| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
* Фраза принадлежит Николаю Первому, который являлся дедом нашего героя.
Глава 3. Дворянское гнездо.
Май 1868 года
На просторной незастекленной веранде угрюмого, деревянного особняка с облупленной краской, горели праздничные свечи в серебряных подсвечниках — остатки былой роскоши. Большой стол был заставлен едва наполовину, давно минули те дни, когда Волковы давали званые вечера на весь уезд. По нынешним временам большое застолье стало непосильной ношей для обедневшего дворянского рода. Темными провалами взирали на улицу не освещенные окна нежилого крыла дома. Сыновья и дочери, стремительно выросли и выпорхнули из отеческого гнезда. Прежние простор и размах стали не нужны, да и хлопотно было содержать в порядке столько комнат.
Во главе стола, застеленного опрятной белой скатертью, восседал старый, но ещё крепкий мужчина в военном мундире. Горделивая осанка и без формы не позволяла заподозрить в нем кого-то иного кроме отставного офицера. Это был хозяин особняка, Александр Матвеевич Волков. Он степенно поглаживал роскошные седые бакенбарды, за которыми, по всей видимости, очень следил и которыми по праву гордился. Скрывая радость встречи и нетерпение, за маской лица не отражающей ни одной эмоции, он выдавал себя смеющимися глазами, уголки которых постоянно лучились весельем. А причина для праздника и веселья была, и более чем серьезная — давно не навещавшие старика повзрослевшие сыновья, разом прибыли в родной дом. По правую руку от отставного полковника сидели два армейских офицера: Сергей Александрович и Николай Александрович Волковы. Пошедшие по пути отца, они до того были похожи друг на друга, что даже сторонний наблюдатель легко признал бы их родными братьями, коими они, конечно, и являлись. По левую руку от почтенного главы семейства (хотя вернее будет сказать культю — рука осталась в Севастополе оторванная французским ядром), откинувшись на спинку резного стула, сидел морской офицер, лениво покуривавший трубку. Прихрамывающий старик звероватого вида с белоголовым мальчонкой расставляли тарелки с серебряными приборами и наполняли рюмки.
— За род Волковых! — встав с места, поднял рюмку глава семейства.
Как на пружинах поднявшиеся сыновья дружно поддержали тост и опрокинули прозрачную жидкость внутрь.
— Что Николай, не учат нынче в армии честь мундира держать, — ехидно заметил отставной полковник, закашлявшемуся сыну, самому молодому за столом.
— Не в этом честь мундира ныне состоит, чтоб водку пить, а чтоб врагов разбить, — не преминул ответить колкостью молоденький прапорщик*, и, противореча сам себе, подхватил вновь как по волшебству наполнившуюся рюмку на длинной ножке. — У нас после первой не закусывают, — гордо ответил он отцу, под одобрительное ворчание старика и кивки улыбающихся братьев. — За государя!
Повторно опрокинув рюмки, вслед за довольным отцом, расселись и раскрасневшиеся братья. За столом немедленно воцарились звуки обычно сопутствующие быстрому поглощению пищи. Старый слуга, бывший отставной солдат, комиссованный по ранению, аккуратно и точно, выдавая большую сноровку в этом деле, разлил водку, не доливая до краев самой малости. Зорко осматривая быстро пустеющие тарелки, он глазами указывал мальчонке кому и что следует подать. Наконец, первый голод был утолен и глава семейства, отставив в сторону приборы, принялся набивать трубку, с усмешкой поглядывая на расслабленных сыновей.
— Что слышно в Петербурге? — ни к кому конкретно не обращаясь, выпустив струйку дыма, спросил Александр Матвеевич.
Братья переглянулись, не зная как отвечать на столь неопределенный вопрос.
— Много перемен творится, батюшка, — видя, что все молчат, взял слово морской офицер. — Так просто всего и не расскажешь, — осторожно попробовал прощупать интересы непривычно благодушного отца капитан-лейтенант.
— Ты начни, а там посмотрим. Чай не в глуши живем, газетки читываем, — с благожелательно усмешкой ободряюще кивнул Александр Матвеевич.
— Большой корабль на верфях строим, да вы, наверное, из газет знаете, — и, получив подтверждающий кивок, продолжил. — Так вот большая шумиха была, аккурат к моему отъезду. Воровство на верфи вскрылось...
