— Дети мои, — сказал он, — наш брат Русил прожил свою жизнь в бесстрашной вере и благоговейном повиновении Писанию, которому нас всех учили. Он был, как я могу сказать вам из моих собственных подлинных и достоверных знаний, верным слугой Лэнгхорна и Бога. Я никогда не знал человека, в чьей честности, искренности и силе духа я был более уверен, и это было одной из глубоких и неизменных почестей в моей жизни — знать его и называть его другом, а также братом в Боге. Мы собрались сегодня не для того, чтобы оплакивать его смерть, а чтобы отпраздновать его жизнь, и поэтому я прошу вас сейчас присоединиться ко мне и к нашей любимой императрице, когда мы прощаемся со смертной оболочкой того, кто был, есть и всегда будет жив в наших сердцах и верным слугой Бога.
— Давайте помолимся.
Русил Тейрис открыл глаза.
Мгновение он просто лежал на мягкой поверхности, которая была почти невероятно удобной, уставившись в гладкий, отполированный каменный потолок, которого он никогда раньше не видел. Затем его ноздри раздулись, он глубоко и шумно вдохнул и резко сел на кровати.
— Привет, Русил, — произнес голос, которого он никогда раньше не слышал, и его голова резко повернулась, а глаза расширились, когда он увидел очень высокую женщину — по крайней мере, на шесть дюймов выше его — в черно-золотой униформе, не похожей ни на одну, которую он когда-либо видел раньше. Он уставился на нее, а затем его челюсть сжалась, когда он узнал эти сапфировые глаза.
— Знаю, ты веришь, что Мерлин — демон, — сказала женщина тем же контральто, и, прислушиваясь к нему, он услышал жуткое эхо глубокого голоса Мерлина. — Это не так. Я такая же. Но это то, кем я родилась, так что, если я собираюсь сказать тебе правду, и ты когда-нибудь поверишь мне, я подумала, что должна познакомить тебя с Нимуэ.
— Это ничего не меняет, — резко сказал он.
— Вероятно, нет, — печально улыбнулась женщина. — Но я должна попытаться, Русил. Я должна попытаться из-за того, как сильно Шарли и Кэйлеб любят тебя, и из-за того, как много ты для меня значишь. И потому, веришь ты мне или нет, все, что я тебе сказала, правда, и я знаю, что ты человек, который верит в разницу между правдой и ложью.
— Ты права, я знаю. И вот почему ничто из того, что ты можешь мне сказать, не изменит правды, которую я уже знаю. Не знаю, почему я все еще жив или почему ты привела меня в это место. — Он взмахнул рукой в прерывистом жесте. — Полагаю, это и есть "пещера Нимуэ", о которой говорили вы трое.
— Да, это так.
— Тогда я не знаю, зачем ты привела меня сюда, потому что в конце концов это ничего не изменит.
— Может быть, и нет, но я должна попытаться.
Женщина — Нимуэ Элбан — подошла к нему ближе, и он заставил себя стоять неподвижно, не отпрянув от нее, когда она нажала кнопку, вделанную в стену. Весь конец комнаты исчез, и он обнаружил, что смотрит на огромную пещеру, заполненную формами и... вещами, подобных которым он никогда раньше не видел.
— Это инструменты, которые оставила мне Шан-вей, — твердо сказала она. — И если ты действительно думаешь, что я демон, и если я не смогу убедить тебя в обратном, то я уверена, что ты просто спишешь их на очередные ее "демонические" выдумки. Но я хотела бы показать их тебе, хотела бы дать тебе шанс увидеть, каковы они на самом деле. И я хотела бы открыть тебе архивы, позволить сравнить письменные записи истории Сэйфхолда с другими записями здесь, в пещере. Ты не единственный человек, которому мы рассказали об этом, которому было трудно принять это, но большинство из них в конце концов поняли, что мы сказали им только правду, и научились справляться с этим. Я искренне надеюсь — желаю — чтобы ты мог сделать то же самое.
— Нет, — решительно сказал он.
— Русил, пожалуйста. — Он понял, что в ее глазах были слезы, и, несмотря на себя, дрогнул перед мольбой в ее голосе. — Мы любим тебя. Ты нам нужен. Просто ... просто приоткрой свой разум на крошечную щелочку, чтобы понять, что мы говорим тебе правду.
