Сборник рассказов, очерков и новелл

Какие-то сумбурные мысли зароились-заклубились в моей голове, отчаянно тормоша угасающее сознание. Вот только какие? И куда они так стремительно уходят?

Щемящее чувство обиды и невыразимая боль за мою Настену и дочку Леночку переполнили меня. Я вдруг решил, что если и умру, то не от жестокой болезни, а от жалости к своим любимым. Как же они без меня? Как перенесут мою смерть, Господи?

Губы Настеньки коснулись моих, и наступила смертельная мгла... Наверное, я все же умер.

* * *

Ну, что я говорила? Нашла я его, моего создателя.

Вот он лежит, умирает, горемыка. Мучается от страшных болей. Мучается, но терпит. А в душе — Любовь. Любовь и Сострадание. А еще, и это, пожалуй, главное, — Сила. Такая Сила Духа, что вытянула меня, Сумбурную, из небытия.

* * *

Лена, дочь, в соседней комнате, наверное, спит. Она наплакалась за последние дни и ночи, я не могла этому воспрепятствовать. Папа видел ее опухшее от слез лицо, но делал вид, что не замечает. Между нами установилось негласное правило — не показывать всех своих чувств. Может, это и дикость, но так хотелось Толе.

Сама не знаю, почему я сегодня произнесла, пытаясь кормить его с ложечки: "Ты не можешь знать, что готовит тебе будущее". Сказала твердо, с уверенностью, но тут же все испортила — заплакала. Может быть, я на секундочку засомневалась, что Толя по-прежнему крепок духом?

А он шевельнул рукой в ответ: я поняла, он хотел погладить меня по голове, как делал это часто в последние дни, но сил уже не оставалось. Только в глазах мелькнула ободряющая улыбка, пока веки не закрылись. И я увидела: он не сдается и знает что-то такое, о чем не успел мне рассказать. Ни тогда, когда мы сливались с космосом, стоя в обнимку на балконе, ни сейчас, в эти жуткие дни борьбы за жизнь. На секунду мне стало обидно, что я не во все тайны была посвящена Анатолием, что хоть одну, но все же он оставил при себе. И тут же укорила себя за такие мысли. Мне вдруг показалось, что эту — самую главную тайну — он узнал только что, оказавшись на самом краю.

На самом краю... Ложка упала на пол, пронзительно звякнув.

Я гладила любимые руки, сжимала их ладонями и пыталась согреть. Но тело стремительно остывало и мраморная кожа начала покрываться какими-то жуткими синюшными пятнами. Мне стало страшно и больно. Я заплакала. Значит, сдалась. Слезы капали на лицо моего любимого, родненького Толечки, а я смотрела на растекающиеся по его щекам капли с какой-то глупой надеждой, что отогрею Мою Вселенную слезами. Мне стало стыдно за слезы, я зарыдала в голос и упала вниз лицом. Наверное, горе одолело меня и свело с ума. Сама не знаю, как и что я кричала, но именно кричала, да так громко, что звенела посуда в серванте. В комнату ворвалась дочка, заревела взахлеб и кинулась на колени рядом с кроватью отца. А я внезапно умолкла и прижалась к застывшим устам моего Толи горячими губами. И мысли пульсировали в голове как заклинание:

"Не умирай, Моя Вселенная... Не умирай... Не умирай..."

* * *

Сумбурная мысль, едва родившись в угасающем сознании мужчины, наконец смогла увидеть меня, своего упорного и молчаливого преследователя. Потому и имя у меня такое — Тень. На самом деле я не тень, а крик. Крик души, крик женщины, у которой коварная болезнь вырывает любимого человека.

Я родился на самом краю, в тот момент, когда все почти кончилось, и отчаянно вскочил на подножку последнего уходящего вагона с надеждой и единственной целью — помочь. Только бы Сумбурная не унеслась в самостоятельный и безвременный дрейф. Она же слабая и не помнящая родства. Мне много надо успеть за то крохотное мгновенье, которое ей может показаться вечностью.

