| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Роста он был такого, что шашка казалась при нем несуразно короткой. На простом открытом лице рыжие бородка и усы.
Блин. Приветствовать же надо. Причем двумя пальцами!!!
— Прапорщик фон Аш, — гаркнул я, прикладывая ладонь к виску.
— Поручик Михайлов, — он тоже козырнул, а потом протянул руку. — Михаил Афанасьевич. Командую полковой жандармской командой.
— Александр Александрович! Весьма рад. — Представился в ответ. — Назначения пока не получил.
— Зато получили известность.
— В каком смысле?
— Наш Жорж, по обыкновению, сочинил из служебного документа настоящий исторический эпос. Теперь подробности вашего чудесного спасения попадут в архивы Военного Министерства.
— Не знаю даже, хорошо это или плохо. А что касается чудес — Господь сохранил!
— Вы куда-то торопитесь, Александр Александрович?
— Хотел еще заглянуть к скорняку. Ножны моей шашки безнадежно испорчены.
— Ну, это не к спеху. При полевой форме пехотные ее, все едино не носят...
В общем, немного поболтали о всякой ерунде и расстались вполне довольные друг другом. Милейший и интеллигентнейший человек.
Хоть и жандарм.
11
Волнительный момент.
Стою навытяжку перед командиром полка.
Полковник Николай Генрихович Беренс. Высокий, представительный с пышными ухоженными усами и аккуратным пробором в волосах. Маленькие круглые очки несколько смягчают суровый образ кадрового офицера.
Рядом за столом сидит начальник штаба — подполковник Левицкий. Грузный седоусый мужчина с озорным огоньком в прищуренных глазах.
Справа от меня так же тянется во фрунт адъютант полка — поручик Шевяков.
— Ну что ж, — полковник заложил руки за спину. — Очень рад, барон, что вы к нам присоединились. Вы назначаетесь младшим офицером в 10-ю роту. Служите достойно и помните о богатой истории нашего славного полка! — Он взял со стола мою офицерскую книжку и нагрудный полковой знак 8-го гренадерского. — Поручик Шевяков введет вас в дела. А в ближайшие дни ждем вас в офицерском собрании.
— Слушаюсь! Разрешите идти?
— Идите.
Четким шагом вышел за дверь и, пройдя еще пару метров, привалился к стене.
Фу-у-у-у-у...
Пронесло...
Снял фуражку и дрожащей рукой провел по взмокшим волосам.
Почему-то, момента представления командиру полка я боялся больше всего. Обе половинки моей, с медицинской точки зрения, шизофренической личности, впадали в панику при одной только мысли о предстоящей процедуре. Я-старый, боялся ляпнуть что-нибудь не то. Я-молодой, опасался показаться несерьезным.
Слава богу, обошлось.
Теперь, что там с назначением?
По довоенному штату, в роте три младших офицера — заместители командира роты по различным вопросам. Сейчас — во время войны, в связи с большой убылью офицерского состава, что-то могло и измениться.
Значит, буду заместителем командира роты.
Вообще, местная войсковая организация значительно отличалась от того, что было в нашем мире. Полки стали трех-, а не четырехбатальонного состава, зато значительно сильнее стали прочие подразделения.
Пулеметная рота — 24 станковых 'максима'. Артиллерийская рота — 6-ти орудийная батарея знаменитых 'трехдюймовок', три полевые 122-мм гаубицы и 6 траншейных 47-мм пушки Гочкиса (для действия в рядах пехоты). Минометная команда из шести 4-х дюймовых минометов. Егерская команда — десяток снайперов.
Кроме того, значительно урезали нестроевой состав полка. Стало меньше денщиков, избавились от всяческих носильщиков-уборщиков и прочих бездельников.
В общем, воевать можно.
Только осторожно.
Хлопнула дверь и в коридор вышел адъютант.