— И трещина превратится в утечку, а утечка превратится в поток, и, прежде чем я это узнаю, моя душа утонет в потоке твоей лжи, точно так же, как у Шарлиэн и Кэйлеба. — Он решительно, яростно покачал головой. — Нет. Я скорее умру, чем сделаю это, Нимуэ, или Мерлин, или кто ты там еще. Делай все, что в твоих силах.
— Вот что делает ложь, за которую цепляешься ты, Русил, а не мы! — впервые эти сапфировые глаза гневно сверкнули. — Мы никогда не пытали, не калечили и не убивали во имя Бога! Не похоже на ложь, в которую ты веришь!
На мгновение он заколебался, но затем выпрямил колени.
— Нет, ты этого не делала. Но опять же, каждый человек, погибший в джихаде, погиб из-за войны, которую вы начали.
— Чушь собачья! — рявкнула Нимуэ Элбан, ее глаза сверкнули. — Во что бы ты ни верил, Русил, ты чертовски хорошо знаешь, что это не так! Жэспар Клинтан начал это убийство, эти убийства, задолго до того, как кто-либо в Зионе смог что-то узнать обо мне. Все, что я сделала, это помешала ему проложить себе путь через Чарис, а затем, в конце концов, напасть на Чисхолм, потому что ты тоже не разделял его извращенного взгляда на то, чего хотел Бог!
— И откуда мне знать, как долго вы с Шан-вей работали над этим? Независимо от того, являетесь ли вы теми, кто в первую очередь направил Клинтана на эти дела?! — потребовал Истшер. В его голосе звучали оборонительные нотки — он сам это слышал, — но он сердито покачал головой. — Ты говоришь, что Клинтан уже собирался воевать против Чариса. Может быть, это было потому, что Бог сказал ему что-то, чего остальные из нас не знали. Я не защищаю Жэспара Клинтана! Этот человек был чудовищем. Но даже монстров можно использовать для исполнения Божьей воли.
— И Бог выбрал кого-то вроде Жэспара Клинтана вместо кого-то вроде Мерлина Этроуза... или Шарлиэн Тейт Армак? — спросила Нимуэ мягким, убийственным тоном.
— Это не моя работа — указывать Богу, кого выбирать. Это моя работа — верить в то, чему Он и Его архангелы научили меня Своим Писанием! Тот факт, что Жэспар Клинтан и храмовая четверка превратили Мать-Церковь в то, чем она не должна была быть, не означает, что Бог дал вам свободу действий, чтобы просто уничтожить Ее навсегда! Кэйлеб и Шарлиэн только хотели исправить то, что было неправильно, злых людей, которым позволили проникнуть внутрь. Но ты! Ты пришла и превратила их преданность, их преданность очищению Матери-Церкви во что-то совершенно другое.
— Мне жаль, что вы так думаете, — тихо сказала она. — Я сожалею больше, чем могу выразить словами. Но что бы вы ни думали обо мне, что бы вы ни думали о правде, которую я пытаюсь вам сказать, я не могу и не причиню вам вреда, Русил. Мне жаль, если вы хотите умереть мучеником, но я не очень люблю создавать мучеников, и, честно говоря, не думаю, что Бог действительно хочет, чтобы их было больше. Даже Бог Жэспара Клинтана, должно быть, был сыт этим по горло здесь, на Сэйфхолде. Так что будь я проклята, если подарю Ему на одну смерть больше, чем мне абсолютно необходимо, и я никогда не подарю Ему вашу.
— У тебя нет выбора. — Его голос был железным. — Я никогда не передумаю, никогда не отрекусь от Бога и архангелов. И не буду притворяться, что это не так. Я буду сражаться с тобой, Мерлин. Нимуэ. Я буду бороться с тобой каждым вздохом своей жизни. Так что рано или поздно тебе придется убить меня.