...Сумбурная, подталкиваемая мною, обрела плоть и оглянулась: я не исчез, не спрятался, а произнес свое заветное: "Как?" Как человеку превозмочь свою болезнь, как совершить чудо, как стать богом?

Мне пришлось наблюдать, как мучительно приходит в себя Сумбурная после пригрезившегося ей вселенского путешествия, вечного скитания по пространствам мира в поисках источника и смысла своего рождения. Я видел, какие иллюзии в долю секунды вспыхивали и таяли в ее существе, как укреплялась она и оплодотворялась великим и бессмертным Духом.

"Я знаю КАК, — ответила мне Сумбурная. — Теперь, наконец, знаю. Надо было только постараться. Спасибо тебе, мой друг, что неотступно следовал за мной".

* * *

...Заведующий онкологическим отделением больницы нерешительно положил телефонную трубку на рычаг аппарата, поерзал в кресле и взглянул на коллегу, профессора кафедры. Тот, сидя на скрипящем стуле, молча барабанил пальцами по столу.

— Он отказывается, — наконец произнес завотделением.

— Ни томографию, ни рентген...?

— Вообще приходить.

— Я же говорил. И жену упрашивали, и... друга их, этого, как его...

— Так что же это получается? Невероятный "случай самоисцеления"? — немного с сарказмом, кривя губы, произнес заведующий.

— Да брось ты! — нервозно буркнул профессор. — И что напишем? Диагноз, двоеточие, "Чудо"?!

Заведующий встал из-за стола, кряхтя от остеохондроза, и рассеянно промямлил:

— Отпишемся как-нибудь. Спонтанная ремиссия, отказ больного от терапии... Чудо... Чудо...

— Что говоришь? — не расслышал профессор, трогая кончиком пальца слуховой аппарат.

— Да ладно, забыли.

* * *

Дурочка она. Такая же брошенная, как и я когда-то. Жалко мне ее. Только подумали и тут же забыли, а ей теперь скитаться без времени. Ничего, повзрослеет когда-нибудь. А возьмем-ка мы ее в друзья, под опеку, а, Тень?! Вдруг толк выйдет из этой "Чуды"? Глядишь, и материализуется еще — никак опыт-то у нас теперь есть! А пока мы ее по Эффо проведем. Расскажем, покажем. Вместе-то веселей путешествовать! У меня так много вопросов на повестке — не зря ж меня Сумбурной зовут... А у тебя, мой друг?

? Спин (от англ. spin — вертеться) — термин, используемый в физике. Означает собственный момент импульса элементарных частиц, имеющий квантовую природу и не связанный с перемещением частицы как целого. Спином называют также собственный момент импульса атомного ядра или атома; в этом случае спин определяется как векторная сумма спинов элементарных частиц, образующих систему, и орбитальных моментов этих частиц, обусловленных их движением внутри системы [прим. автора].

ДИАЛОГ

Аннотация, синопсис:

В кромешной темноте общаются двое, силясь осознать где они и что с ними случилось. Не помня своих имен, не видя друг друга (работает только слух) героев начинает охватывать беспокойство и даже паника. Оба слышат только таинственный ритмичный звук, одному напоминающий тиканье часов, другому — падающие капли. Наконец, вспоминаются и имена, и события, предшествующие странному знакомству собеседников...

Когда мой отец в 2004-м умирал, находясь в коме после инсульта, я трое суток провел у его постели, пытаясь спасти самого дорогого мне человека (системы, катетеры, уколы, консультации по телефону с коллегами-спецами, профессорами — дело было в деревне, на дому, транспортировать в больницу смысла не видел). Не обращая на все признаки агонии, ранним утром в последние минуты я заговорил с ним, всеми фибрами чувствуя его рядом, растерянного, удрученного происходящим.

Опыт такого общения к тому времени был уже большой. За руку держу, глажу (сантиментами по отношению ни к матери, ни к отцу я не отличался, вот брат мой — тот мог сюсюкать) и говорю приблизительно следующее: "Пап, тебе сейчас виднее: уходить или оставаться. Оставаться — значит, буду бороться за твое тело сколь угодно долго. Мы любим тебя и отпускать не хотим. Но если все это бессмысленно, и тело уже не вернуть — дай знать — любым доступным способом, я увижу."

