Забытые: Тени на снегу

Зим — не самое приятное существо Шамира: ленивый и до работы, и знаний, слабый до девок, вкусной еды и хмеля, вечно бегущий от себя и отрицающий новую жизнь. Он и сейчас наверняка этим занимался — отрицанием. Когда его время кончалось, Зим законопачивался в глуши и изо всех сил и последних денег старался забыть о том, что приобрёл — и потерял.

Как и всех хладнокровных, я недолюбливала его за слабость духа. Но в чём Зиму не откажешь — так это в мастерстве. Когда сила требовала работы, он быстро собирался, соображал, что к чему, и работал. И вот, она потребовала — и знающий, наверняка до сих пор пребывая в непотребном состоянии и не понимая, что наступила зима, поработал. Как сообразил.

— Где он сейчас? — я повернулась к старосте.

— Кто? — не понял тот.

Я подумала, как бы описать Зима — как и все знающие, он постоянно менял обличья, — и коротко сообщила:

— Гость вашего города. Прибыл весной-летом. И с тех пор не просыхает. Вообще тихий, но может внезапно и сильно взбрыкнуть.

— А-а-а! — сразу понял староста и скривился: — В остроге он. В яме. Буйным вдруг стал, вот соседи и сдали. Сидит теперича. Думает.

— И как его заперли, так статуи и появились? — я улыбнулась.

— Ну... э... — замялся он. — Вроде как... да, — и понял: — Это что же, чали? Он — как ты? Мече... прости, знающий?

— Когда сезон работы заканчивается, метки бледнеют и малозаметны, — пояснила я и попросила: — Проводи меня к нему.

Но Вёртка отвлекла: повозившись, вытянулась вдоль моего позвоночника, на пару вдохов слилась со мной, и я ощутила то же, что она — остывшую, тянущую ледяным сквозняком кровь. Странного, очень странного мертвеца.

Развернувшись, я побежала вдоль стены, считая статуи — первая, пятая, десятая, пятнадцатая... У восемнадцатой я остановилась и, пока староста догонял, использовала пару искр. Невысокий парень — странник в обрывках одежды, скованный наледью в позе замерзающего, — рухнул на снег. Лёд разлетелся на куски, обнажая синюшную кожу, сведённое тело и грязное тряпьё. Я наклонилась и сразу же заметила главное — характерные пигментные пятна на судорожно сжатых кулаках. Вот проклятье...

Подоспевший староста не успел и рта раскрыть.

— Чалир, ты его знаешь? — я указала на мертвеца.

Он опять нервно подёргал ус, сглотнул, прищурился слеповато и качнул головой:

— Нет. Не наш. Первый раз вижу.

Я недоверчиво подняла брови, и староста приосанился:

— Я тут родился, чали, и вырос. Каждую собаку знаю. Пришлых сразу вижу. Не наш. Чужак. И, право слово, чали... — он запнулся и сник: — Не понимаю, как он здесь оказался...

Ну, это-то как раз объяснимо: как показал случай в Солнцедивном, просочиться в город в облике местного (того же вечно пропадающего торгаша Видена), притереться и прижиться — большого ума не надо. А после смерти заклятья разрушаются, обнажая истинное лицо. Вопрос в другом. Кто, когда и за что убил знающего-летника. Чужих смертельных чар на нём мы с Вёрткой не ощущали. Зато остро чувствовали не свою смерть.

Когда время смертного кончается, он уходит сам. А когда его вынуждают уйти, появляется Уводящая — и оставляет следы своего присутствия: колючие, неприятные... инородные. Иномирные. Кто хоть раз побывал на пороге Гиблой тропы, навсегда запомнит и её, и обжигающе ледяное дыхание Уводящей.

А ещё не давала покоя наледь. Она лопнула от простейшего "горячего" касания, как мыльный пузырь.

— Зови стражу. И лекаря. Осколки не трогайте. Кто у вас смертоубийствами занимается?

— Никто, — развёл дрожащими руками староста. — Кого ж у нас убивать-то? Все свои. Полгорода — родня, полгорода — скоро ею будет. А ежели побьют кого — так в яму переночевать. Живо в себя приходят. У нас убийств, почитай, лет двадцать не было. И то, что помню, — пару пьяных драк.

