Не время для одиночек

— Ты его убил, похоже, — сказала Элли. Она держалась совершено спокойно, глядя на лежащего на пороге кухни человека.

— Таких лучше убивать сразу, — спокойно сказал Колька. — Ну вот, извини. День испорчен... или удался, как посмотреть. Если тебе не трудно — позвони в полицию и Ник... Райко. Нет, сначала Райко, в полицию — потом... Телефоны там, на стене прямо, записаны, думаю, у него не поменялся, найди слово "Стоп", это он... его прозвище... А потом, если не трудно, поднимись ко мне и поставь погромче какую-нибудь музыку. И не спускайся пока, хорошо? А, и дверь там закрой.

Элли помедлила. Но потом кивнула.

* * *

— У него была девушка, — Колька Райко махнул рукой ребятам, чтобы не ждали, и странно-строго посмотрел на Элли. — Ларис... Лариса. Ларка Демченко. Как он из интерната сюда перебрался и стал сам жить — тогда и познакомились. Мы все трое познакомились, — с нажимом пояснил Райко. — Мы даже втроём дружили, хотя ссорились очень часто, даже дрались... Моё прозвище — "Стоп" — тоже он мне приклеил, так и пошло... да я, наверное, такой и есть. Да. Так вот. Год назад он уехал. Сбежал. До сих пор не пойму — почему, она его, дурака, любила к тому времени уже больше года, а не меня... На шоссе её сбил грузовик, когда она за ним гналась. Специально сбил. Отомстили за наши дела. За пионерские. Её родители потом уехали на юг, не смогли больше тут жить...

— Убили?! — гневно и потрясённо спросила Элли, уже не слушая ничего про родителей. Райко внимательно посмотрел в её ставшие злыми и прицельными глаза, кивнул:

— Ну да. Раньше такое часто бывало... да и сейчас — сама видишь. Понимала, наверное, куда ехала?

— Понимала, — спокойно уже ответила Элли. — И что с... с ним?

— Да ничего, — пожал плечами Стоп. — Где-то ездил, он и не знал, что Лариска погибла. А вот позавчера вернулся.

— Я хотела спросить... — Элли посмотрела на верхушки тисов, качавшихся на поднявшемся ветру. — Спросить, какой он. Но раз ты...

— Можешь не беспокоиться, — грустно усмехнулся Райко. — Мы с ним почти враги теперь... но чернить его — подло, я не стану этого делать. Он сильный, талантливый, честный и смелый. И он же — одиночка. Во всём. От привычек, до взглядов на мир. Позавчера, едва приехав, он залетел в бар, за которым мы... короче, не важно. Непростой бар. А зачем он туда залетел? Не спросишь... Я думаю, что на самом деле — на самом-то деле он ничего, никого и никогда в жизни не любил, — Райко помолчал и решительно добавил: — А главное — понимаешь... он до такой степени привык быть один, что теперь хочет один делать то, что в одиночку не сделать. Никак. Он хочет один воевать.

5.

Токката Баха наполняла небольшую комнату раскатами органной музыки. Орган пульсировал и стонал, вызывая своим мощным звучанием странные, текущие через сознание, ассоциации. Для Кольки это был своего рода наркотик; лёжа на кровати с закрытыми глазами, он чуть улыбался... или хмурился... или вздрагивали губы — в такт каким-то возникавшим образам и мечтам.

Три года назад, когда он сдал последние экзамены, пластинки Баха ему подарила Лариска. Они только-только познакомились, и девчонка с некоторым недоумением относилась к тому, что её двенадцатилетний ровесник сам не свой от древней классики, но знала так же, что Колька обрадуется. Он и в самом деле засиял, а Лариска в ответ на горячие слова благодарности лишь накрутила на палец бронзовый локон и хмыкнула: "Не оглохни!"

Лариска. Насмешливая, надёжная... красивая. Неужели лишь потеряв что-то, лишь зная, что уже не вернуть и не увидеть — начинаешь ценить потерянное?! Очарование музыки рассыпалось — Колька, открыв глаза, дотянулся, досадливо щёлкнул тумблером, но не встал. Продолжал лежать, глядя в потолок своей комнаты, на котором дрожали отсветы уличных фонарей, разметаемые тенями ветвей — ветер на улице так и не улёгся...

