Записки подменыша

— Точно, точно!.. Так вот, этот Эндрю создал, скажем так, почти антипод Гранд-Вавилона — прекрасный, идеальный город. Под водой.

— Вроде Атлантиды? И отсюда "Атлант"?

— Ага, типа того. Это был город для учёных и творцов — писателей, художников, музыкантов... В общем, для интеллигенции. Для кого-то вроде тебя. Для тех, кого Эндрю Райан счёл лучшими представителями человечества. — (Она могла бы благодарно и мягко отшутиться — но голос Даниэля звучал жёстко, почти с презрением; нежные черты будто стали суровее и резче, улыбка исчезла. Да он ведь и правда немного презирает интеллигенцию, — вдруг дошло до Алисы. Презирает меня, и мою рафинированную начитанность, и мою — как ему кажется — далёкость от жизни. Презирает людей, которые выросли на книгах, а не на дворовых драках. Ему кажется, что они хуже знают жизнь. Что они эгоистичнее и слабее). — Город назывался Восторг. И эти прекрасные люди, по его замыслу, должны были создать там, в Восторге, прекрасное общество. Рай, можно сказать. Как он говорил... Сейчас, погоди! — (Он на секунду прикрыл глаза, вспоминая). — "Нет, говорят нам в Вашингтоне, всё принадлежит бедным. Нет, говорят нам в Ватикане, всё принадлежит богу. Нет, говорят нам в Москве, это принадлежит всем. Я отверг эти ответы". Он считал, что художник должен быть свободен — и его творения не должны никем контролироваться, кроме него самого.

— Цель-то благая, — отметила Алиса, невольно думая, как продолжить этот смысловой ряд. "Нет, говорят нам в Гранд-Вавилоне — всё принадлежит дьяволу"? — И ряд интересный: Ватикан и католическая церковь, СССР и социализм... Только вот это действительно кажется утопией. Как такое воплотить? Общество же не может целиком состоять из одних художников да музыкантов.

— Именно! — вскинув брови, воскликнул Даниэль. И снова улыбнулся — обескураживающе светло; ему явно каждый раз доставляло удовольствие, когда она угадывала что-то на пару шагов вперёд. — В том-то была и проблема. Начиналось всё хорошо, даже идеально, но потом пошла всякая фигня — потому что кто, грубо говоря, будет за творцами и учёными чистить унитазы и чинить трубы? Кто им будет продукты добывать?.. Для таких целей стали из внешнего мира, с поверхности, приглашать всякий обслуживающий персонал — чернь, так сказать. И вот она-то и принесла с собой ценности и проблемы этого внешнего мира. Возникли всякие махинации, подставы, чёрный рынок — всё, чего изначально в Восторге не было. И вот в игре показан именно крах этой цивилизации, то, что несостоятельна сама идея о великой идеальной цивилизации, основанной на искусстве, понимаешь? И эти вечные противоречия — что без эксплуатации никуда, что наёмный труд всё равно будет и ещё прочнее пустит корни в такой среде...

— "Машина времени" Уэллса. Там такое разделение, по-моему, доведено до крайности, — сказала Алиса — хоть и не надеялась, что Даниэль читал. Он нахмурился.

— Напомни, о чём там? Это где чувак попадает сначала к лилипутам, потом к великанам и?..

— Нет-нет, это про Гулливера. А в "Машине времени" есть элои и морлоки — прекрасные, изнеженные, вечно юные аристократы и их огрубевшие рабы, живущие под землёй. В принципе, если довести до абсурда такое "идеальное" общество, то...

— Да-да-да! — взбудораженно подавшись вперёд, закивал он. — Поэтому игра даже не столько по мотивам "Атланта", сколько в полемику с ним... Ну, как бы ради других выводов. Но там много всяких прикольных отсылок — например, само имя Эндрю Райана составлено из имени Айн Рэнд. Эта, как её...

— Анаграмма?

— Ага! — хихикнув в лукавом псевдосмущении, он потёр висок. — Пиздец я тупое быдло, да?!

Почему-то даже грубый мат в этих красивых устах звучит не мерзко, а искромётно и весело — и чуть провокационно. Алиса улыбнулась.

