Ксенос и фобос

— Тань, ну, Тань, ты, это…— предупреждающе приподнялся с дивана отец.

— Мам, да ладно, вынесу я. Чего тут нести-то, — вмешалась, выглянув из спальни, дочь. — Колька пусть дуреет дальше за своим компьютером.

Она еще и голосом подчеркнуло презрительное «своим».

— Дочка, ты одна мне тут помощница, — чуть не расплакалась мать.

— А чо это — дуреет? — начал было Колька, но тут же заткнулся, увидев отцовский кулак.

Оля, недавно пришедшая из школы, открыла дверцу под мойкой, выволокла помойное ведро, полное до самого верху, возле дверей скинула шлепки и сунула ноги в ботинки.

— Я не закрываю! — крикнула из коридора, ставя замок на защелку.

— Хорошо-хорошо, — откликнулся из комнаты отец. — И вообще нечего закрываться, когда я здесь, — бормотал он уже тише себе под нос. Устал уже ругаться по этому поводу: и кого они все время боятся, все время запираются от кого-то, если он — здесь?

Через пять минут из кухни раздался грохот и крик матери:

— Оля! О-ля! Да куда же ты ведро-то дела? Мне мусор выкидывать надо!

— В коридоре, небось, — предположил в полголоса Колька, не отрываясь от монитора. — Выкинула мусор, и оставила ведро там, под дверями.

Отец, вздохнув, отложил газету, поднялся с дивана и отправился на кухню, «помогать».

— Тань, так, нету тут ведра, в коридоре-то…

Он толкнул дверь, и она легко распахнулась на лестничную площадку.

— И дверь чего-то не заперла… А она вернулась хоть, нет?

— Как это… Что? — мать показалась на пороге кухни. — Оля не вернулась? Беги, козел старый, ищи девку-то!

Мусоропровод был выше и ниже их лестничной площадки. Отец, как был, в носках, метнулся к лестнице, глянул вниз сквозь частую решетку, закрывающую лестничный проем, потом в три прыжка поднялся вверх. Через минуту он вернулся с пустым ведром в руках.

— Вернулась она?

— Так нету же!

До вечера он с сыном, которого внезапным увесистым подзатыльником оторвал от компьютера, бегал по всем знакомым, выскакивал на улицу, спрашивал соседей и прохожих, а поздно вечером мать с опухшими от слез глазами, несмотря на все уговоры подождать еще немного, набрала двузначный номер на диске старого телефона.

* * *

— Даша, зайди, пожалуйста, ко мне! — выглянул в курилку заместитель редактора. Дашка дисциплинированно затушила сигарету — все равно уже почти докурила — и, скорчив потешную рожицу остающимся коллегам, скрылась за дверью кабинета.

Курилка была устроена так, что была постоянно на виду, если смотреть от дверей редактора или его заместителя, расположенных напротив друг друга. Молодежная газета традиционно не имела больших площадей: коридорчик, который она занимала, начинался с дивана и столика с пепельницей, всегда полной окурков, и заканчивался окошком в торце старого дома, выходившим в темный двор городского издательства. Всего кабинетов было четыре: редактор и заместитель сидели отдельно, а все журналисты, работающие «в штате», в оставшихся двух, деля их с техническими работниками — курьером, корректором и секретарем. Раньше, говорят, было еще машбюро в отдельном помещении, куда носили свои тексты, которые писали от руки, но теперь на каждом столе стоял хоть и старенький, но рабочий компьютер, и каждый сам набирал и готовил свои материалы.

Даша Аникина своего стола не имела. Она была внештатницей. Училась в педагогическом институте, на дневном, а подрабатывала, пописывая короткие заметки и новости в единственной газете, где ей нашлось место.

Честно говоря, она и не пыталась пробиться в другие издания, понимая, что в партийную газету не вышла возрастом, в официальную комсомольскую — своей полной аполитичностью. С тех пор, как в комсомол перестали принимать целыми классами, как было еще в детстве ее матери, становились теперь комсомольцами только те, кто потом хотел связать свою жизнь с политикой. Карьеристы — так себе объясняла Дашка. Ну, и в крупные ежедневные издания, типа городской «Звезды», ее тоже не брали — нет диплома.

