. С той стороны слишком многие охотиться не умеют, не могут и не хотят, это два. Вот они и смогут работать на стройке, а потом на обслуживании.

Громовой Камень нахмурился, соображая.

— Такие сложности, комбат?

Гичи Вапе вздохнул.

— Если бы только эти, сержант. С охотой ещё ладно, к тому же и добычи кое-где уже на всех не хватает, а землю расширять нам не дадут, да и некуда расширяться. А вот что они ни обычаев, ни языка не знают, никакой квалификации нет, и учиться не хотят...

-Ну, — Громовой Камень усмехнулся, — в последнем они не самобытны.

Гичи Впе внимательно посмотрел на него.

— Солоно пришлось, сержант.

Он не спрашивал, но Громовой Камень кивнул и поправил:

— Хреново. Я же не охотник теперь.

— Так, понятно. И куда теперь думаешь?

— В Эртиле или Юрге поищу.

— Учителем?

— А кем ещё я могу работать, комбат? Я — учитель, я учился на это.

— Педкласс?

— Два года. И ещё год на курсах после дембеля.

— Так, — Гичи Вапе задумчиво кивнул. — Пойдём. Посидим и поговорим спокойно.

К удивлению Громового Камня, у Гичи Вапе был свой ключ от одного из кабинетов. Канцелярский стол со стульями и шкаф в одном углу и застеленный узорчатым одеялом низкий диван-лежак в другом. Так сказать, две цивилизации рядом.

— Отец сейчас в стойбищах, — улыбнулся Гичи Вапе. — Нам не помешают, устраивайся.

Они сели на лежаке.

— Ты курсы где кончал?

— В Прокопьевске. Я там долечивался, ну, и заодно.

До сих пор они говорили на шауни с редкими русскими словами, но Гичи Вапе перешёл полностью на русский, и Громовой Камень поддержал его.

— Начальные классы?

— И шауни в средней школе. А что, комбат, есть место?

— Есть дело, — поправил его Гичи Вапе. — Понимаешь, дело. Серьёзное и долгое. Не все из резерваций поехали к нам, многие осели в России, особенно те, кого там называли интегрированными. Понимаешь?

— Представляю.

— И ещё многие уезжают с Равнины. И из новосёлов, и из старых родов. И тоже... интегрируются.

— Асфальтовые индейцы, — усмехнулся Громовой Камень.

— Да. И нужно, чтобы они оставались индейцами. И чтобы их дети... оставались с нами. Хотят жить в России? Пусть живут. Хотят пахать землю, стоять у станков, строить дома? Тоже пусть. Но нельзя, чтоб забыли язык, утратили обычаи, культуру. Понимаешь?

— Угу. Что важнее: существительное или прилагательное, так?

— Вот именно. Ты — молодец, всё правильно сообразил. Пусть асфальтовые, но индейцы. Ну как, возьмёшься?

— А не много меня одного на всю Россию будет? — деловито спросил Громовой Камень.

Гичи Вапе изумлённо посмотрел на него и захохотал. Засмеялся и Громовой Камень. Отсмеявшись, Гичи Вапе хлопнул его по плечу.

— А ты всё тот же. Скажешь, так скажешь. Но я серьёзно.

— Я тоже.

Громовой Камень достал сигареты. Гичи Вапе встал и принёс со стола глиняный черепок-пепельницу, поставил на лежак между ними, тоже достал сигареты. Ритуально обменялись и закурили. В общем, уже всё ясно и понятно, но надо не так договориться, как выговориться.

— Понимаешь, — Гичи Вапе как-то смущённо усмехнулся, — когда мы по резервациям ездили, ты, кстати, хоть одну видел? — Громовой Камень молча мотнул головой. — Жуткое зрелище, а по сути ещё страшнее. Так вот, я там с одним парнем столкнулся, индеец, но жил не в резервации, а работал пастухом у какой-то местной сволочи-лендлорда. И вот, представь, ни за что не хотел уезжать.

— Почему? — удивился Громовой Камень.

— Говорил, что ему и так хорошо. Ну, это, понятно, одни слова, да и смотря с чем сравнивать, но дело было не в жратве. А в том, что он не хотел быть индейцем, представляешь? Не веришь? Я ему говорю, что с племенем лучше, а он мне, что на хрена ему игры с перьями. Представляешь? Вся культура наша ему... игры с перьями! И не метис, индеец, чистый.

— Не уговорил ты его?

— Куда там! Я для него не авторитет. Ни погоны, ни ордена мои... Ну, этого, положим, и остальные не понимали. Но такое... И вот, понимаешь, зацепил он меня. Не могу забыть. Я потому и стал думать о таких. Навёл справки в беженском комитете.

— Это где Бурлаков заправляет?

— Он в комитете узников и жертв. Но это формально, а фактически всю репатриацию контролирует. Все угнанные — это же жертвы. Ну и...

— Слушай, — перебил его Громовой камень. — Нашему бы, ветеранскому комитету, да бурлаковские деньги. А? Чтоб кроме дембельских ещё бы на обустройство получить.

— Размечтался! — хмыкнул Гичи Вапе. — У нас рохля в председателях, вот и получаем вместо ссуды тёплые слова и наилучшие пожелания. А откуда у бурлаковцев деньги... болтают разное. В основном, одобрительно. Дескать, грабит Империю.