Было уже около часа ночи, но Кольке не спалось. Сейчас он подумывал — может быть, стоит встать и разобрать привезённые карандашные рисунки? Их было больше сотни, накопилось за этот год... и папку с ними Колька просто положил на шкаф. Но вместо этого остался лежать, вспоминая уже не Ларису, а Элли. Смелая девчонка, настоящий имперец. И красивая тоже... Но, наверное, Райко ей уже всё рассказал. Он молчать не станет. И не из подлости и вредности характера, а потому, что Ветерок неправильно живёт. И тёзка, конечно же, полон законным возмущением... А значит, и Элли мы больше не увидим... Жаль. Поесть она сегодня тоже так и не приготовила, а хотелось бы попробовать, как она готовит.

Нет, она определённо красивая... Колька, похоже, начал всё-таки засыпать, потому что не мог понять, кого он себе представляет — Ларису или Элли, они путались, мешались... Улыбаясь, эта девушка постукивала костяшками пальцев по высокому барабану, он отзывался как-то странно, словно пальцы постукивали в стекло... "Ве-те-рок, Ветерок, Ветерок, Ве-те-рок-рок-рок..." Почему "Ветерок"? Она-то как раз его так никогда не звала... Пальцы били в барабан всё быстрей, быстрей...

... — Ветерок! Ну Ветерок же!

Он открыл глаза и протянул руку к парабеллуму на стене. За окном маячили плечи и голова человека. На втором этаже? Как это?

В следующий миг он узнал притиснувшееся к стеклу лицо, перекошенное то ли ужасом, то ли болью, то ли страданием, то ли всем вместе... Антон. Он стучал в окно, губы кривились, доносилось:

— Ветерок, открой!

Вскочив с постели, Колька подскочил к окну, рванул на себя створку.

— Ты... как? — удивлённо спросил он.

— По ветке... — Антон судорожно дёрнул лицом, слепо ткнул в темноту. — Прыгнул... Я внизу стучал, стучал... а ты не слышишь... — его лицо снова задёргалось, и Колька понял, что Антон — плачет. Плачет навзрыд, но судорожно.

— Я спал, кажется, — признался Колька. — Ой, ч-ч... третий час уже?! Да, спал... — он уже помогал, говоря всё это, Антону перелезть через подоконник. Тот оказался в комнате и... обвалился как-то на край стола, словно из него разом выдернули все кости. — Антон, да ты что?!

Тот, мотая головой, всё глотал и глотал что-то твёрдое, душное. Слёзы текли по лицу, он что-то бормотал, слова набегали друг на друга, сливались в горячечное бормотание. Колька, если честно, ни разу в жизни не видел плачущего вот так, навзрыд, взрослого парня и, сам того не ожидая, растерялся, твердя, как попугай:

— Антон, ты чего?.. Ты чего, Антон?.. Да что с тобой?..

— Ой... ой... ой... — Антон вдруг начал кусать костяшки пальцев, замотал головой и тихо заскулил. Потом посмотрел на Кольку омертвелыми глазами — того пробрал мороз, такие глаза ему доводилось видеть... у умирающих. — Сте... Сте... Степ-пан просёк... что я тебе... что я — про "Детей Урагана"...

— Ну? — Колька подобрался, шагнул в сторону, замер, скрестив руки на груди. — Что? — требовательно нажал он.

— В час... подвалила толпа... бу-бу-бухать начали... Ветерок... помоги...

— В чём? — не мог понять Колька. — Да я чихать на них хотел... Пусть их вон полиция ловит. Или наши пионеры, если полиция так уж сильно занята. Ты-то чего вообще трясёшься?

Антон вдруг грохнулся на пол, на колени. Обхватил Кольку за ноги и, подняв лицо, почти кричал шёпотом:

— Степан... говорит: "Ты натрепался, а за это отвечать надо. Ветерок рогом уперся, надо ему рога-то посшибать." Дал мне ствол и велел тебя валить. Вот он, ствол...

Колька перехватил запястье Антона, выкрутил стремительно — на полу упал тяжёлый револьвер, незнакомый какой-то. Но Антон затряс головой:

— Я бы тебя... я бы никогда... я за тебя... Я хотел, я целился... я не смог... ты же для нас... ты... Я бы никогда!

— Тьфу! — Колька оттолкнул его, ногой отправил револьвер под стол. — Ну не убил же?! Давай домой. А Степан проспится, сам за голову схватится.