— Нет, мне так не кажется... Но идея интересная в этой игре. По-моему, так вообще всегда происходит, когда пытаются некую искусственную абстрактную идею навязать реальности, подтянуть под неё всё. Общество — это всегда очень сложный комплекс факторов, разные социальные группы с разными ценностями и мотивами. И, когда всех под одну гребёнку — получается примерно то, что вышло в СССР. Плановая экономика, которая просто неестественна для жизни, которая не может удовлетворить потребности общества и полноценно развиваться. Тоталитарный режим с жёстким подавлением личности. И при всех плюсах — социальной защищённости, стабильности, мощном военном секторе и так далее — можно ли оправдать всё это мечтами о прекрасном волшебном коммунизме, где все будут равны?

— Да! Да и что вообще такое равенство?! — воскликнул Даниэль. Он слушал её, широко распахнув глаза, приоткрыв губы, почти не моргая — с чем-то вроде восхищения; его лицо теперь словно сияло изнутри. Это уже не похоже на актёрскую игру; что же так зацепило его — грамотная речь? Голос? Лицо — её проклятое лицо, отразившее чернильные муки того, что давно закончилось, наспех слепленное из обманчивой чистоты и правдивой боли?.. — Знаешь, меня именно это всегда выбешивает в рассуждениях всяких мамкиных коммунистов да социалистов. Как оно вообще возможно? Имущественное равенство — утопия и бред, потому что всегда, даже в самом примитивном обществе, выделяется правящая верхушка, всегда есть люди побогаче и победнее! Всегда кто-то выделяется в военном деле, кто-то, не знаю, в охоте, кто-то умом, кто-то внешностью. По хоть каким-нибудь параметрам люди всегда неравны. И какого хрена, простите, мы должны мерить одними мерками человека, который с нуля выстроил свой бизнес — своим умом, самоорганизацией, не знаю, банально способностью "вертеться", пробивным характером, — и простого обывалу, который тупо смотрит YouTube в свободное от офиса время и ничего не делает?!

— Полностью согласна. Когда речь заходит об этом социалистическом "равенстве возможностей", я всегда привожу один пример, — сказала Алиса — улыбаясь, хотя колкое слово "обывала" почему-то то ли зацепило, то ли чуть насмешило её. Интересно, а она в глазах Даниэля — тоже такой обывала? Кто-то без бунтарского прошлого; покорный слуга системы без пирсинга, дредов, ирокеза и тату?.. Если бы он знал, кто она, он бы, конечно, так не думал. Хотя — он ведь не понял бы, даже если бы знал. — У меня есть знакомый писатель, который сейчас преподаёт в колледже. Очень талантливый, достойный, благородный человек. — (На секунду она запнулась. Сложно, всегда сложно говорить о Горацио. Только такие шаблонные слова и приходят на ум. Шум, пустой шум в голове, полузабытые образы — и почему-то сакура). — Он очень много сил вкладывает в эту работу, воспринимает её как какую-то... нравственную миссию, что ли. В чём-то — более человечную, более светлую, чем творчество. И среди его студентов есть ребята с разными проблемами — задержками в развитии и так далее. Он однажды рассказал мне об одной такой девушке. О том, как она выросла и изменилась у него на глазах, начала правильно писать хотя бы некоторые слова, перестала бояться разговаривать. Но... Прости, это, наверное, прозвучит неэтично, но — глаза в кучку, вечно текущие сопли, неспособность выстраивать элементарные логические связи, трудности даже с чтением и письмом. Она в этом не виновата, конечно. Но разве это несчастное существо можно с ним сравнить? Разве они равны — хоть в чём-нибудь?.. Или разве она равна, например, мне — человеку с учёной степенью? Или я — не особенно спортивный человек — равна своим одноклассникам, которые брали золото на соревнованиях по футболу или баскетболу? Всё зависит от угла зрения, и...