Вообще-то, сказать, что здесь ей «нашлось место» тоже было трудно. Место ее было почти всегда в курилке рядом с очередным отошедшим от рабочего места журналистом. Она рассказывала им свежие студенческие анекдоты, ругала «преподов», в лицах представляла уличные сценки… Но это — когда она прогуливала занятия или когда появлялась какая-то «тема», которую можно было попытаться развить и протолкнуть в очередной номер.

В этот раз тема у нее была просто убойная. С такой темой можно было не бояться критики более опытных коллег. Пусть местами и не слишком грамотно, тут она и спорить бы не стала, но зато вышло самое настоящее журналистское расследование!

— Даша, ты что, хочешь, чтобы нас прикрыли? — ласково улыбаясь, тихим голосом спросил Петр Николаевич, старый заместитель редактора. Уже вся редакция по десятому разу обновилась, уже редакторов тоже не меньше десяти прошло через газету, а заместитель редактора всегда был один — Петр Николаевич Корнилов. Один раз его фамилия и инициалы не позволили сделаться редактором, но и посадить не посадили, потому что было уже совсем другое время, когда не сажали за фамилию. Потом пришли еще более другие времена, когда фамилия была почти как орден, но редактором он все равно так и не стал. Традиционно после каждой смены городского руководства редактора присылали откуда-то со стороны, а Петр Николаевич так же традиционно сначала представлял новому редактору коллектив, а потом занимался подбором новых кадров после разгона старых. Сам же он умудрялся работать в газете при любой власти.

Со злости поговаривали некоторые, бывало, после первой бутылки, распитой в компании журналистов, что Петр Николаевич не просто так тут сидит заместителем редактора, совсем не просто так. И рассказывали анекдот, как вышел он, глянул строго на штатного фельетониста, Володьку Кленина, сидящего после планерки в курилке с дежурной сигаретой, спросил строго:

— Володя, что вы делаете?

— Думаю, Петр Николаевич, — спокойно ответил Володька. И получил тогда совет на всю журналистскую жизнь:

— Володя, не надо думать! Надо писать!

Скорее всего, это был именно анекдот, потому что специалистом Петр Николаевич был отличным, и всю работу газеты знал досконально.

С Володькой тоже была еще одна история. Когда пришел очередной новый главный редактор, перед планеркой разговаривал он со своим заместителем. Корнилов тогда напомнил, что скоро будет седьмое ноября, и надо бы возложить цветы к Ленину (к тому памятнику, что в сквере у театра).

— А Кленину-то зачем цветы? — удивился тогда редактор, смотря в список сотрудников.

Хотя, это был точно анекдот, потому что кто мог это слышать, кроме редактора и Корнилова? И кто мог потом рассказать об этом в коллективе?

А теперь Дашка, в своем черном суконном пальто, похожем на матросский бушлат, черных джинсах, черных тяжелых сапогах, с черными тенями под глазами, и даже губы, казалось, были покрашены у нее черной помадой, непонимающе хлопала глазами:

— Не поняла-а-а, — протянула она с непередаваемой интонацией мультяшной Масяни. — Вы чо, Петр Николаич? Как это — прикрыли? Да я же за нашу газету, я ж, вы знаете…

— Патриотка, значит? Хорошо. Это вот ты принесла мне?

— Ну, я, — кивнула Дашка, видя на столе Корнилова знакомые листы. — Но ведь верняк, Петр Николаич! Это — верняк! Я сама там везде была! Это такое…

— А вот теперь слушай меня, девочка… Я постарше тебя немного буду, поумнее может быть чуток, слегка даже поопытнее. И вот что я тебе скажу: этот материал, — заместитель редактора положил руку в старческих сухих морщинках на распечатку. — В нашей газете опубликован не будет.