— Господин прапорщик, сего дня вы поставлены на довольствие. Если желаете питаться от солдатского котла — извольте, за счет казны. Если хотите разносолов — взнос в офицерскую столовую — 30 рублей. — Поручик задумался, что-то припоминая. — Огнеприпасы для личного оружия получаете — под расписку, тоже за счет казны. Денежные общеполковые выплаты будете получать соответственно. А сейчас зайдите к вашему знакомому — Жоржу. У него для вас ордер на внеочередные 'мундирные'. Их получите у казначея. — Он немного помолчал. — Вроде бы всё. Идите!
— Есть, — четко развернулся через левое плечо и двинулся в полковую канцелярию.
— И не тянитесь, барон! Чай не на параде! — насмешливо бросил мне вслед адъютант.
У-у-у... Крыса штабная. Еще прикалывается.
Пройдя по коридору в первую от входа комнату, я был радостно встречен ославившим меня на весь полк вольноопределяющимся историком-летописцем — Жоржем Комаровским.
— Здравия желаю, господин прапорщик! — он вскочил из-за стола, отдавая честь. При этом его гимнастерка по обыкновению встопорщилась, живя как бы отдельной от тела жизнью.
— Здравствуйте, господин вольноопределяющийся. Знаете, Жорж, я пришел вас пожурить. Благодаря вашему опусу, меня теперь не вышучивает только ленивый. И я не могу сказать, что меня это радует. Мне кажется, вы злоупотребили моим доверием.
— Простите... Я... Я не хотел ничего такого. Просто историки пишут для грядущих поколений и могут быть не поняты современниками. Еще раз прошу прощения.
— Ничего-ничего. Вы полностью искупите свою вину, если выдадите мне полагающийся денежный ордер и совсем чуть-чуть расскажете мне о моих новых сослуживцах. — Я присел на стул у окна. — Итак, я весь внимание!
— Да-да, конечно! — Комаровский с облегчением плюхнулся обратно за стол. — Вы, кажется, назначены в 10-ю роту?
— Именно так.
— Ну, что ж, — он поправил очки, — командует ротой поручик Казимирский. По имени-отчеству — Казимир Казимирович, но все называют его 'triple Kazimirsky' (франц. -тройной Казимирский). Он — поляк. Храбрый и решительный офицер, но слишком эксцентричен. Отмечен наградами.
— А командир батальона?
— Капитан Берг. Иван Карлович. Очень уравновешенный во всех отношениях офицер, коренной москвич.
— Достаточно. Спасибо вам, Жорж. Давайте ордер и я пойду, мне еще в расположение роты надо добраться дотемна. И, кстати, будьте добры забрать вашу тетрадь.
— И каково ваше мнение о моих сочинениях? — вольноопределяющийся аж привстал от волнения.
— На мой взгляд, для историка вы слишком субъективны и многословны, но как часть большого романа о великой войне — ваше произведение вполне достойно!
— Спасибо за откровенность. Вот ваш ордер, господин прапорщик. А что касается вашего беспокойства о своевременном прибытии в роту, то сегодня вечером в 3-ий батальон едет наш полковой священник — Отец Серафим. Он будет рад компании...
На том и порешили, а я отправился к полковому казначею получать свои кровные, которые мундирные.
* * *
Вечерело.
Стрельбы, которая время от времени доносилась от линии фронта слышно не было. Видно и наши и немцы на сегодня уже угомонились.
Трещали цикады, мерно поскрипывала телега, на которой мы с полковым священником путешествовали в расположение 3-го батальона.
Отец Серафим — массивный здоровяк с заметной офицерской выправкой, поначалу расспрашивал меня о моем житье-бытье, о ставшем уже притчей во языцех моем спасении. А потом предложил спеть что-нибудь жизнеутверждающее, дабы скоротать дорогу.
Хотя ехать было недалеко — минут двадцать (батальон стоял в двух верстах), я согласился. Дело в том, что в прошлой своей жизни петь я любил, но совершенно не умел. Переболев в детстве бронхитом, я навсегда потерял способность к воспроизведению каких-либо мелодий голосом. Зато здорово научился играть на гитаре — не могу петь, значит, буду аккомпанировать...