— Ну, ты, Владимир, нашел, чем удивить. Куда не ткни, всюду воровство вскроется, — не дал договорить глава семьи.
— Не в том интерес, что воровство вскрылось, — хмыкнул средний сын. — Главное как! А дело вот как было. Приходит, к нам государь на верфь со свитой, солдат с ним, кабы не рота...
— Сам-то, каков из себя? — снова перебил рассказчика отставной полковник.
— Статью строен, лицом чист. Держит себя по-простому, на людей как на пыль под ногами не смотрит, — немного задумавшись, прибавил Владимир. — Не в том суть, батюшка. Походил государь по верфи, на корабль полюбовался. Поговаривают император сам прожект рисовал.
— Слыхал я весь в Петра Алексеича пошел, — снова вклинился в рассказ отец. — О морях дальних мечтает, англичанке в рот заглядывает, да службу требует крепко.
— Не без того, — покладисто согласился Владимир и тут же продолжил. — Прошелся государь по верфи и начал мастеровых расспрашивать. Остановил двух и спрашивает: 'Жалобы на службу имеются?'
— Какая у мастеровых служба? Знай себе руби да строгай, — в который раз перебил рассказчика Александр Матвеевич.
— То отдельная история. Нынче все мастеровые на военных верфях на службе состоят, — принялся разъяснять капитан-лейтенант. — Закончилось раз, профильное железо на верфи где 'Петра Великого строят'. Андрей Тимофеевич, чтоб работникам зазря не платить, по обыкновению, их рассчитал и по домам отправил. Разбрелись мастера, чтоб без дела не сидеть, кто куда. Один к Путилову на стройку Морского канала, другой к Обухову пошел, а третий и вовсе на Волгу речные суда строить подался. Толковых мастеров нынче с руками отрывают. Приходит новая партия железа — работать некому, а стройка Николай Александровичу огнем горит. Долго ли коротко ли, дело до него самого и дошло. Распорядился царь всех работников вернуть и на службу менее чем на пять лет не принимать, а жалование приказал платить буде и работы не станет вовсе. Даже мундир чудной выдумал — комбинезон рабочий — длинный такой фартук с карманами.
— Чудно! В газетах такого не напишут. Ты про воровство продолжай.
— Все-то вы, батенька, меня перебиваете, — позволил себе выказать неудовольствие сын. — На чем это я... Ах, да! Спрашивает государь у мастеровых про жалобы. А я как раз у них за спиной оказался. Вижу, вице-адмирал Протасов незаметно для государя кулак рабочим показывает, да глаза страшные делает, чтоб не вздумали, значит о жалобах говорить.
— Ха! Это по-нашему! — хлопнул себя по бедру ладонью отец.
— А мастер тот, к кому государь обращался, как будто не видел ничего, возьми да и скажи: 'Имеются жалобы. Как не быть. Сверхурочные не плотют и за работу в праздники как в обычный день считают.'
— Что? Адмирала не побоялся? Ишь ты шельма! — то ли восхищенно то ли осуждающе цокнул языком полковник.
— То-то и оно что не убоялся! 'Я,' — рабочий говорит, 'грамоту разумею да счету обучен. За работу в выходной вдвое обычного дня положено!'
— Каков нахал! Давай не томи, дальше-то что?
— Послал государь за расчетными листами. Приносят — все сходится. И давай тогда царь прилюдно разбираться. В получении роспись стоит? Стоит. Роспись сам ставил? Сам. Денег столько получил? Нет. Почему расписывался? Грозили роспись подделать да вовсе ни с чем оставить. Почему не жаловался? Некому говорит, все и так все знают. Это только для тебя государь новость.
— Ишь ты! Прямо так и сказал? Совсем страх Божий потерял!