— Не-не-не... — Антон затряс головой, словно в припадке. А потом вдруг осел ещё ниже, почти слился с полом. И оттуда, из темноты, тихо, внятно, мёртвым голосом сказал: — У них Васька, Ветерок. Ветерок, слышишь, у них Васька, они его в подсобке заперли... сказали — если к трём тебя не кончу, они его... они его... — он не мог договорить.

Колька свёл брови. Быстро сказал:

— Пугают. Это ж виселица.

Снова сбиваясь и давясь словами, всхлипывая и колотя ладонями в пол, Антон опять забормотал горячечно:

— Да им же пое...ть! Они же все в дупель пьяные! Ветерок... они же окон от дверей не отличают... Бахурева матерят так, что стены распирает... а Васька — он же маленький... он же...

— В полицию надо, — быстро сказал Колька, уже понимая, что всё это ерунда и что он тратит драгоценное время, не в силах решиться — это не походило на него очень сильно, и он сам на себя разозлился.

— Оо-а-а-а... — Антон почти завыл, — ...да какая полиция... они же узнают... да и кто я, никто... асоциал... пока то да сё... точно узнают, и всё...

— Тихо! — Колька нагнулся, тряхнул его за плечи. — Тихо, ну?!

— Ветерок! — Антон опять вцепился в штаны Кольки. — Боженька! Господи! Помоги! Ну хочешь — убей меня! Ну прямо тут кончи! Нож возьми и кончи! Или забей насмерть! Только Ваську... Ваську спа-си-и! он же тебе почти родной! Ну Ветерок! Ты же можешь! Ты же сильный, ты же их не боишься! Ваську, Ваську спаси, жалко же, они его на всю жизнь искалечат... или вовсе убьют...

Он перестал просить и теперь только плакал, прижав к глазам кулаки и трясясь.

Ветерок стоял молча, лишь иногда прилязгивал в раздумье зубами. На часах было двадцать три минут третьего. А тогда, два года назад, было два ночи, когда он на своём только-только так жутко выигранном мотоцикле подобрал на ночном загородном шоссе парня, бегом тащившего к городу своего подбитого машиной на шоссе младшего братишку. Десять километров — за три минуты. Мальчик стонал за спиной, старший парень что-то сбивчиво бормотал... Что он — Антон, а младший — Васька, Колька узнал уже потом, когда они сидели в приёмном покое. Странное это чувство — знать, что ты нужен кому-то, что кто-то на тебя надеется... Тёплое чувство, словно держишь в руках маленького щенка... Нет, наверное, многие подобрали бы их. Имперцы — так и вовсе все...Но вот не любой бы навещал потом Ваську в больнице с фруктами, которые были не по карману старшему брату. И не любой потом навещал бы уже обоих братьев в их комнате при баре, ссужая деньгами без возврата... Ходила с ним и Лариска. Но просто так, за компанию... Она не любила возиться с асоциалами, предпочитая более "резкие" дела.

Стрелка на часах перескочила на 2:24.

Если к трём Антон не убьёт его, Кольку Стрелкова по прозвищу "Ветерок" — эти сволочи могут придумать всё, что угодно. Колька передёрнул плечами — как от прикосновения к проводам под током.

— Ладно, — сказал он вслух. — Я сейчас.

6.

"Харлей" он оставил на параллельной улице — вместе с Антоном. Помощи в этом деле от него никакой. Драться эти ребята точно умеют, а Антон перепуган... Колька даже подумывал, не позвонить ли Райко. Ага, в третий раз за трое суток после того, как был чётко и однозначно послан куда подальше с предложением не возвращаться... нет. Да и времени нет. Они к бару-то подъехали без десяти три.

— В три вернусь, — сказал он, сунув пистолет за ремень джинсов. — Жди здесь, — и в два броска оказался на крыше дома — ловко, как на пружинах...

...Колька хорошо себе представлял планировку. И помнил внутренний дворик с подъездом, где разгружали товары. Подъезд сейчас закрыт, это он проверил. А вот задняя дверь — при таки-то гостях — скорей всего, открыта.

Вместо подбитых сталью сапог он обулся в кеды. Когда-то, далеко от этих мест, в деревне Пахтино, он играл с местными ребятами в эту игру. Они же научили его, как бесшумно ходить по крышам. И чистить сады, кстати... Но сейчас не о садах речь, не о садах... сады будут потом, если будут...