Теперь же, когда я для пробы спел вместе со священником 'Рвемся в бой мы всей душою...' обнаружилось, что я стал обладателем весьма приятного баритона.
А когда, батюшка предложил мне спеть что-нибудь по моему выбору, я затянул Розенбаума:
Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну,
а поседлай-ка ты коня да моего.
А я пойду да обниму печаль-жену,
Кабы не быть бы ей вдовой.
А я пойду да обниму печаль-жену,
Кабы не быть бы ей вдовой.
Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну,
Да не печалься — ты своё отвоевал.
Ты вон смотри, чтоб сын мой,
твой любезный внук,
Не баловал-озорничал.
Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну,
Да не забудь надеть "Георгия" на грудь.
Я тебя, батя, в жаркой сече вспомяну,
Когда в штыки проляжет путь.
Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну,
Был "посошок", теперь давай по "стременной",
А за курганом, коли в поле не усну,
Ещё добавим по одной.
Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну,
Да не серчай, но чует сердце — быть беде,
Ты дай-ка, батя, я в последний раз прильну
Щекою к мокрой бороде.
Голос красиво играл в пахнущем майскими травами теплом вечернем воздухе, а я думал совсем о другом.
Песни-песнями, а ведь еду-то на ВОЙНУ...
Глава II
1
'Социализм — это учет!' — так, кажется, говорил видный теоретик марксизма, а по совместительству вождь мирового пролетариата и мой теперешний современник — товарищ Ульянов-Ленин.
Так вот. Армия — это учет, помноженный на русский авось и приправленный русским же народным раздолбайством.
Особенно ярко все это осознается в тот момент, когда ты, взяв голову в руки и напрягая мозговые извилины до полного перегрева, распределяешь жалование по роте.
Картина маслом — сижу на бревнышке, а передо мной импровизированный стол из двух патронных ящиков поставленных друг на друга. На столе ведомость на десяти листах — весь списочный состав 10-й роты, числом в 235 голов, не считая двух офицеров — меня и ротного.
Означенный ротный — расфуфыренный польский индюк (хотя надо признать индюк — бойцовый), усвистал куда-то в тыл — 'по бабам', оставив младшего офицера (то есть — меня любимого) на хозяйстве.
И вообще, мой 'тройной Казимирский' считает, что занятия с личным составом, хозяйственная канитель и прочая проза военной службы — это ниже его достоинства. Даже ротную кассу мне отдал — ибо на то и есть младшие офицеры, чтоб начальство не обременяло себя рутиной.
Вот и сижу — мучаюсь. Занимаюсь, так сказать, распределением материальных благ.
По правде сказать, я этим не один занимаюсь. Рядом со мной примостился ротный фельдфебель — Кузьма Акимыч Лиходеев. Замечательный дядька годков под сорок. Крепкий, почти квадратный, с шикарными 'тараканьми' усами на добром улыбчивом лице. Солдаты его уважают и обожают — у него и по службе не забалуешь и по жизни не пропадешь.
Тут же, прямо на земле, расположились четверо взводных унтеров. А за моей спиной маячит ротный каптенармус — унтер-офицер Копейкин, которого на эту должность выбрали за одну только фамилию и по местному обыкновению зовут 'артельщиком'.
Спрашивается, зачем для раздачи денег созывать такой консилиум?
А это и есть, та самая вышеупомянутая проза военной службы. Жалование одного солдата — 2 рубля с копейками. А ведь еще есть ефрейторы, унтера. И у всех выплаты тоже — с копейками. Проблема в том, что полковой казначей выдает деньги на всю роту скопом и в основном ассигнациями. Вот и получается, что есть купюры по рублю, трешки, пятерки и десятки (а то и четвертной дадут). Мелочи же — кот наплакал, и ту приходится выцарапывать с боем.
Выходит, что деньги надо раздавать 'артельно', то есть на несколько солдат общая сумма. Сиди теперь и решай, а как самый образованный еще и высчитывай — кому сколько.