Да уж...

— Проводи меня в острог, чалир.

Зим натворил — пусть сам и разгребает. У меня в городе свои дела — посмертная тень нервничает и очень хочет кое-что мне показать.

Однако на обратном пути, когда староста отвлёкся на подоспевшую стражу и столпившихся любопытных, я украдкой проверила ближайшую статую. Всё та же пара искр, но лёд не раскололся, а лишь едва треснул. То есть знающего закатал в наледь не Зим, а кто-то другой.

— Вёрт? — позвала я шёпотом. — Проверь город. Ищи. Не знаю, кого. Или чаровников, или их амулеты. Или что-нибудь... необычное.

В некоторых случаях люди могут пользоваться слабыми нашими чарами, используя амулеты. В некоторых — значит, в опасных для жизни, и то если Шамир будет благосклонным и позволит смертному уцелеть, а не отзеркалит чары на колдующего. Мы иногда этим подрабатывали. Желающих рискнуть и ощутить себя чаровником хватало.

Ногу щекотнуло пушистое тельце, и Вёртка выскользнула из штанины в снег. И скрылась в ближайшем сугробе. Я оглянулась на старосту, окружённого гомонящей толпой, и в одиночестве подошла к воротам в острог. Опять использовала пару искр и задумчиво посмотрела на нетронутый лёд.

Дух излома, втолковывал мне наставитель с точки зрения хладнокровных, у которых сила появилась только после Забытых (вернее, благодаря им), — это дух волшебства. Когда сезонная сила пробуждается, она с помощью духа говорит смертным: я проснулась, готовьтесь. А духи — да, шаловливые и любят попроказничать. Но ещё ни один смертный от их рук не пострадал.

Дух излома, рассказывала мама из опыта помнящих — это одна из ипостасей Шамира. Когда одна сезонная сила сменяет другую — когда они встречаются и смешиваются, — душа мира цепляется за эту смесь как за подобие тела, чтобы предупредить. Творение духа излома — это предостережение. И эта наледь... Последний осенний дождь и предзимний холод. Весь сезон для нас будет... прогулкой по опасному, хрупкому льду. Прогулкой сырой, холодной и малоприятной.

Я проскользнула в щель между вратами. В остроге было тихо и пусто. И ни людей, ни костров, лишь волшебные рыжие огни вдоль стены. А всё пространство между постройками заполняли статуи. Торговцы, ремесленники, извозчики, зеваки...

— Да уж... — снова пробормотала я. — Ну, Зим...

— Чали, — меня, запыхавшись, догнал староста. — Вон туда нам. Вот та башня.

Угрюмое, громоздкое и нелепое трёхэтажное строение, закутанное в ледяной саван, нависало над низкими домиками городской верхушки. Которая, надо отдать ей должное, сейчас была с людьми — думала, подсказывала, руководила. А о пленнике...

— Забыли? — спросила я резковато. — О том, кто в яме?

— Что ты, чали, — обиделся староста. — При нём же стражник. Огня и тепла внутри хватит.

Вот только нужно Зиму это тепло...

— Как внутрь попасть? — наледь на башне цельная, толстая, ни окон не видно, ни дверей.

— Чёрный ход, — пояснил староста. — Покажу.

К башне жалась кособокая каменная сторожка с выбитой дверью и одной комнаткой. Староста отыскал в углу лаз, поднял крышку и прихватил со стены фонарь. Мы спустились в подземный коридор, тесный, сырой и блаженно (для разгорающейся меня) холодный. По пути я рассеянно выслушала короткую историю об "очень больших и старых" вратах башни, которые и без шалостей духов промерзали зимой так, что не выйти. Поэтому появилась нужда в подземных крысиных ходах. Башней давно толком не пользовались, но ходы исправно чистились и содержались в порядке. Всякое ж бывает.

Поднявшись по стёртым ступеням наверх, я огляделась. Темно, мрачно и сыро. Межкомнатные перекрытия давно сгнили, и всё, что от них осталось — балки на каменном потолке и стенах. А врата действительно оказались огромными — в четыре человеческих роста и покрытые расписной наледью. По стенам лучились редкие фонари, дающие больше теней, чем света. И, щурясь, я рассмотрела у дальней стены каменную лестницу.