— Да, но ты же больше про физическое, врождённое неравенство! — взволнованно перебил Даниэль, ёрзая на стуле. Он уже несколько раз набирал в грудь воздуха, чтобы перебить её; кусал яркие красивые губы, неистово ерошил волосы, поправляя чёлку, и вздыхал. Ему явно физически невыносимо слушать, надолго концентрируя внимание на собеседнике — он больше нацелен говорить сам. Монологичное существо — как и она сама; но, тем не менее, до смешного уверенное в своей диалогичности. "Я хорошо умею слушать"; Алиса едва сдерживала умилённо-грустную улыбку, вспоминая это бахвальство. — А я — про социальное и экономическое. Его по факту тоже не бывает и быть не может. В чьих руках сконцентрированы ресурсы, тот и главнее — всегда так! Поэтому всегда есть эксплуатация человека человеком. Капитализм в этом плане даже честнее — в нём, по крайней мере, используется наёмный труд, а не тотальное подчинение государству! То есть...

— Я тоже так считаю. У человека хотя бы есть мотивация работать. Есть рынок, конкуренция — и всё это функционирует по очень естественным законам, а не по навязанным сверху. Не во имя отвлечённых идей.

— Да-да-да! — глаза Даниэля воинственно сверкнули. — Меня дико бесят люди, которые козыряют постоянно этим: "Свобода, равенство, братство". Что вы, блин, в это вкладываете, ёбаные малолетние максималисты?! Круто, наверное, дурить наивным подросткам голову лозунгами, когда не знаете, как их реализовать! — изменившись в лице, с какой-то злобной весёлостью прошипел он. И тут же очаровательно улыбнулся: — Извини.

— Ничего. Вижу, для тебя это наболевшее.

— Так и есть. — (Даниэль кивнул, чуть мрачнея. Его беспокойные пальцы уже складывали самолётик из мятой салфетки). — Я сам был таким — таким же максималистом. Верил в это утопичное равенство, в тотальное разрушение. В то, что такое равенство возможно только при условии разрушения государства как института. "Destro-oy everything!" — (Он опять прорычал эту фразу протяжным хрипом — будто в микрофон на сцене. Алиса представила, как он рвёт на себе футболку в свете софитов, как швыряет в толпу кожаную куртку с заклёпками — и фанатки ловят её с восторженным визгом). — Но теперь — теперь я другой. Я перерос всё это, понимаешь? — (Изящный, чуть манерный жест — резкая черта, которую он проводит по воздуху. Граница. Рубикон). — Перерос этот максимализм, перерос веру в то, что человек человеку брат. Человек человеку волк! — (Даниэль сжал руку в кулак — так, что костяшки пальцев над грубо набитым крестом побелели. В его лице, сияющем суровой решимостью, в странной ухмылке на грани с гримасой теперь было больше пугающего, чем красивого. Straight Edge, — вдруг вспомнила Алиса, глядя на блёклую черноту креста. Вот что это такое. Затерялось где-то в глубинах памяти; субкультура, отрицающая алкоголь, курение, наркотики, беспорядочные половые связи... Но — странно; он не похож на человека, отрицающего всё это. По крайней мере, последнее — точно). — Кто кого сожрал, тот и сильнее. Нужно и можно брать, пока дают. Раньше я был альтруистом, верил во всё общее — но потом отрёкся и от этого. Потому что меня переубедила жизнь, переубедил опыт! Переубедило то, чего нет у них. Нет — или недостаточно. Я смотрю на них и думаю: дети. Это просто дети! — (Ухмылка исчезла; взгляд Даниэля стал скорбным, почти растерянным. Он покачал головой. Какие выверенные актёрские интонации, какие отточенные жесты... Почему же всё это выглядит так позёрски, так неестественно?). — И неважно, сколько им лет — четырнадцать или сорок. И неважно, на какой они стороне — панки, скины, правые, левые, центристы, либералы...

— Тут понимаю. Я тоже аполитичный человек.

— Я теперь аполитичный человек. Теперь, когда меня тащат в такие споры, я всегда говорю: отстаньте, мне похуй! — он нервно засмеялся. — Потому что все они правы — и все неправы! Это мой выбор — ничего не придерживаться. Человек выбирает, раб повинуется. Я — человек!

