В какой-то момент Бартл поднял голову, окинул собравшихся прищуренным взглядом, который особо задержался на мне, после чего направился к выходу из зала, скрываясь за дверными панелями уже через несколько секунд. Поднявшаяся волна возмущенного ропота была утихомирена взмахом руки Иберии.
— Спишем эту выходку на состояние аффекта, — проговорил он утомленно. — К тому же, с некоторых пор Бартл и иже с ним напрямую подчиняются... м-да, своему командиру. Адсон, ты подготовил бумаги? Осталось только решить, кто будет наставником нашего нового мастера. — Оглядев собравшихся исподлобья, я убедилась в том, что, несмотря на почетность этой должности, желающих иметь со мной дело ни у кого не было. — Не спорю, задача непростая. Никудышная физическая форма и откровенное невежество — меньшее, что предстоит исправлять ее наставнику. Молодого мастера необходимо познакомить с обычаями нашего клана и моей семьи, и лучше всех с этим справишься, конечно же, ты, Индра.
Для всех это заявление стало сенсацией. Для всех, кроме самого Индры. Спокойно сидящий рядом со своим отцом парень даже не вздрогнул. Он не собирался возмущаться или пытаться отмежеваться, хотя, спору нет, брать на себя роль моей няньки ему едва ли хотелось.
— Но не слишком ли... юный босс молод? — решился вставить один из присутствующих — длинноносый, большеглазый господин в почтенном возрасте.
— Вы считаете мою молодость недостатком? — спокойно уточнил Индра, поднимая свой невозможно-темный взгляд на собеседника.
— Ну что вы... все присутствующие не дадут соврать: у вас нет изъянов, — ответил поспешно тот с намеком на двусмысленность.
Но Индра лишь покривил губы в суховатой улыбке.
Когда Адсон — личный секретарь его величества — положил перед ним распечатанный документ, Иберия подозвал меня, протягивая изящную перьевую ручку.
— Поставьте здесь свое имя, милая барышня, — галантно попросил он, смотря на меня, поджавшую губы и бессмысленно хлопающую глазами. — В чем дело? Может быть, вы хотели что-то сказать собранию, прежде чем давать свое согласие? Не спорю, решение ответственное.
Его серьезный, участливый тон был самой обычной насмешкой, и это понимал каждый.
— Нет, — пробормотала я, краснея. — Я просто... просто не умею писать.
* * *
Совещательный зал стремительно пустел, и когда я уже собралась последовать примеру прочих старейшин, раздался голос моего наставника:
— Стой на месте. Слова "все свободны" к тебе не относились.
Проводив взглядом последнего человека, покинувшего помещение, я настороженно обернулась. Моя наивность испарилась. Мысли о том, что Иберия, как всамделишный любящий отец, примет меня в свою семью с распростёртыми объятьями, уступили место догадке. За подобную честь придется заплатить высокую цену. Чтобы подняться до тех высот, на которых находился клан Нойран, просто дойти до Тавроса было недостаточно.
— Считаешь себя особенной? — глаза Индры прищурились. Все еще сидя в своем кресле, он достал черную сигарету.
— Чего...
— Я спросил, считаешь ли ты себя особенной?
И почему этот подросток не выглядел смешно, корча из себя взрослого? Сидя здесь, куря и смотря на меня с холодным презрением.
Индра не играл роль. Чтобы производить впечатление прирожденного убийцы и садиста ему не нужно было взрослеть дальше. Он уже отлично справлялся с тем, чтобы пугать до колик.
— Не понимаю, к чему...
— Все время этого собрания тут только о тебе и говорилось. Твое появление произвело фурор. Порождение Эзуса, благословенное Эйей, — какая невидаль. Ее выбрал Мельхом, она добралась до Тавроса невредимой, стала приемной дочерью самого Иберии — чудо на чуде и чудом погоняет. Понимаешь? — я лишь сильнее нахмурилась, следя за тем, как он стряхивает пепел прямо на пол. — Это дано не каждому, правда? Такое могло случиться лишь с кем-то особенным, не так ли?