Он перекатился через гребень крыши и сполз до края на спине. Уперся ногами в водлослив и всмотрелся-вслушался.

Двор был не пуст. Четыре алых мотоцикла стояли на асфальтированном пятачке между двумя штабелями коробок. Восемь. Степан, два бармена. Одиннадцать, из них трое — взрослые неслабые мужчины. Да и парни из "Детей Урагана" в основном постарше Кольки будут. В парабеллуме — восемь патрон, запасной магазин снаряжен. Снять их всех — раз плюнуть, особенно если пьяные. И они того заслужили, и будь это в лесах на берегу Балхаша — он бы поступил так, не раздумывая. Так же, как они с "Би" поступили однажды с шайкой гробокопателей, разорявших брошенные поселения и кладбища. Это были нелюди, и ни старый охотник, ни его юный спутник не стали их даже хоронить.

Но тут был город Верный. И в городе был Закон. Всё равно — был. Закон, написанный хорошим человеком Бахуревым, у которого, к сожалению, не сто глаз и не сто рук, но много врагов. Нет, Колька не боялся Закона, тот для него существовал где-то отдельно. Но он жил в этом городе, и Закон говорил — убить можно на войне или защищая жизнь... и никак иначе.

"Плохо, когда закон на бумаге, — вспомнил Колька слова "Би". — Закон должен быть здесь," — и он словно наяву увидел старческую, но сильную руку, касающуюся груди.

"А у меня он здесь и есть, — подумал Колька. — Там маленький мальчик. Ни он, ни я никого не трогали. Может, он и бесполезен той новой власти, от которой в восторге наши пионеры. Может, и старший его брат-асоциал бесполезен. Но это не значит, по-моему, что их можно мучить. А если закон их не может защитить, то... то есть я."

Во дворик вышли двое. Пыхнул огонёк зажигалки, головы вышедших склонились друг к другу...

...и Колька ударил их головами — лбами, жёстко сдвинув ладонями за затылки. Раздался короткий костяной стук-треск, и он опустил обоих на асфальт. Это были парни немного постарше его, на лицах — осталось изумление.

— К-клоуны, — выдохнул он. Легко толкнул дверь — она не скрипнула, а боялся...Внутри было темно, но из этой темноты слышались голоса.

— Ну что, щенок? Где твой брат? Сбежал? — голос был Степана. Ответил ему другой, незнакомый, юный совсем:

— Может, Ветерок его того?

— Может, и того, — согласился Степан и добавил: — Но тебе, щенок, от этого не легче.

Смех. Ну, пусть смеются... Кухня... Колька скользнул между котлами, горками. Через дверь в зал падал свет...

Там горели все лампы. Барменов Колька не увидел, и "Детей Урагана" было не шестеро, а всего четверо. Трое сидели за столиками, один — рядом со Степаном — стоял у окна. Васька — раздетый догола и с разбитым лицом — был привязан к стойке: грудью и руками — к прилавку, ногами — к тумбе ножки. Видно было, как мальчишка напряжён и сколько в нём ужаса. Колька всмотрелся и стиснул зубы — плечи мальчишки были изрезаны осколками бутылки, волосы слева — в крови.

Дальнейшего развития событий Колька решил не дожидаться, хотя, наверное, это было тактической ошибкой. Он толкнул дверь носком кеда и вошёл.

— Покурили? — усмехнулся Степан, ещё не поняв, кто входит. — Опоздать боитесь?..

Глаза его округлились, а рука быстро дёрнулась к лежащему на подоконнике дорогому пиджаку. Колька выстрелил не глядя, по стволу — Степана развернуло и шмякнуло о стену, он повернулся с оплывшим от боли и недоумения лицом, и Колька мгновенно подумал, как похожи такие, когда им самим причиняешь боль — недоумение, это искреннее, чистое недоумение: "Как, меня?! Но меня нельзя!!!" Зажимая правое запястье левой рукой Степан сел на пол. Трое с грохотом вскочили из-за стола, один из которых бросился к стене, возле которой — Колька увидел это только теперь и мысленно выругался — стояли два охотничьих ружья. Он выстрелил снова — правую ногу вышибло из-под бегущего, как неживую подпорку, удивлённо охнув, он свалился на бок, попытался вскочить, но тут его, видимо, настигла наконец боль в раздробленном колене; парень подтянул его к груди, глянул неверяще и завыл, дёргая здоровой ногой.