Конечно, я могу ошибаться. Я всегда мог ошибаться. Но если бы Тремеры действительно должны были быть уничтожены за их оскорбление, разве не остались бы от них сейчас лишь одни воспоминания?

Первый крестовый поход

Этого желает Бог, говорили они. Бог желает, чтобы они поднялись и отбили Иерусалим у мусульман. Бог хочет, чтобы они оставили свои дома и пошли своими ногами навстречу смерти. Бог хочет, чтобы они убивали евреев, чтобы раздразнить свой аппетит. Бог хочет, чтобы они грабили Святой Город, насиловали его людей.

Если Бог хотел этого, возможно есть немного правды в том, что Бог хотел, чтобы мы были такими, какие мы есть.

Падение Иерусалима в 1099 — крики города отзываются в наших умах даже сейчас. Резня, насилие, безумие — все это прорубило кровавые борозды в самой земле. И как пролитое вино, кровь Малкава, его безумие, побежала по этим каналам и заполнила их. Так много крови, так много безумия — да, сама земля пронзительно кричала, и мы слышали это. Прозвучал Зов, и мы пришли посмотреть.

Другие, дети других кланов видели, как мы стекались сюда. В эту ночь они провозгласили, что должно быть сам Малкав зарыт в Святой Земле, и его сны, слепая болезнь, были той искрой, что заразила регион. Они были... невеждами, даже дураками, если верили, что зона действия Малкава так ограничена — но это было сладким заблуждением для них, поэтому им остается лишь посочувствовать.

Чума

Видел ли ты, в своих снах, эпоху, когда умерла треть Европы?

Удушливый запах разложения, невообразимой гнили, смешанный с запахами пота, дерьма и рвоты вырвался из темноты, проник в рот, нос и голову Даниэля. Он отчаянно попытался стошнить, но его тело уже не помнило, как это делается.

Я... я извиняюсь. Я не хотел выплеснуть так много.

Нет. Ты должен знать. Чума, покрывшая весь нам известный мир — она может снова вернуться, когда луна кровоточит и земля трескается. Она приходила дважды; числа требуют третьего раза. Ты должен знать.

Запомни — есть связи, узоры, которые не так хорошо видны. Чума 14 столетия была чем-то большим, чем просто смертью. Она заражала души смертных так же, как и тела. Она заставляла их стегать и истязать себя, умертвлять свою плоть в надежде, что их муки вызовут жалость в сердце безжалостного Бога, и он уберет свою чумную руку. Она заставляла их бросаться на своих соседей с палками и мечами, наказывать чужаков среди них за предполагаемые отравления колодцев. Она заставляла крестьян восставать против их повелителей и хозяев, и взамен хозяева жестоко подавляли их.

Такова природа эпидемии. Если третья чума придет в твое время — а я не могу не верить, что она не придет — она может не повредить твое тело. Но... возможно, если бормотания моего сира правдивы, существует эпидемия, которая разорвет и умертвит плоть неживых, она ждет под землей, чтобы явится во время Геенны. Возможно, это проклятье самого Носферату...

Нет. Слушай. Если чума придет, ты можешь... ты можешь остаться неповрежденным телом. Но отравление души, которым заражаются смертные, намного смертоноснее. Я потерял слуг, товарищей и даже дитя во времена Черной Смерти: он выпил из человека, сведенного с ума чумой, болезнь проникла в его мозг и заставила выйти на солнце. Мы не иммунны. Мы должны боятся.

Анархи

...И после чумы... да. Второй приступ болезни.

Молодняк был уверен, что он знает так много. Даже если их глаза оставались закрытыми, они были уверенны, что юность дает им чистое восприятие мира вокруг. Они — они были анархами. Все еще неопытные дети все еще учились, где им лучше укусить жертву. Они прокричали миру, что больше не собираются терпеть законы своих старейшин. Они хлопали друг друга по спинам, хваля друг друга за проницательность. И они протянули свои руки к нам, уверенные в том, что мы ангелы света, и что болезнь придет и встанет на их сторону.