— Ну... я...
— Признайся, ты считаешь себя особенной.
Задумавшись, вспомнив, как много случайностей, сложившись воедино, привели меня сюда, я неловко пробормотала:
— На... наверное...
Его глаза прищурились.
— На колени.
— А? — растерялась я, веря, что ослышалась.
— С этого самого момента это твое место. Ясно?
— Ч-чего?! Я не стану...
— Станешь, — спокойно заверил Индра. — Что такое? Считаешь себя выше этого, потому что ты "особенная"? Можешь забыть о своей особенности. И чем скорее, тем лучше. Думала, что, придя сюда и принеся это барахло, ты получила привилегию называть моего отца своим отцом, а меня — своим братом? Что, выслушав твою историю, мы умоемся слезами умиления? Интересно узнать, о чем ты думала, когда отец назвал меня твоим наставником? Как ты себе это представляла? Тебе кажется, что я должен относиться к тебе с большим уважением? Что я слишком груб и жесток? Погоди, ты еще не все слышала.
Чувствуя расползающееся жжение в груди, я даже не пыталась защититься. Потому что его слова были извращенной... правдой. Глубоко в душе я рассчитывала на понимание и поддержку, в связи с чем теперь мысленно называла Индру изувером и ублюдком. Он озвучивал мои наивные мысли в своем переложении.
— С этих самых пор у тебя будет свод заповедей, придерживаться которых ты станешь следующие три года, вплоть до своего совершеннолетия. Первая и главная: наставник — твой царь и бог.
Я не сдержала едкий смешок.
— Вторая: ты — никто. Как тебя зовут?
— Эла, — отозвалась я напряженно.
— У тебя нет имени. У тебя даже пола нет, понимаешь? Ты не женщина, твои волосы завтра будут срезаны. И тебе запрещено их отпускать до своего семнадцатилетия.
Услышав это, я подняла руки к волосам, которые, как и у моей матери, были густыми, волнистыми, выгоревшими на солнце. Потерять их означало разорвать всякую связь с родным домом.
— Эти два пункта включают в себя остальные: безоговорочное подчинение, никаких жалоб и недовольства, обязательное ношение перчаток и... вот это, — с этими словами он кинул мне зажигалку, которую я едва поймала.
И если о том, что означал его последний жест, я могла догадаться, то над словами о перчатках мне пришлось поломать голову. Дело, как оказалось, было вовсе не в его брезгливости. А в том, что мои руки были всегда ледяными.
— Если бы стать частью нашей семьи было так просто, очередь, собравшаяся под дверями этого дома, обогнула бы Амальтею трижды, — добавил Индра. — И, честно признаться, я сомневаюсь, что трех лет хватит на то, чтобы даже с модификациями приблизить тебя к уровню, приемлемому для бойца Нойран. Уровня старейшины ты не достигнешь и через полвека. А теперь становись на колени.
Нахмурившись, я набрала воздуха в грудь. Мой взгляд уставился в пол.
— Быть никем привычно для меня, — пробормотала я тихо. — Что не скажешь о вставании на колени. Однако я сделаю это. Но не потому, что меня напугала эта твоя... ваша речь. И не потому, что я ей прониклась. Да, мне больше некуда пойти и, да, я хочу стать сильнее, умнее, хочу стать лучше. Хочу стать кем-то. Но на колени я встану потому, что придет то время, когда на моем месте будешь стоять ты... вы.
Говоря прямо, что собираюсь превзойти его, я пообещала себе, что это — последняя моя дерзость в его адрес.
В тот раз Индра мне ничего не ответил, но судя по его взгляду, в этом и был смысл моего унижения. Он знал лучше меня, что этот момент наступит.
7 глава.
Все были довольны. Старейшины, простые подчиненные, а особенно старшая сестра Индры готовы были аплодировать стоя молодому боссу, когда увидели меня идущей позади него, обритую налысо и натренированную поджигать его долбаную сигарету в любой момент, когда этому малолетнему садисту приспичит курить.