— Ой, Петр Николаевич, да вы никак испугались чего-то? — насмешливо прищурилась Дашка.

— Я? Нет, я не испугался. Я просто говорю тебе: это, вот то, что ты принесла, опубликовано у нас не будет. Во всяком случае, пока я сижу в этом кресле.

— И что, думаете, кроме вас никто не возьмет? Это же бомба! Это же такая, блин, бомба!

— Дурочка… Ах, какая же ты дурочка еще…, — поправил очки седой заместитель редактора считающейся в городе немного «желтоватой» газеты. — Бомбы — они ведь взрываются, понимаешь? А осколки — они ранят. И иногда даже убивают.

— Поня-а-атно. Боитесь. Вы — боитесь, — кивнула Дашка. — Дайте мне материал обратно.

— Не дам, девочка. Бомбы детям нельзя.

Петр Николаевич Корнилов, шестидесятилетний заместитель редактора молодежной газеты, смотрел ясными глазами на молодую студентку, чувствуя всю правоту своего опыта и своего положения.

— Не дам, не дам… Иди, девочка, иди в свой институт. Учись.

Дашка сначала просто опешила. Она стояла, вытаращив глаза, открыв рот — такого просто не ждала. Так же давно не бывает! Не то сейчас время!

— Вы что думаете, у меня на компьютере ничего не сохранилось? Вы не понимаете, что ли?

— Все, все уже… Поговорили. Позиции выяснили. Иди. Иди, пожалуйста, — голова заместителя редактора уже опустилась к макету очередного номера газеты. Он был очень занятой. Очень-очень.

Дашка выскочила из кабинета и была встречена дружным хохотом трех курильщиков.

— Что, Даш, пропесочил тебя наш генерал?

— Почему — генерал? — ошарашено замерла она, сбитая с мысли.

— У-у-у… Да ты еще и не грамотная! А еще — будущий педагог…

— Да, какой же я педагог, бро? Я ж там только за диплом учусь! Генерал… Трус он — генерал ваш! Обычный трус и этот, как его, перестраховщик, — выскочило из какого-то старого фильма запомнившееся словечко. — Ну, ничего, ничего, — махнула она кулачком в сторону закрытой двери, — я и в другую газету могу. Вон, в «Вечерку» или в «Компаньон» — им как раз к выборам…

— Каким выборам, ты что, Дашунь?

— А что, нет разве сейчас никаких выборов? Ну, будут же все равно!

Она рассерженным черным ангелом слетела на первый этаж, пнула тяжелым ботинком ни в чем не повинную дверь, выскочила на крыльцо, вдохнула морозный воздух.

От стоящей во дворе черной «Волги» подошел молодой симпатичный улыбчивый мужчина:

— Даша? Аникина? Я прав?

— Ну, да, я… А вы кто? Мы знакомы, что ли?

— Нет, не знакомы, но давайте будем знакомиться, я из управления государственной безопасности. Капитан…— и неразборчиво назвал фамилию. — Вот мои документы, — он сверкнул раскрытой красной толстенькой книжицей с фотографией и цветной печатью. — А вот и машина — за вами. Надо поговорить.

Это только так говорится: мол, не то сейчас время. А на самом деле страх перед органами живет у всех в костях, в суставах, в спинном мозге, в дальней памяти. Он давно уже на генном уровне руководит всем организмом. Ослабевшим голосом Дашка спросила:

— А что? То есть… А за что, собственно?

— Вас, Даша, приглашают на профилактическую беседу. Есть такой вид работы нашего управления. Прошу, — уверенно протянутая рука не позволила ей придумать ничего другого, как подать свою, и спуститься королевой с невысокого крыльца, не споткнувшись ни разу. У машины уже открылась задняя дверца. Дашка растерянно оглянулась, но у заплеванного и усеянного окурками сугроба рядом с крыльцом, где стояли обычно знакомые мужики из издательства, не было сегодня никого. Она нырнула в машину, рядом сел этот молодой и симпатичный. Хотя, не такой уж он и симпатичный — рассмотрела она поближе. Да и не такой уж, похоже, и молодой.