— Нет, — сказала она. — Не буду. Я никогда больше не отпущу тебя домой — по крайней мере, до тех пор, пока мы так или иначе не сведем счеты с Лэнгхорном и Бедар и их ложью. Я ненавижу это, потому что знаю, как сильно Жилян, Зозет, Зозеф и Эйлана будут скучать по тебе. Но я не могу. Однако это не значит, что я должна тебя убить, и я этого не сделаю. Даже если бы Кэйлеб и Шарлиэн согласились — а в глубине души ты знаешь, что они не согласились бы на это и через миллион лет, если бы существовал хоть один жизнеспособный вариант, — я не буду. Я, та, кого ты считаешь собственным демоном Шан-вей. Я не могу, — она покачала головой. — Я убила так много людей, Русил. И многие из них были хорошими людьми, людьми, которые верили именно в то, во что веришь ты, но если бы я не убила их, погибли бы другие хорошие люди... и правда умерла бы вместе с ними. Нимуэ Элбан умерла тысячу лет назад, чтобы убедиться, что этого никогда не случится, и я этого не допущу. Но я плачу внутри за каждого из этих людей, и я не буду — не буду — плакать из-за тебя, Русил Тейрис. Не таким образом.
Он посмотрел на нее и, несмотря на себя, несмотря на свою твердую веру, почувствовал искренность в ее голосе. Еще...
— Может быть, ты действительно так думаешь. И, возможно, мне следует призвать тебя к этому. Но если ты это сделаешь, это будет худшая ошибка, которую ты когда-либо совершала.
— Посмотрим. — Она грустно улыбнулась. — В конечном счете, решение за тобой, но я предпочла бы сделать тебя... государственным узником. Мы можем держать тебя взаперти здесь, в пещере, бесконечно, Тейрис, а не в какой-нибудь грязной камере где-нибудь в подвале. Ты сможешь свободно общаться с Кэйлебом и Шарлиэн — на самом деле с любым членом внутреннего круга — и у тебя будет полная свобода доступа к библиотечным файлам Совы. Единственное, чего ты не сможешь сделать, — это вернуться домой, и если мы не скажем Жилян правду, ты не сможешь поговорить ни с ней, ни со своими детьми. И, честно говоря, мы никому не рассказываем, если не считаем нужным, потому что каждый раз, когда мы это делаем, мы ставим этого человека в то же положение, в которое только что поставили тебя. Поэтому мы думаем об этом — усердно — каждый раз.
— Нет. — Он покачал головой. — Я верю, что это то, что ты хочешь сделать, и не собираюсь принимать твое предложение. Все, что мне нужно сделать, это оглядеться вокруг, чтобы увидеть, насколько чертовски убедительным можешь быть ты и вся эта твоя "пещера". Черт возьми, насколько я знаю, ты абсолютно искренна! Может быть, ты не всезнающий слуга Шан-вей, а ее обманутая жертва. Я этого не знаю. Если слушать тебя, вслушиваться в твои слова, ты либо величайший когда-либо рождавшийся актер, либо говоришь правду такой, какой ты ее знаешь. Но это неправда, Мерлин, и я не даю тебе шанса обмануть и меня тоже. Никаких государственных заключенных, никаких библиотек, больше никаких "убеждений". Так что тебе придется сделать со мной что-то еще, и, по крайней мере, я знаю, что кем бы ты ни был, ты не Жэспар Клинтан. Так что я почти уверен, что это хотя бы будет быстро.
Он бесстрашно встретил ее взгляд, и ее ноздри раздулись.
— И это твое последнее слово, не так ли? — грустно спросила она. — Будь ты проклят, Русил! Почему ты не мог уступить хотя бы каплю в своей честности? Ты хоть представляешь, как сильно я буду по тебе скучать?
— Я тот, кто я есть, и, в конце концов, я сын Матери-Церкви, — сказал он. — Я не могу — я не буду — быть кем-то или чем-то еще. Не для тебя. Даже ради Шарли... или Жилян и детей. Так что покончи с этим.
— Если ты настаиваешь. Но я все равно не собираюсь тебя убивать. Я не уверена, что это не было бы добрее в долгосрочной перспективе, но не могу этого сделать.
— Тогда делай то, что ты собираешься делать, — резко сказал он. Но затем его голос смягчился. — И передай Шарли, что я ее люблю.
— Он даже не стал слушать?
— Нет, Шарлиэн, — ответил Мерлин Этроуз по комму. Он слышал слезы в ее голосе, но в них не было никакого удивления. Не совсем. — Ты знаешь Русила. Он принял решение.
— О, лучше бы он этого не делал, — прошептала она.
— Но тогда он не был бы тем человеком, какой он есть, не так ли?
— Да.
Мерлин стоял, положив одну руку на отливающую бронзой криоустановку в форме гроба. Тот был безликим, если не считать небольшой панели с ярко горящими светодиодами.