Мы не фракция. Мы не политическая единица. Мы Семья Малкавиан. И никогда... никогда мы не станем как один на сторону группы или одиночки, живых или мертвых, до самой их смерти. Никогда.

Запомни это. Твои двоюродные братья низвергнут тебя и будут пировать на твоем витэ, если это будет необходимо, необходимо для них. Узы, связывающие нас, необратимы; они не требуют ни нашей лояльности, ни нашего братского послушания, только нашей... близости.

Поэтому, поэтому тогда все случилось именно так. Да, были двоюродные братья, племянники, племянницы и дети среди анархов. Да, были старшие дяди и тети, которые посмотрели на восставших и увидели раздражающий зуд, который нужно расчесать. Но большинство из нас смотрели на анархов, смотрели спереди, сзади и с боку, сверху и снизу, и мы видели сборище молодых каинитов, которые высыпали всю свою веру в пустой мешок. Мы — я говорю мы, потому что я был там, я делал свою работу вместе с другими из семьи, кто чувствовал то же, что и я — мы пробовали взять их за головы, открыть им глаза и показать, что их мешок пуст.

У меня... у меня нет лучших слов для этого. Прости меня.

И... они злобно отреагировали. Они назвали себя преданными. Они жаловались на наше лицемерие и предупреждали нас, чтобы мы ослабили свое внимание к старейшинам.

Разумеется, это расшевелило болезнь во мне... в нас. Если есть вещь, которую я — и мы — не можем терпеть, то это воинственная идеализация невежества. Никто не может годами существовать годами со Зрением и великодушно оставаться безразличным к умышленной слепоте.

Как написано в книге, последующие годы были описаны некоторыми историками как годы конфликта между нашей семьей и анархами. Если бы ты был там, то узрел бы, что было тяжело увидеть единую цель. Однако насколько тяжелее для смертных было сложить воедино большую картину! Тысячи разъединенных, но подобных инцидентов — немного провидцев посетило Кельн, более злобные шутки вызвали пожар в Бонне. Медленно, очень, очень медленно, один анарх за другим начал сводить воедино все истории о Малкавианах... критически воспринимая то, что они слышали. Один особо одаренный, грязный гасконец, плевался кровью и крушил все вокруг, когда понял, как много сил он и его коллеги затратили на то, что фактически являлось мелким соперничеством. Если бы он прожил еще три года, он разозлился бы еще больше, если бы увидел вещь, которая появилась затем.

Камарилья.

Я не могу увидеть нити узора здесь. Я не знаю, как объединилась семья или почему. Даже сегодня я не могу сказать наверняка. Возможно, это было просто совпадение, естественное негодование в ответ на преданность анархов слепоте, которое разделили многие из нашей семьи. Возможна была группа старейшин или даже Старец, который выплеснул тихие волны руководства наружу, убеждая многих из нашей семьи действовать как один.

Я никогда не знал, из-за чего эта часть Ткани была испепелена огнем и захоронена.

Сожжение

В конце концов, пришло время, когда люди больше не могли выносить нас.

Огонь затопил нервы Даниэля, его спина натянулась как тетива, и он попробовал закричать. Но в его легких не было воздуха, и он больше не мог вдохнуть.

Вампиры правили в ночи слишком долго, и смертные больше не верили, что им осталось что-то терять. Они восстали против нас всех, и внезапно семья оказалась спереди, и ей негде было спрятаться.

Наши мучения были... библейскими. Какой инквизитор мог отличить демоническую одержимость от сломленного, бормочущего разума? Какого инквизитора это заботило? Большинство безобидных идиотов были отправлены на костер вместе с демоническими убийцами. Если раньше мы скрывались среди сломленных изгоев, то теперь и мы подверглись прямой опасности. Сумасшедшие мужчины и женщины горели, и мы горели вместе с ними.