Им нравилось видеть меня, жалкую и безвольную, явно противопоставленной им — знатным, уважаемым, неприкосновенным.
— Выгуливаешь свое животное? — не упускала возможности задеть меня Илона, которая от новости о моем удочерении едва не поседела.
Известие о пополнении их семьи задело восемнадцатилетнюю красавицу за живое. Потому при нашем знакомстве она посоветовала мне держаться от нее подальше.
— Лучше не попадайся мне на дороге, маленькая дрянь, — прошипела она в тот раз, смотря на меня сверху вниз. — Иначе я вырву тебе твои отвратительные зенки и скормлю их собакам отца. Они обожают глаза самоуверенных дур.
Не попадаться ей на дороге оказалось не такой уж сложной задачей: живя в одном особняке, мы, тем не менее, могли не видеться неделями. И потому я не вспоминала о ней и бойцовых собаках ее отца до тех пор, пока в голову Индры не приходила гениальная мысль разнообразить график моих тренировок уборкой вольера этих клыкастых монстров.
Первой вещью, которой мне предстояло научиться, был не рукопашный бой, фехтование или стрельба. Даже не алфавит. А терпение. Такое, которое было бы неотличимо от безразличия. Успехов в этом Индра добился уже через пару месяцев. Намного раньше, чем в остальном.
И дело было не в моей лени или отсутствии у наставника учительского таланта, а в том, что долгое время я страдала бессонницей. Карауля каждое утро Индру у его покоев, я почти всегда засыпала прежде, чем он выходил. Солнечный свет действовал на меня, как на иных благоприятная для сна темнота.
— Какого дьявола ты здесь развалилось? — бормотал в такие моменты молодой босс, намеренно обращаясь ко мне, как к существу бесполому. — Ты нарушаешь график. Знаешь, чем это может для тебя обернуться? Тем, что твое совершеннолетие отложится на год.
Поднимать разговоры о боязни темноты было стыдно, потому я молча выслушивала его недовольство. А когда долгий день менялся местами с еще более долгой ночью, уходила в свою комнату. Небольшую, с широким окном, соседствующую с другими такими же комнатами, предназначенными для проживания прислуги. По моему личному расписанию я должна была промучиться кошмарами до полуночи, после чего пойти прогуляться на свежем ночном воздухе до рассвета, вернуться, чтобы вздремнуть еще два часа, а потом уже предстать перед своим наставником.
— Если так пойдет дальше, о модификации можно и не мечтать, — недовольно заявлял Индра, смотря на мои медицинские показатели. Сидя на стуле и дымя сигаретой, он читал отчет курирующего меня врача, пока я пыталась сохранить равновесие, стоя на весах. — Ты похудело на пять килограмм всего за две недели. Теряешь вес и совершенно не становишься сильнее. Мне что, нужно кормить тебя с ложки?
Объяснять ему, что дело не в недоедании, не было сил. К тому же, глупо предполагать, что кто-то при таких физических нагрузках мог добровольно отказываться от пищи или сна.
Моя слабость и неспособность воспринимать новые знания несказанно раздражали юного босса, но приученный держать себя в руках, он лишь мрачно смотрел на мои неуклюжие попытки "стать лучше".
— Эй, босс, а ты... вы найдете мне партнера для спарринга, да? — спросила я, когда обычная "легкая атлетика" уже набила оскомину.
— Ты на себя в зеркало смотрело? — презрительно пробормотал Индра. — Сражаться ты можешь только с ветром, и я уверен, что победа будет не на твоей стороне.
Как бы там ни было, пришел тот момент, когда я была вынуждена пренебречь последними остатками своей гордости. Той ночью, прежде чем пойти к Индре на поклон, я, размазывая по лицу слезы бессилия и одиночества, мерила нетвердыми шагами огромную территорию базы. И когда уже собралась смириться с неизбежностью скорого позора, увидела в темноте огромные очертания чужой тени.