А дальше все было как в тумане. Быстрый проезд по городу. Как будто светофоров и перекрестков нет — без остановки. Серое здание в конце проспекта. Ворота с выпуклыми щитом и мечом с задней стороны квартала, двор, проход по каким-то длинным и почему-то совершенно пустым коридорам.

Дашка вдруг поймала себя на том, что с совершенно придурошным видом, буквально высунув по-школьному язык, она подписывала какую-то бумагу, выводя за росчерком полностью имя, отчество и фамилию.

— Ну, вот и хорошо, — ловко выдернули листок из ее рук. — Теперь мы можем побеседовать.

— А чой-то… Чой-то вы тута дергаете? — она перешла от волнения на тот говорок, который был ее маской в трудных ситуациях. Бывало, и на экзаменах помогало: преподаватели морщились и ставили тройку «деревенской дурочке».

— О-о-о… Извините. Я думал, вы уже все подписали…

— Чего это я подписала-то?

— Подписку, всего лишь подписку. Я взял у вас подписку о неразглашении. Так что не бойтесь, это не согласие на сотрудничество, — усмехнулся сидевший за столом тот, что еще недавно казался ей молодым и симпатичным.

— А можно тогда вопрос?

— Конечно!

— Что, там поговорить нельзя было?

— Нельзя, конечно. Надо же оформить все, как положено. Бюрократия, понимаете? Опять же, подписка, — он отвечал, одновременно заполняя какой-то бланк. — Ну, вроде, все. Так, говорите, настоящая бомба, да?

— Что, уже сигнал поступил? — понимающе прищурилась она.

— Какой сигнал, Дарья Александровна! — всплеснул руками капитан. — Вы так нашумели в городе своими розысками и расспросами, что я почти все уже знаю. Чуть ли не весь текст могу восстановить. Осталось только понять, как и что вы интерпретируете.

— А что, нельзя было? Информацию собирать — нельзя? А как же закон?

— Смотря, что вы имеете в виду. Если там имеется информация личного характера — вы не имеете права ее публиковать без согласия личности. Если информация закрытого характера — без допуска и разрешения соответствующих органов.

— Да, какая там закрытая? Я же с ними с обоими училась вместе! Они на год всего младше шли!

— Так, — заглянул он в простую картонную папку. — Вы имеете в виду Ирину Кириенко и Дмитрия Карасева? Я правильно вас понимаю?

— Ну, их…

— И что вы хотели написать в газету о студентах первого курса исторического факультета Дмитрии Карасеве и Ирине Кириенко? Такого, что не личное?

— Ну…— она даже растерялась. — Как это. Так ведь… Они же исчезли!

— Что значит — исчезли? Вот так вы и написали в том своем материале? Взяли — и исчезли? Раз — и нету? Растворились в воздухе? — смотрел он в ее глаза.

— Ну, почти… Они же не пришли потом. А я…, — она замолчала вдруг.

— Ну? Дальше, дальше. Они не пришли утром на учебу. А вы, значит… Кстати, а вы сами кем им приходитесь?

— Никем.

— Но тогда — откуда вдруг возник такой интерес именно к этой паре?

Дашка молчала. Ну, как ему объяснить, что молодой и скромный первокурсник, не городской какой-то, Димка Карасев очень ей понравился. Ну, просто очень, особенно на фоне разбитных пацанов «с центра». Она и сама была с заводской окраины, и вся ее активность и грубость — оттуда, потому что нельзя быть тютей, нельзя, чтобы на тебе ездили…

И когда он вдруг ушел гулять с Иркой, которая была старше его на пару лет, то Дашку это просто заело. Наутро она хотела «перехватить» парня, раскрутить и сама с ним прогуляться, а там уж как получится, но он не пришел. Не пришла на занятия и Ирина. Конечно, могли и прогулять — дело-то привычное. Но они не появились и на второй день.