Паутина, нервы Малкава — это спасло нас. Голоса проклятий неслись среди ветров ночи, врывались в наши уши, предупреждали о дереве, железе и огне. Если бы не дар Малкава, мы бы наверняка были бы уничтожены. Но паника заполнила плетение, снизошла на нас и заставила нас бежать. Это спасло нас. Некоторых из нас.

И теперь Ткань пылала. Если один из Семьи, даже самый юный, был сожжен на костре, одна из нитей плетения обрывалась навеки. Старейшины умирали в подземельях и на колах, и как только один из них обращался в пепел, его крик прожигал великую рану в Паутине. Мы рыдали от боли, мы пытались спрятаться, но мы не могли сбежать от боли в нашей крови.

Мы должны были приспособиться или умереть.

Рождение Камарильи

Было невозможно не заметить зловоние страха, которое охватило весь наш род, весь род. Запах смешивался с запахами дыма, ладана и пота.

Что-то случилось, и немногие из нас увидели это. Я пытался собрать эту историю воедино много лет спустя, и это заняло много лет. Пока старейшины в панике сражались с инквизицией как могли, а их отвергнутые или пожертвованные пешки стали первыми из анархов, несколько редких провидцев собрались с новой идеей. Разумеется, новой идеей было единство — но ты же понимаешь, как неохотно мы, нежить, принимаем идеи.

Я могу вообразить первую встречу. Эти ужасные существа, полубоги, вокруг которых рушатся храмы, злые как загнанные собаки, вынуждены были объединиться для выживания. Я гадаю, как много "дипломатов" погибло, чтобы своим пеплом создать фундамент для Камарильи. Должно быть их было много, потому что Камарилья, могучая Камарилья, практически потерпела неудачу. Вовлеченные старейшины были разделены и разозлены, и имели очень мало причин доверять друг другу. И благодаря нашему потомству, наши двоюродные братья могли быть легко выкорчеваны и брошены в огонь, и мы могли быть исключены из их интриги секретности. Да, последний из нашего клана (исключая его детей, конечно) мог быть брошен как подачка Церкви, и семья, Ткань, все могло быть разрушено.

Но никогда нельзя недооценивать прозрение, даруемое болезнью.

Унмада и Васантасена

Слабый запах специй, смешанный с запахом от горящего навоза, витал вокруг дрожащего Даниэля...

Они пришли с востока — святой человек и его изысканная ученица. Он был брахманом, пророком, который ночами умерщвлял свою мертвую плоть, чтобы постичь мудрость. Она была дочерью раджи, женщиной, в чьих глазах горел огонь. Они действовали слаженно, как будто они были отцом и ребенком, родственными душами, любовниками или чем-то большим. Они были теми, кто созвал нас вместе.

Они шли среди великих и ужасных членов нашей семьи, не тронутые шипами их многочисленных болезней, и говорили с ними как с родственниками. Их слова были сладки и несли их видения. Ни один из западных вампиров вне нашего падшего клана не мог разговаривать с нами, Малкавианами, хотя бы в половину так хорошо; они не понимали нашего языка, они не видели. Но Унмада и его дитя несли заразу с собой. Они понимали нас, и взамен они позволили понимать их. Семья сплотилась от их слов.

Старейшины Лунатиков в Европе смирились с повелителями других кланов и пообещали им поддержку. Другие... колебались, и их можно было понять. Они боялись протянуть руки, потому что грязные лезвия нашего Зрения могли порезать их и заставит сгорать от нашей болезни. Но лучше иметь Малкавиан в союзниках, чем быть против них.

Я слышал, что были... анархи, которые смотрели на вновь обретенное объединение семьи Малкава и их переполняло презрение, или, возможно, страх, и они клялись, что ничего не станут делать, что бы мы не решили. И теперь, благословленные светом просвещения, многие другие услышали обещания нашей поддержки.