Остановившись, я следила за тем, как слева, со стороны жилых корпусов карательного спецотряда, на меня наступает огромное, как авиалайнер, нечто. Через минуту выяснилось, что приближающейся махиной был всего лишь Бартл.
Всего лишь Бартл, с которым я всегда мечтала встретиться один на одни ночью, когда вокруг ни души, ага.
Вытерев слезы, я смотрела на то, как мужик медленно приближается, останавливаясь в метре от меня, и окидывает взглядом с высоты своего непомерного роста. Теперь он казался еще более угрожающим и свирепым, чем на том собрании, которое проходило днем, в окружении десятков других людей. При взгляде в его глаза мне показалось, что он появился здесь не случайно, а намерено для свершения возмездия. Все-таки его ненависть ко мне была очевидна и, что уж говорить, логична.
— Какая же... какая же ты... маленькая, — пробасил он в итоге.
— Читаешь мои мысли, — пробормотала я, пытаясь улыбнуться. — А я вот тут... совсем не спится, да?
— После того, как мы потеряли связь с отрядом моего мастера, я не могу спать, — ответил здоровяк.
Завязавшийся разговор был нелеп и неловок, но невероятно важен для меня. Я поняла, что пришло время рассказать о смерти Мельхома человеку, для которого старейшина и служение ему было смыслом всей жизни.
— Я знал, что он погиб, — продолжил своим гудящим, как геликон, голосом Бартл. — Возможно, он понимал, что не вернется с этого задания... что никто не вернется, потому и оставил меня здесь... Это такое унижение, знать, что твой мастер погиб за тысячу миль от тебя, в то время как ты сам, находясь здесь, даже не представлял... — он посмотрел на свою правую ладонь, сжав ее в кулак. — Я должен был быть рядом в тот раз. И если не предотвратить его смерть, то хотя бы разделить с ним его участь. Это было бы честью...
— Эй, ты такой здоровый, но ничего не понимаешь! — повысила голос я, растирая красные от слез и бессонницы глаза. — Умирать с честью? Такого не бывает! В смерти нет ничего благородного, ясно тебе? Твой наставник это понимал! Он оставил тебя здесь с честью пожить! Потому что, если бы умер и ты, то во всем, что он делал... во всей его жизни не было бы никакого смысла!
От такой дерзости Бартл окаменел.
— И если бы у него был выбор, он отдал бы свое кольцо тебе! Но в тот раз рядом оказалась всего лишь я. Неужели ты думаешь, что он хотел этого? Ты возмущен тем, что он назвал меня своим преемником? А теперь представь, каково было ему умирать с осознанием, что на свое место он ставит никчемного ребенка! Что дело всей своей жизни он отдает в наследство оборванке из Самти! То, за что он сражался и умер, оказалось в руках ничего не понимающей девчонки! И он умер, зная это! Вероятно, была лишь одна мысль, которая облегчала его страдания: то, что в Тавросе находится его лучший ученик, который сможет из приблудыша сделать человека, заслуживающего иметь один с Мельхомом статус. Который расскажет, каково это — быть достойным его мастера.
Стоя напротив, низко опустив голову, Бартл походил на великовозрастного ребенка, стыдящегося своего поведения. И когда я замолчала, пытаясь отдышаться, он осторожно попросил:
— Какими... были последние минуты жизни моего мастера?
Наш разговор длился не меньше часа. Сидя на скамье возле тренировочного полигона, я охотно отвечала на вопросы о старейшине, в то время как Бартл так же охотно предавался воспоминаниям, с ним связанным.
Мельхом был ему как отец, и его потеря лишила существование Бартла всякого смысла. Потому он всерьез подумывал над тем, чтобы изящно покончить жизнь самоубийством — попытаться отомстить за своего мастера лично Паймону. Однако теперь эти мысли оставили его: он чувствует, что должен быть рядом с преемником своего мастера. В ином случае он будет считаться жалким предателем, недостойным называться учеником Мельхома.