— Процедура прошла гладко? — спросил Кэйлеб.
— Да. — Мерлин похлопал по криоустановке. — И он никогда не колебался. Я не знаю, действительно ли он верил, что я не собираюсь его убивать, но он посмотрел мне прямо в глаза и попрощался перед первой инъекцией. И он попросил меня передать вам обоим, что он любит вас.
— О, Русил. — На этот раз слезы вырвались из ее глаз и потекли по щекам, пока Кэйлеб обнимал ее. — О, Русил, мне так жаль.
Наступила тишина на очень долгое время, а затем Кэйлеб прочистил горло.
— Ты успеешь домой к завтрашнему заседанию совета, Мерлин?
— Нет, — сказал Мерлин и знал, что они могли слышать непролитые слезы в его голосе. — Нет. Я еще немного останусь здесь, чтобы попрощаться со своим другом, Кэйлеб.
АВГУСТ, Год Божий 903
.I.
Холмы Шоу-ван, провинция Тигелкэмп, Северный Харчонг
Выстрел раздался без предупреждения.
От него также никто не пострадал.
Капитан мечей Дожи Пожо резко выпрямился в седле, его голова дернулась в сторону внезапного, взрывного треска звука. Ему потребовалась секунда, чтобы понять, что это было, но потом он расслабился. Совсем немного, конечно. Поскольку это был выстрел, он должен был исходить от кого-то в колонне, и он чертовски хорошо намеревался выяснить, как один из его солдат мог быть настолько неосторожен — или глуп — чтобы случайно разрядить свой карабин. Если уж на то пошло, зачем этот идиот вообще играл с ним? Капитан конницы Ньянгжи собирался надрать за это чью-то задницу, и Пожо был полностью за то, чтобы это был кто-то другой!
Но потом его глаза сузились. Порох производил собственный дым Шан-вей — достаточно, чтобы гарантировать легкое выявление виновника. Но где это было? Пожо был во главе колонны. Со своего места он мог видеть почти половину ее длины, несмотря на извилистый путь главной дороги через холмы Шоу-ван. И во всем этом поле зрения не было ни единого облачка дыма.
Может быть, это все-таки был не выстрел?
Он нахмурил брови. Именно так это и звучало. Но...
Его глаза оторвались от проезжей части, окидывая взглядом заросли кустарника на крутых склонах над дорожным полотном, и он напрягся. В конце концов, облако дыма было, но оно находилось далеко на склоне холма, по крайней мере, в восьмидесяти ярдах за каменными стенами высотой по грудь, построенными для удержания рыхлой осыпи, которая часто соскальзывала с этих склонов во время весенних оттепелей. Что, во имя Чихиро, делал один из их людей, карабкаясь туда и случайно разрядив свое оружие? Будет адская расплата, когда Ньянгжи узнает об этом! И когда он это сделает, Пожо останется надеяться на Шан-вей, что...
Дожи Пожо так и не закончил эту мысль. Краем глаза он уловил какое-то движение и снова перевел взгляд со склона холма как раз вовремя, чтобы увидеть, как первый крепостной вышел из укрытия менее чем в шестидесяти ярдах от него. Праща с посохом щелкнула один раз, затем отпустила, и острие яйцевидной пули весом в три унции поразило его чуть выше левого глаза со скоростью на сорок пять процентов большей, чем у арбалетного болта.
Его голова откинулась назад в ужасных брызгах красного и серого, а его лошадь встала на дыбы, когда ее всадника резко выбросило из седла.
Он был мертв к тому времени, как упал на землю, поэтому он никогда не видел остальных пращников — их было более сотни, — которые поднялись на ноги в ответ на сигнал этого единственного выстрела. Он никогда не слышал криков, поскольку смертоносные, свистящие пули крестьян и крепостных не должны были врезаться в людей колонны капитана конницы Рувана Ньянгжи. Он так и не увидел, как волна других грубо вооруженных крепостных и крестьян вырвалась из укрытия подпорных стен, перепрыгнула через них и обрушилась на колонну. У большинства из них не было ничего лучше переделанных сельскохозяйственных орудий, но каким бы неуклюжим оно ни было, выпрямленное лезвие косы на конце восьмифутового древка было столь же смертоносным, как и любой когда-либо выкованный меч.