— Смотрю — самодержец наш посуровел, задумался. Я ещё поначалу подумал, что не сносить языкастому головы. Его слово ничто против адмиральского. Тут царь к Протасову поворачивается. 'Крал?'. Тот, с лица сошел, но разумеется: 'Никак нет, Ваше Величество! И в мыслях не держал. Как можно!' Николай постоял, вот так, — Владимир встал с места и засунул руки в карманы, посмотрев на сидящего отца исподлобья. — Покачался с носка на пятку и говорит 'А если найду?' Адмирал молчит, совсем с лица сошел, потом покрылся. Знает ведь, как искать могут. 'Так мне Игнатьеву приказать?' — у Протасова спрашивает. Не выдержал тут адмирал, губы затряслись. Припал он к руке государевой, прощенья запросил. Царь руку выдернул, точно брезгует, на адмирала как на пустое место посмотрел, у мастерового фамилию спросил и пошел. И все за ним ушли, только Протасов на месте стоять остался. Мимо него прохожу, слышу шепчет 'Лучше б ударил.'
— Дальше-то что? — спросил замолчавшего рассказчика отставной полковник.
— Не знаю. Я на следующий день в отпуск отбыл, да из столицы домой уехал.
— Ах, ты! Такая история недосказана. Гришка, наливай! — скомандовал старому слуге, раздосадованный отец.
— Так налито уже, — подал голос, молчавший весь вечер старший брат.
— Выпьем за службу верную, да чтоб ни на кого из вас государь как на того адмирала не посмотрел.
Братья поспешно поднялись и звонко чокнувшись, выпили холодную водку из запотевших рюмок. Закусив соленьями, Александр Матвеевич принялся раскуривать потухшую трубку.
— А поведай-ка нам, Николай, про службу свою, — обратился отец к младшему сыну. — Много у нас в губернии про полки нового строя говорят, да врут безбожно поди. А где правда и не разберешь. В газетах про военную реформу хоть и печатают, да все больше с высот генеральских. Где тут поймешь. Правда ли что офицеров в полках новых только после аттестации да особых курсов берут?
— Правда, батюшка. Сам я полугодичный курс заканчивал, звание свое подтверждал, — кивнул головой Николай и закашлялся от табачного дыма.
— Рода одного, значит одной нынче мало стало, — постукивая пальцами по столу задумчиво протянул отец. — Быть войне.
— Какой войне батюшка? Полков таких раз-два и обчелся, служба новая едва налажена. Да и с кем воевать?
— С кем воевать всегда найдется, — не согласился отставной полковник. — Да ты лучше скажи, чему тебя на курсе твоем учили, да как.
— Учили, батюшка, крепко. Спрашивали строго. Кто заартачится или загуляет, а то и вовсе дурак, наук никаких не знает, обратно в старые полки гнали. Иных и вовсе со службы попросили. Тяжко ученье давалось, не до первопрестольной с её красотами было. Жили как обычные солдаты в отдельных казармах, утром разминка и бег трусцой. Слышал я, государь его очень полюбил, сам бегает и других заставляет, — кивнув недоверчиво хмыкнувшему отцу, пыхтевшему трубкой, Николай продолжил. — Потом короткая служба в нашей церквушке, завтрак и сразу за парты. Учили тактике, как солдат в ежовых рукавицах держать, как карту читать, да много чему учили. Через полгода экзаменовали нас со всей строгостью. Присягу у выпуска сам государь принимал.
— А муштра как же? — изумился Александр Матвеевич.
— А не было муштры почти что, батюшка, разве что с полчаса по плацу каждый день ходили, дабы строй держать уметь.
— Точно к войне, — помрачнел отец. — Если муштрой не нагружают, да к парадам не готовят — значит война близко. Примета верная.
— Да с кем воевать батюшка? — не выдержал второй сын.
— То не нашего ума дело! С кем прикажут воевать с тем и станем. Хоть бы и с турком.
— Опять англичане и французы вступятся, если наша брать будет, — не согласился Владимир.
Отец, ветеран крымской войны, только скривился. Полученное на той войне увечье, сделало его заклятым врагом и французов, и англичан.
— Читал я, в новых полках службу медицинскую устраивают, — перевел разговор на более нейтральную тему отставной полковник. — Каждому полку врачей придают да солдат учат врачевать, да раненых уносить. Правда, Николай?
— Полевые госпитали делают — правда. А вот что солдат лечить учат — врут. Со взвода двоих покрепче фельдшерами назначают, чтоб раненых выносили. Да кровь остановить учат и только. Какой там лечить! Вот полевые госпитали — это да, сила!