— Сюда, чали, — тихо кашлянул староста, и под потолком загуляло боязливое эхо, отчего в башне стало ещё угрюмее.

Между фонарями чернел дверной проём. Мы прошли длинным коридором и спустились вниз в так называемую яму — небольшой полуподвальный закуток, где у решётки откровенно посапывал стражник. И пленник, кстати, тоже. Яму наполняли храп на два голоса, тусклый фонарный свет и идущее от стены, расписанной зачарованными символами, тепло.

Когда староста снял с крючка ключи и отпер решётку, стражник даже не шевельнулся, лишь всхрапнул громче.

— Я же говорю, нет у нас убийств, — смущённо улыбнулся староста и протянул мне ключи. — Непривычные мы охранять супостатов. У нас стража не для наведения порядка, а чтоб его беречь.

— И то верно, — согласилась я и вошла в яму.

Староста, любопытственно помедлив, удалился. Я огляделась. Косые лучи фонаря падали на щербатые стены и неровный пол. И слегка, за ноги, захватывали некий чёрный ком в углу. А духман стоял... Окосеть можно за пару вдохов. Хорошо, что хмель хладнокровных на старую кровь действует медленнее и не столь верно. А вот храп, едва я шагнула вперёд, сразу же прекратился.

— Зим, — окликнула я негромко. — Вставай. Твоё время пришло.

— Врёшь, — хрипло проворчал ком. — До излома ещё дней пять-шесть.

В былые времена, до нашествия Забытых, чётких сроков для сезонных изломов не существовало. Сезоны начинались и заканчивались по велению природы и особенностям местности. И, например, здесь, на севере, лета вообще могло не случиться, вместо него — длинная сырая весна, перетекающая в быструю осень. А на юге — сплошное лето с короткими промежутками холодов, таяния и увядания.

Но после Забытых мир изменился навсегда. Их странное волшебство загнало сезоны в жёсткие рамки, и они стали одинаковыми что для севера, что для юга. Прежде мы отмечали рождение нового года, не считая дней, по появлению на небе яркого созвездия Шамира — тогда оно называлось "Лицо мира" и действительно напоминало лицо. А после Забытых его уже никто и никогда не видел. Зато луна стала менять цвет, предупреждая о начале нового сезона — белый, нежно-золотой, зеленоватый, ярко-рыжий. И хладнокровные, скрупулёзно посчитав дни, разделили каждый сезон, длящийся сто дней, на четверти. И со времён Забытых зима (как, впрочем, и остальные сезоны) всегда — всегда! — возвращалась ровно спустя четыреста дней.

Но не теперь.

— Не теперь, — тихо отозвалась я. — Зиме уже почти пять дней. Вставай. Пора.

Молчание, и хриплое:

— Повернись.

Я встала так, чтобы Зим мог меня видеть. И, конечно, увиденное ему не понравилось.

— Ось, ты, что ли? — он сплюнул.

— Как узнал? — поинтересовалась я.

— Только ты используешь такие отвратительные обличья, — проворчал знающий. — Уйди. Дай выдохнуть. Я тебя услышал.

Сам он обычно использовал такие облики, что девки краснели и вздыхали. Но не сейчас. Следом за мной из-за решётки вышел неприметный сутулый парень среднего роста и неопределённого возраста — не то двадцать, не то сорок. Мышистые волосы, светлые глаза, белая, как от мороза, кожа, неброская одежда. На ходу накинув куртку, Зим сразу же закатал рукава. На обветренных руках явственно проступили чёрные трещины, которые он и показал проснувшемуся стражнику. Тот сглотнул и понятливо кивнул. Опознал наконец.

— Что случилось? — Зим широким шагом устремился по лестнице наверх. — И что ты здесь делаешь?

— Дух излома продолжает буянить, и его волшебство не расходится уже пятый день, — доложила я, едва поспевая следом. — По всему городу — твои ледяные статуи. Под одной я нашла убитого знающего-летника. А я тут с объездом. Думала, успею вернуться хотя бы на центральный северный, но застряла в снегах.