Стою на коленях перед кроватью, слушаю его храп (дыхание Куссмауля — одна из форм предсмертного дыхания) и в глаза (хоть и прикрытые веками) смотрю. И в ту же секунду из под ресниц слеза — крупная такая, чистая — выкатилась. Стиснул я зубы (одно дело чужие люди, а тут — свой, родной, любимый и безгранично уважаемый мною), ком в горле держу и говорю мысленно: "Я понял тебя, пап. Отпускаю." (А мог ведь и не отпускать, бороться и дальше неопределенно долго). В то же мгновенье он и умер. Отец атеистом всю жизнь был, всё, что знал я и чем интересовался, считал ахинеей. А я особо и не навязывался — не только ему, вообще всем. Если бы мировоззрение его было более лояльным к посмертному существованию, я бы смог поговорить с ним тогда непосредственно. Это моё наблюдение — такие люди, как мой отец, на Рубеже сильно скованы прижизненными стереотипами, освобождение от них проходит долго, мучительно, иногда драматично.

Позже прямое общение состоялось (уже после похорон), встречались (преимущественно, в контролируемых снах), обменивались, делились... Помог мне отец однажды здорово. Потом мы расстались, я знал, что путь его далек и докучать ему моей компанией больше нельзя. И только тогда я отпустил папу по-настоящему...

Ритмичный звук на одной ноте почти не был различим. Но он был. Ни на что не похожий, незнакомый, и почти не причиняющий каких-то неудобств. Ну, есть и есть. Он то усиливался, то исчезал за гранью слышимости.

— Мы с тобой уже черт те сколько разговариваем, а я до сих пор не знаю твоего имени...

— ... А твое как?

— Да зови просто Маска.

— Маска... Маска...

— Ну, так как тебя звать-то?

— ... Маска, Маска...

— Чего заладил-то? Не нравится имя?

— Нравится, не нравится, не в этом дело. Я свое имя не помню.

— Как это так, не помню?

— Вот мы с тобой недавно обсуждали какие бывают на свете цвета, ты, Маска, насчитала 19. Но ведь цветов только семь — Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый. Остальные — оттенки этих семи.

Маска задумалась.

— Да, мне знакома такая напоминалочка про охотника и фазана. Точно, ты прав. Семь. А ты еще что-нибудь из детства помнишь?

— А почему сразу из детства, Маска?

— Не знаю, мне кажется, нас так в садике еще учили: каждый охотник желает знать... Я вот еще считалку помню: "На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой? Выходи поскорей, не задерживай добрых и честных людей!".

— Помню, помню! А вот еще: "Аш кар дар мир пики пики дар мир у у рита та аш кар да!".

Маска не отвечала. Ее собеседник тоже притих, наверное, о чем-то думая. Стало совсем тихо. Эта тишина раздражала обоих. А почему — никто из них не отдавал себе отчета. Только каждый стремился чем-то ее заполнить скорее. Однако, было похоже, что темы все иссякли. Тогда Маска запела:

— Мне бесконечно жаль своих несбывшихся желаний, И только боль воспоминаний гнетет меня...

— Маска! Ура! Меня Сашей зовут! Мое имя Саша! Ой, запою сейчас тоже! "... Хотелось счастья мне с тобой найти, но почему-то нам не по пути...".

— Ну наконец-то, вспомнил. А голос у тебя ничего, Александр. И со слухом все в порядке. Ты что, пел когда-то?

— Маска, я не он, я — она.

— В каком смысле?

— Я — Александра. Девочка, в смысле. А ты?

Маска опять замолчала, переваривая вопрос. Саша чувствовала это. За то время, пока они беседовали друг с другом, каждый научился немного читать мысли собеседника. Даже не мысли, а точнее сказать — чувства. Маска была в некотором замешательстве. Вопрос пола — кто мальчик, а кто девочка — являлся новой темой в разговоре.