— Про полевые госпитали читал. Пирогов чин главы военно-медицинской службы заслужил. Его работа, — поднимая калеченую руку, прокомментировал отец. — С таким не пропадешь. Сам мне рану чистил, все кисть спасти пытался. До последнего не отступал. Эх! Не контузило бы меня, да в себя раньше бы пришел — руку бы точно спас.
Захмелевший отец ещё долго рассказывал, как его ранило в том злополучном жарком бою, как он кромсал французские мундиры весь черный от порохового дыма. Как враги пугались его страшного вида, как Бог миловал и, потеряв половину солдат, сам он до ночи оставался невредим...
Спустя три дня прибывшие на побывку офицеры, отбыли на службу, оставляя старика предаваться воспоминаниям своей бурной молодости в пустом доме. А уехавший Николай все никак не мог выкинуть из головы суворовский завет полученный от отца, уверенного, что провожает сыновей на войну. 'Кто напуган, тот наполовину побит'.
Глава 4. Дела минувшые.
30 июня 1868 года
Я прогуливался по парку, ставшему моим излюбленным местом для раздумий, практически в одиночестве. Не считать же за компанию охрану, которая взяла меня в широкое кольцо? Причем кольцо настолько широкое, что их почти не было видно и слышно. Только изредка я мог разглядеть мелькавшие в отдалении спины и расслышать приглушенный топот за спиной. Наверняка, были ещё сопровождающие, идущие вдоль дорожки и проверяющие каждый куст и овражек на моем пути, но они ничем не выдавали себя.
За время прошедшее с едва не удавшегося покушения 65-го года, было совершено ещё четыре попытки моего устранения. Пусть и остановленные на дальних подступах они вселили в Рихтера просто маниакальную подозрительность. Некоторые попытки были не более чем забавными казусами, но были и другие, весьма, на мой взгляд, трагичные. Вот как можно было надеяться на успешный исход уговоров казака, героя Иканского дела, пырнуть меня в ухо шилом во время сна, имея хоть каплю разума? А некий ретивый родственничек ныне здорово обедневших Шереметьевых попытался. Даже задаток дал — сто рублей. Наученный Оттоном Борисовичем охранник, обещал исполнить все в лучшем виде и хотел, распрощавшись с нанимателем, бежать на доклад к начальству, как злоумышленник решил заставить казака целовать крест. Тот этому решительно воспротивился и был забит насмерть слугами, подоспевшими на предсмертные хрипы несостоявшегося нанимателя. После этого события начальник моей разведки не реже раза в неделю заставлял повторять 'Царевы предписания' и озаботился включением в ряды моей охраны сразу двух священников должных отпускать подобные грехи и исповедовать моих стражей.
Вообще за последнее время благодаря, пусть нелепым и глупым, а порой даже смешным, но вполне реальным злоумышленникам и изнурительным тренировкам, моя охрана по праву должна была носить наименование лучшей в мире. Тяжело в учении — легко в бою*, не забывал перефразировку ещё суворовской мудрости Рихтер. Хотя, будучи откровенным, надо заметить, что Оттон Борисович резонно полагал, что лучшей защиты, чем упрятать меня как можно дальше от подданных быть просто не может. Смирившись с категорическим отказом строить Запретный Город по образцу китайских императоров, он приложил недюжинные усилия в доведении до минимума моего появление на публике и устраивал всевозможные препоны любому посетителю. Попасть в место императорского обитания уже давно стало задачей нетривиальной. Сначала требовалось подать прошение на моё имя с указанием причин посещения, затем требовалось удовлетворить просьбу и назначить дату, после чего изготавливались фотографии посетителя и только после этого проситель, даже самого высокого положения, мог предстать перед государевыми очами. Надо прибавить ко всему выше сказанному, что увидеть меня без обыска могло считанное количество людей, за каждого из которых, за исключением только близкой родни, я выдержал длительный бой с Рихтером. Эти обыски, так не соответствующие эпохе, добавили мне немало седых волос. Не только мои ближайшие сподвижники и родня, порой и я сам ловил себя на недоумении по поводу их неукоснительного соблюдения. Зато были во всем этом и положительные моменты — количество бездельников и высокопоставленных просителей во дворце резко уменьшилось.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