Знающий замер на верхней ступеньке и изумлённо обернулся. Я невозмутимо улыбнулась.

— Ты это серьёзно? — он недоверчиво поднял брови. — Про знающего?

— Покажу, — пообещала я.

Зим шумно выдохнул и кивнул старосте. И сразу же пристал с вопросами — что случилось, как и когда.

Я поплелась позади них к выходу, подбирая подходящие для объяснения чары и додумывая легенду. Знать в подробностях о том, что случилось в Солнцедивном, пока никому не стоит. О том, что я по прошлой жизни не совсем обычный человек, догадывались, но всей правды не знал никто. Мы изо всех сил старались "истребить" искрящих, и восставать из пепла пока не время. Мы до сих пор в опасности — и теперь, со странностями зимы и всплывающими из ниоткуда знаниями Забытых, даже больше, чем прежде.

И поэтому мне нужен Зим. Если бы меня не боялись псы — если бы я была уверена, что, увидев в деле мой огонь, они не сбегут, — я бы выбралась и сама. Но — увы. Наши псы давно жили рядом с искрящими друзьями и помощниками, грелись у огня и никогда его не боялись. Но чужаки — это чужаки. И сверкать силой, прокладывая дорогу, даже при безграмотном Норове не стоит. Расползутся сплетни — хлопот не оберёшься. И кто-нибудь умный догадается. Нет, затаиться за чужими спинами и не искрить без повода. И выбираться из этого каменного мешка как можно скорей.

Знакомым путём мы выбрались из башни и вернулись к неизвестному мертвецу. Любопытствующие столпились у ближайших костров и делали вид, что греются — молча и пошикивая друг на друга, чтобы не пропустить ни слова. Между ними и статуями стояли два бородатых стража со столь грозным видом, что я бы тоже не рискнула подходить. Рядом с полураздетым мертвецом рассеянно курила трубку пожилая женщина в тёплых мужских штанах и коротком полушубке. Видать, лекарь. И поэтому ей прощался неподобающий приличной чалире вид.

— Отрава, — сообщила она хрипло и равнодушно. — Траванули, как крысу. Весь в чёрных пятнах. Глаза б ещё показал, поняла бы, что пользовали. А он закатывает, — и пожала плечами.

Староста отвёл её в сторону, а Зим первым делом коснулся мёрзлой дороги, и лёд засиял пронзительно-голубым, потрескался.

— Дух излома, — подтвердил он моё мнение.

Следом знающий добрался до ближайшей статуи торговца, и та поплыла туманом, впитываясь в его руки.

— Моё, — признал со вздохом.

И присел у осколков. Взял в руки самый крупный кусок, повертел, поколдовал, и с его ладоней стекла в снег обычная вода.

— Не моё, — Зим посмотрел на меня почему-то обвиняюще. — Самая обычная вода. Замёрзшая. В бочке его, что ли, морозили...

— И самая обычная отрава? — я задумчиво покивала. Глаза, значит, не показал... — Есть что-нибудь острое?

Зим сжал кулак и за вдох-выдох сотворил ледяной кинжал. Протянул мне, но я мотнула головой и попросила:

— Уколи. Хочу на кровь посмотреть, — эх, не будь здесь столько лишних глаз и ушей...

— Зачем? — Зим небрежно всадил кинжал в мёртвую ладонь. И во все стороны брызнули мелкие льдинки.

Крови не было. Вместо неё — лёд. Зим не поверил своим глазам и распорол руку убитого до локтя. И опять — лёд.

— Учиться тебе и учиться, — я осуждающе цокнула языком. — Глаза просто так не убегают. И, спорю, на его теле, на шее, ближе к голове, есть небольшой символ. След от чар.

Я пошевелила пальцами и нарисовала в воздухе — кольцо, вокруг него — второе, третье...

— "Воронка". Поищи.

— И откуда ты всё знаешь? — заворчал Зим, переворачивая труп.

— На то мы и знающие, — я улыбнулась.

Под отросшими грязными волосами действительно нашлась "воронка". Льдисто поблескивающая сердцевина и частично стёртый второй круг. Вот почему нам с Вёрткой его кровь показалась ледяным сквозняком...