Возможно, они решили, что даже если такие изолированные и изломанные монстры как мы убеждали в серьезности ситуации, то больше не к кому было обратится за помощью.

Клятва на крови о верности — это было просто. Камарилья родилась. Сумасшедшие двоюродные братья из клана Малкавиан, отчаявшиеся философы Бруджа, отчаянные Тореадоры и Носферату, дикие Гангрелы, ненавидимые Тремеры и нерешительные Вентру. Сотни лет назад по залам встречи побежала пролитая кровь и в них заклубился пепел — эти отчаянные времена создали союз, который наш ночной мир никогда не видел прежде. И когда "Основатели", как их называли, пригласили Джованни, Ласомбра, Цимисхов и Равнос присоединится к ним, родилось что-то... вроде надежды. Надежды, что новый договор не только защитит нас всех, но и позволит снова взять полную власть над смертными.

Конечно... это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, и подобные вещи никогда не становятся реальными.

Соглашение Шипов

Я был там. Я видел это.

Чтобы выжить еще хотя бы в течение одного десятилетия, Камарилье требовалось приструнить анархов.

Война — война была важна в это время, хорошо организованная и молниеносная. Повелители Камарильи приказали гончим у своих ног охотиться. Они чуяли след анархов, прослеживали повстанцев до их крепостей, а затем ловили и убивали всех, кого могли. После... нескольких лет, Основатели схватили достаточно анархов и лидеров Ассамитов, так как Ассамиты тоже проливали кровь и приносили смерть, но ты сам можешь узнать об этом больше, если захочешь, и у них появилась сила, чтобы остановить хаос. Теневая война была окончена, и все что оставалось сделать по традиции смертных — продиктовать свою волю сдавшимся.

Они собрались возле небольшой английской деревеньки Шипы, и договор был назван Шипами, и он стал острым и колючим. Названия и узоры никогда не находятся далеко друг от друга. Старейшины предъявили свои требования анархам (и да, Ассамиты, как я сказал... не важно). Разумеется, требования заключались в том, чтобы анархи приковали себя кровью к старейшинам. У анархов не было другого выбора, кроме как согласится; они не ожидали, что кто-то заступится за них.

Но за них все же заступились. Возможно, ей двигала жалость, возможно, как некоторые говорят, просветление. Но Васантасена выступила вперед и осудила Соглашение и требования. Когда старейшины уже были готовы наложить узы крови на восставших анархов, она выступила вперед, чтобы сказать свои слова неопытной Камарилье.

"Мы раненные люди, и это соглашение не будет бальзамом для наших ран. Это шип в сердце всех Сородичей".

Слова, рожденные различными голосами, прошелестели глубоко внутри Даниэля. Он почувствовал укол шипа в свое сердце, и мертвый орган в его груди почти забился.

Вот что она сказала. Это, и много чего еще. Она говорила о кровопролитии, которое породит еще больше кровопролития, и о том, что нужна жалость, которая породит еще больше жалости.

Я был там. Я видел все это.

Когда она закончила, кровь стекала по ее щекам и запястьям, и старейшины Камарильи посмотрели на нее. Они не улыбались. Холодный... огонь все еще горел, но все, что Васентасена предложила, было воспринято холодно.

Кто-то говорит, что тогда она исчезла из Паутины, и никто больше в плетении не слышал о ней. Я отказываюсь верить в то, что она разорвала узы крови, каким-то образом она все еще должна быть прикована к Ткани, пусть и слабо. Но она воздержалась.

Она отстранилась от совета и не стала говорить снова. Но — и это слишком велико, чтобы я мог увидеть, я уловил лишь слабый запах чего-то в ночном ветре — Васантасена была, несмотря ни на что, дочерью раджи. Она не сдавалась так легко. Она проскользнула в подземелья, где содержались анархи, и выбрала себе из них банду последователей. Они последовали за ней в ее полете и...