— Саша — значит Шура? Можно так тебя называть?

— Можно. Меня так в детстве мама звала. А в школе кое-кто Шуркой дразнил, но я не обижалась. Мне мое имя в любом виде нравилось. И сейчас нравится. Только вот чего-то не достает к нему...

— Чего?

— Как будто два имени должно быть. Или еще какое-то слово... Ну не может быть, чтобы одно имя и всё... Саша и... м-м. Ну подскажи! Саша и ля-ля-ля какое-то. Да?

— Не понимаю я тебя. Может: Саша и Александра?..

— Нет, нет, нет! Не два имени, а к каждому из них еще что-то должно добавляться. Ну может... Например... Александра Великая? Нет, не звучит... Александра Ма... Мо... Ва...

— Да не мучься ты, Сашок, пусть одно имя будет, оно у тебя красивое и так. Если бы ты была императрицей какой-нибудь, тогда пожалуйста: Александра Первая... или, на худой конец, Вторая.

Саша продолжала напрягать память и перебирала в уме все возможные слова, какие помнила.

— Мне как-то все равно. Вот я назвался Маской и меня это устраивает. Вполне привык... Постой-ка!

Саша тоже обратила внимание на какую-то нелепость, только что прозвучавшую.

— Маска, так ты мальчик? Ты назвалась Маской или назвался? Привык или привыкла?

— Саш, — шёпот Маски насторожил обоих, — Саша, а ты сама как думаешь, кто я? Ты по голосу можешь определить? Или по внешнему виду?

Александра тоже перешла на шепот, и волнение передалось в этом шелестящем звуке:

— Я не вижу тебя, Маска...

— И я тебя...

Вновь настала тишина, но вместе с ней из пространства, незаметно окружавшего до сих пор собеседников, проступила и кромешная мгла. Оба осознали в одно мгновенье, что только слышат друг друга. Все время, пока неспешно шел разговор, никто даже не задумался, где Саша и Маска находятся.

— Маска, мне страшно, — жалобно заскулила Саша. — Мы где?

— Я не знаю, — еле слышно прошептала в ответ Маска.

— Давай шепотом разговаривать и дальше, мне так спокойнее.

— Мне тоже. Давай. А ты далеко от меня?

— Рядом совсем.

— Ты мне прямо в ухо говоришь...

— Какое ухо?

— В левое. Стой-ка! А что у меня, кроме уха... А у тебя есть ухо?

— Маска, мне совсем становится страшно, я не понимаю ничего. Где мое тело? Оно же было у меня когда-то? Я ведь с телом родилась?..

Разум Маски мелко завибрировал от ужаса. Это испытывала сейчас и Александра.

— Саша, мы как тут оказались, и где мы вообще?

— Я поняла! — дрожащим голосом, но все еще шёпотом воскликнула девочка Александра. — Мы спим и снимся друг другу! Ну такое ведь может быть? А? Я — твой сон, а ты — мой сон.

— Нет, ты ошибаешься. Это не сон, это — что-то другое. Ты вот про имя говорила. Знаешь, мне кажется, я не Маска. Меня как-то по-другому зовут. Камерал... Камерун... Камералов... Каверасов...

— Ой. Ведь ты фамилию свою вспоминаешь. Я помню ее! Коловерин! Тебя кто-то искал недавно и кричал: "Где Коловерин?", а ему ответили: "Да вот он с Сашей рядом".

— Точно, Коловерин Алексей Юрьевич! Ты права, у имени должна быть фамилия! И еще отчество!

— Александра... Ма... Мон... Не помню, — Саша заплакала, приговаривая: — Ма, мо, ма, мама, мамочка, я не помню ничего, что со мной? Где я?

— Тихо, тихо, Саня, успокойся, сейчас будем разбираться.

Девочка продолжала всхлипывать, но говорить прекратила, прислушиваясь к давно звучащему незнакомому звуку, сейчас внезапно усилившемуся. Тин-пин, тин-пин... Или как-то так: тын-пик... А иногда одной части не было слышно, а просто: пик, пик, пик...