Бяда...
— Филимон, — это я Копейкину. — Сколько ты там мелкой деньги припас?
— Чятыре целковых да тридцать одну копеечку, вашбродь!!!
— Молодец! Тащи все сюда! Делить будем.
* * *
Полк уже некоторое время стоит в тылу и активно пополняется и снаряжается.
Чего-то ждем.
Чего ждем — никому не известно, но всем понятно.
А по значительной концентрации в округе других воинских частей, понятно особенно — скоро наступление. Опять же распутица прошла. Здесь — в северной Польше, на границе мазурских болот, это немаловажный фактор.
Так что попал я — удачно, есть время осмотреться и втянуться.
Мое прибытие к месту службы прошло без особой помпы.
Представился командиру батальона — высокому флегматичному блондину. Он пораспрашивал меня о моем военном и гражданском образовании. Поинтересовался, не сын ли я Александра Николаевича фон Аша. Спрашивал, где мы жили в Москве и тому подобную ерунду.
Тем временем появился мой непосредственный начальник — поручик Казимир Казимирский. Высокий, как все гренадерские офицеры, темноволосый, с ухоженными и напомаженными усиками на породистой шляхетской физиономии. Наперекор уставу он носил при полевой форме золотые галунные погоны, белые перчатки и шпоры на высоких кавалерийских сапогах. Форма, сшитая из дорогого сукна, сидела на нем безукоризненно.
В общем 'франт шел по бульвару из театра...'
В процессе дальнейшего общения, мне было сообщено, что я принимаю должность младшего офицера 10-й роты прославленного (георгиевские ленты, георгиевские трубы и какие-то непонятные 'мальтийские знамена') 8-го Московского гренадерского полка и, типа, должен соответствовать.
Я сделал вид что проникся.
После чего мы с Казимирским отбыли в роту.
Уже в полной темноте солдаты, под руководством каптера поставили мне палатку, в которую я и завалился спать, укутавшись в шинель.
Проспал до подъема, мертвецким сном без сновидений.
* * *
— Следующий. Подходи! — гаркает Лиходеев.
— Так. — Я сверяюсь со списком, — Четвертый взвод! Акимкин, Белов, Воскресеньев и Гусев! Вот вам записка кому сколько причитается. Кому деньги давать?
— Акимкину!
— Получай. — Отсчитываю положенное. В ведомости (в трех экземплярах под копирку), чернильным карандашом, напротив означенных фамилий ставлю 'галки'.
— Дальше.
— Следующий. Подходи! — вновь орет над ухом ротный фельдфебель.
И вот так полдня до самого обеда.
2
Последние несколько дней я нахожусь в состоянии перманентного шока. Причем, только я отхожу от шока по одному поводу, как тут же появляется новый.
Источники непрерывного напряжения моей нервной системы два, причем равноценных.
Во первых, я в шоке от необходимости управлять ротой. Учитывая, что прежде я ничем крупнее отделения морпехов не командовал, а тут считай две с половиной сотни подчиненных.
Сами понимаете.
Конечно, Лиходеев мне здорово помогает — золото, а не мужик. Но все равно — тяжко.
Во вторых, 'неизвестно-какой-хренов' шок (нет у меня подходящего термина), от несоответствия местного окружения моим представлениям о данном времени, почерпнутым из исторических книг и мемуаров. Почти каждый день сталкиваюсь с чем-то, чего в привычном мне варианте истории не было, и быть не могло.
Например, в первый же день ротный каптенармус Копейкин вручил мне казенный противогаз и каску. Противогаз, как противогаз — что-то подобное я видел на картинках и старых фотографиях. А вот каска сразила меня наповал. Вместо привычного 'Русского Адриана', у меня в руках оказалось нечто, весьма напоминающее 'Стальной шлем РККА образца 1936 года', виденный мною в музее, только гораздо менее 'ушастый' и с имперским гербом на лобной части.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