— Её можно, — кивнул Громовой Камень. — И нужно.

— Да, жалко, что наш Совет не успел присоединиться, но тут уж... кто за трофеями не успел, тот и опоздал. Ладно, это в сторону, так вот, которые едут через его комитет, это интегрированные одиночки, до нас они не доезжают.

— Так ты ж сам говоришь, интегрированные, мы им не нужны.

— А они нам? И ещё. Мы им нужны, а что они этого ещё не поняли... Ну, так это и будет твоей работой.

Громовой Камень медленно, но уверенно кивнул.

— Понял. И куда мне ехать? В Кратово?

— Там уже всё есть. Но нам на уровне, — Гичи Вапе ткнул пальцем в потолок, — удалось договориться о шауни, как о втором иностранном по желанию. Первым оставляют английский, мало ли что, а шауни внесли в перечень вторых. Как узнали, многие и с той стороны, и от нас поехали в Ижорский Пояс. И ещё поедут. Там стройки, заводы... А точнее скажут в Ижорске. Ну?

— Не нукай, не запряг, — ответил по-русски Громовой Камень и рассмеялся. — Слушай, а если б ты не встретил меня?

— Я бы приехал к тебе в стойбище, — твёрдо ответил Гичи Вапе и упрямо повторил: — Ну?

— Без "ну", комбат, — Громовой Камень шевельнул плечами, намекая на стойку "смирно". — Приказы не обсуждают.

— Я не могу тебе приказывать, — тихо сказал Гичи Вапе.

— Ну, это я сам решаю, — отмахнулся Громовой Камень. — А Ижорский Пояс... смутно что-то. Он далеко?

— Смотря откуда, — улыбнулся Гичи Вапе. — Ну что, пойдём оформляться?

— Пошли, — кивнул Громовой Камень, гася окурок и подтягивая к себе палку.

Своего комбата он мог не стесняться: хоть не воевали вместе, но в одном госпитале лежали, а что Гичи Вапе из настоящих шеванезов, и его род был в числе тех пяти первых, что спасаясь от резерваций, ещё до Империи, будь она проклята, ушёл в Россию и обосновался на великой Равнине, а он сам — шеванез по названию, его род пришёл гораздо позже и получил разрешение поселиться, для них, фронтовиков, по фигу. Есть племенное родство, а есть фронтовое братство.

— Тут ведь ещё проблема, — Гичи Вапе шёл медленно, словно раздумывая, а не подстраиваясь к его шагу, — дети. Понимаешь, мы теряем детей уехавших. Приехали-то мужчины, женщин и детей в резервациях почти не оставалось, там не этноцид, геноцид шёл в полном объёме, — Громовой Камень кивнул, показывая, что знает и понимает разницу. — А здесь пошли конфликты, и многие уезжают именно из-за этого. Там они женятся на русских, и... словом, это называется оскудением генофонда.

— Ты, комбат, меня не убеждай, я всё уже понял.

Гичи Вапе кивнул и, открывая перед ним очередную дверь, тихо сказал на шауни:

— Спасибо, собрат.

Было уже совсем темно, когда Громовой Камень тяжело взобрался на высокое крыльцо дома Михаила. Оформление бумаг, как в любой канцелярии, дело не быстрое, а потом они с Гичи Вапе посидели в чайной, а ещё потом он зашёл к Веронике Львовне, поговорил о прошлом и проконсультировался по кое-каким методическим и дидактическим вопросам. Так что и находился, и насиделся, и наговорился он сегодня досыта.

В прихожей, освещённой из кухни, он снял и повесил шинель, сел на табуретку и с натугой, но довольно удачно стащил сапоги. Выбежавшая из кухни Росинка подала ему мягкие простые мокасины и забрала на просушку портянки, а Михаил громко позвал:

— Давай, браток, как раз вовремя.

Стол был уже накрыт к ужину и... даже стопочки стояли. Громовой Камень подошёл к умывальнику, вымыл руки, ополоснул лицо и вытерся чистеньким полотенцем, висящим рядом на гвозде.

— У меня отгул завтра, — объяснил Михаил, открывая бутылку водки. — Так что можем себе позволить.

— Давай, — согласился, усаживаясь за стол Громовой Камень. — У меня там в карманах ещё.

Михаил кивнул возившейся у печки Росинке, и та, выбежав в прихожую, тут же вернулась с двумя консервными банками.

— О! — восхитился Михаил. — Гуляем, браток!

— Гулять, так гулять, — улыбнулся Громовой Камень.

Росинка с явно привычной ловкостью открыла банки, выложила на тарелки залитых маслом и густым красно-оранжевым соусом рыбёшек и, как и вчера, села за стол.

— Ну, — Михаил разлил водку. — Не праздник, так что за знакомство и на удачу.

Они чокнулись и выпили. Громовой Камень до дна, а Михаил оставил глоток Росинке, чтоб и она отметила знакомство. Выпив, набросились на еду.

Когда утолили первый голод, Михаил жестом показал на бутылку. Дескать, по второй? Громовой Камень, отказываясь, мотнул головой, и Михаил кивнул Росинке, чтобы та убрала бутылку и стопки.