— Интересное разграничение, — снова отметила Алиса. Кажется, эта громкая пафосная фраза была на его странице. Как и извечно-мейнстримное "Ничто не истина, всё дозволено" Ницше. И ещё какие-то псевдоглубокомысленные цитаты из игр. Ничего; такой красоте можно простить маленькие слабости. — А разве в каждом не сочетается то и другое? По-моему, каждый может быть и человеком, и рабом. В разных ситуациях.

Ты мог бы стать моим рабом, например. Или я — твоим?.. Хотя какая, в сущности, разница? Так или иначе, игра вышла бы интересная. С несколькими альтернативными концовками — как ты любишь.

— Я вообще не хотел бы быть человеком. Хочу стать роботом! — улыбаясь, твёрдо-низким, чеканным голосом заявил Даниэль — опять непонятно, в шутку или всерьёз. — Как только появится такая возможность, я тут же кибернезируюсь. Это же так круто — иметь не биологические, а техногенные части тела. Быть неуязвимым! Быть идеальным исполнителем задач!..

— Да, помню, ты говорил, — осторожно сказала Алиса, не зная, имеет ли право улыбнуться в ответ. — Протоколы и всё такое.

— Да. Я всегда действую по протоколам. — (Даниэль всё ещё улыбался, но уголок его рта странно дёрнулся, а в лице снова проступило что-то тёмное, тяжёлое. Смесь раздражения, грусти — и огромной, огромной усталости. Он снова закашлялся и, морщась, вытер салфеткой рот). — Только они и держат социум. Только они сохраняют порядок. Анархия, нарушение протоколов — это хаос. Смерть всего. И, когда они начинают заливать мне про нонконформизм, равенство и братство, я включаю протокол логики, здравого смысла и отрицания. Потому что это путь в никуда!

— Идеи и лозунги-то красивые, но проблема, мне кажется, в самой идее отрицания и разрушения, — сказала Алиса, соскребая пластиковой вилкой крем с остатков булочки. Эти наигранные, хоть и импульсивно-сильные эмоции; эта оживлённая до нервной болезненности болтовня; эта фиксация на "протоколах"; этот поверхностный актёрский шарм... Что же всё это такое? Навязчиво знакомый ребус. Будто разгадка вертится на языке. — Как говорится: отвергаешь — предлагай. А все эти нереалистичные "Мы старый мир разрушим до основанья — а потом"... Не знаю. Они призывают к разрушению, но не предлагают достойной и реально воплощаемой альтернативы.

— Призывают к разрушению, — встрепенувшись, повторил Даниэль — почему-то явно довольный этой формулировкой. — Так и есть! В большей части панковских песен есть призывы к насилию. Весь панк-рок — по сути, такой призыв. Уничтожь! Уничтожь! Уничтожь государство, полицию, церковь, рыночные отношения — но что вместо этого? Что вместо этого-то будет, долбоёбы?! — (Тот же сухой озлобленный смех. Даниэль развёл руками). — Ничего толкового они предложить-то не могут! У меня тут есть одна знакомая женщина, которая, эм... В общем, сторчалась.

— Оу, — сочувствующе произнесла Алиса — хоть Даниэль и сказал это слово глумливо, почти хихикая. Он отмахнулся — так беспечно, будто говорил о погоде.

— Да — начала тут встречаться с одним и подсела вместе с ним на какую-то дрянь... Ну да ладно, её проблемы. Человек выбирает!.. Короче говоря, мы с ней обсуждали всё это на одной тусе — и знаешь, до чего она особенно докопалась? До налогов! Мол, вот, государство такое-сякое, плохое-несправедливое, почему это мы должны ему часть честно заработанных денег отдавать — если по факту с дорогами, больницами, школами и так далее один хер всё неладно... В общем, весь этот традиционный наивный бред! — (Он презрительно поморщился). — Я говорю ей: ну, а на какие деньги будут ремонтировать дороги, содержать больницы и прочее, если государства не будет? Она мямлила, мямлила что-то невнятное — и в итоге вышло, что на деньги корпораций. Но прикол-то в чём? — (Голос Даниэля вдруг стал тихим, сладко-вкрадчивым; Алиса поняла, что он изображает интонацию, с которой тогда обращался к той девушке. Виртуозное вживание в роль). — В том, что тогда налоги всё равно пришлось бы платить, только корпорациям!