Аластер Рейнольдс "Алмазные псы, дни Бирюзы"

Но этого не произошло.

Основание шпиля вообще не касалось поверхности Голгофы, а парило над ней на расстоянии пяти или шести полных метров в воздухе. Это было так, как если бы кто-то построил здание немного выше земли, убрал сваи, и оно просто осталось там.

Мы все уверенно направились к краю, а затем остановились; никто из нас сразу не захотел ступить под этот навес.

— Форкерей? — сказал Чайлд.

— Да?

— Давай посмотрим, что скажет этот твой дрон.

Форкерей запустил свою плавающую камеру под обод кругом вокруг нижней стороны шпиля по лениво расширяющейся спирали. Время от времени он касался основания струей лазерного света, а один или два раза даже соприкасался с ним, скользя по плоской поверхности. Форкерей оставался бесстрастным, слегка опустив взгляд, пока впитывал данные, отправляемые обратно в его скафандр.

— Ну? — спросила Селестина. — Что, черт возьми, мешает этому продолжаться?

Форкерей шагнул под бортик. — Никаких полей; нет даже незначительного возмущения собственной магнитосферы Голгофы. Никаких существенных изменений в локальном гравитационном векторе также не произошло. И — прежде чем мы предпримем более изощренные действия, чем это строго необходимо, — здесь нет скрытых опор.

Селестина помолчала несколько мгновений, прежде чем ответить: — Хорошо. Что, если Шпиль ничего не весит? Здесь есть воздух; соглашусь с вами, его немного — но что, если Шпиль по большей части полый? Там может быть достаточно плавучести, чтобы заставить эту штуку плавать, как воздушный шар.

— Его нет, — сказал Форкерей, разжимая кулак, чтобы поймать шарик камеры, который влетел в его ладонь, как дрессированная пустельга. — Что бы ни было над нами, это твердая материя. Я не могу определить его массу, но он заметно блокирует поток космических лучей, и сквозь него не может видеть ни один из наших методов сканирования.

— Форкерей прав, — сказал Чайлд. — Но я понимаю твое нежелание принимать это, Селестина. Это совершенно нормально — испытывать чувство отрицания.

— Отрицание?

— То, с чем мы сталкиваемся, действительно чуждо. Но боюсь, что ты справишься с этим точно так же, как это сделал я.

— Я переживу это, когда захочу, — сказала Селестина, присоединяясь к Форкерею под темным потолком.

Она подняла голову и огляделась по сторонам, не столько как человек, любующийся фреской, сколько как мышь, съежившаяся под ботинком.

Но я точно знал, о чем она думала.

За четыре столетия путешествий в дальний космос были зафиксированы не более чем проблески инопланетной разумности. Мы давно подозревали, что они где-то там есть. Но с годами это подозрение становилось все менее пылким; мир за миром обнаруживали лишь слабые, изъеденные временем следы культур, которые, возможно, когда-то были славными, но теперь были полностью уничтожены. Жонглеры образами явно были продуктом интеллекта, но сами по себе не обязательно были разумны. И — хотя в далеком прошлом они были распространены от звезды к звезде — теперь они не зависели ни от какой известной нам технологии. Укутанные были немногим лучше: скрытные умы, заключенные в коконы из реструктурированного пространства-времени.

Их никто никогда не видел мельком, и их природа и намерения оставались тревожно неясными.

И все же Кровавый шпиль был другим.

При всей своей странности, при всем том, что это высмеивало наши мелкие предположения о том, как должны вести себя материя и гравитация, это была явно искусственная вещь. И, сказал я себе, если ему до сих пор удавалось висеть над поверхностью Голгофы, то крайне маловероятно, что он выберет именно этот момент, чтобы рухнуть вниз.

Я переступил порог, за мной последовали остальные.

— Заставляет задуматься, что за существа его построили, — сказал я. — Были ли у них те же надежды и страхи, что и у нас, или они были настолько выше нас, что казались Богами.

— Мне насрать, кто это построил, — сказала Хирц. — Я просто хочу знать, как попасть в эту чертову штуку. Есть какие-нибудь блестящие идеи, Чайлд?

— Есть способ, — сказал он.

Мы последовали за ним, пока не оказались маленькой, нервной кучкой под самым потолком. Раньше его не было видно, но прямо над нами виднелся круг абсолютной черноты на фоне простого мрака нижней стороны Шпиля.

— Это? — произнесла Хирц.

— Это единственный вход, — сказал Чайлд. — И это единственный способ выбраться отсюда живым.

Я спросил: — Роланд, как именно Аргайл и его команда проникли внутрь?

— Должно быть, они принесли что-то, на что можно было опереться. Лестницу или что-то в этом роде.

Я огляделся по сторонам. — Сейчас от этого ничего не осталось, не так ли?

— Нет, и это не имеет значения. Нам не нужно ничего подобного — только не с этими костюмами. Форкерей?

Ультра кивнул и подбросил плавающую камеру вверх.

Она взлетела и исчезла в отверстии. В течение нескольких секунд ничего не происходило, если не считать случайных вспышек красного света из отверстия. Затем появился шарик, снова опустившийся в руку Форкерея.

— Там, наверху, комната, — сказал Форкерей. — С плоским полом, окружающим дыру. Она имеет двадцать метров в поперечнике, а потолок как раз такой высоты, чтобы мы могли стоять прямо. Там пусто. И есть что-то похожее на запечатанную дверь, ведущую из камеры в остальную часть Шпиля.

— Можем ли мы быть уверены, что в нем нет ничего вредного? — спросил я.

— Нет, — ответил Чайлд. — Но Аргайл сказал, что первая комната была безопасной. В этом нам просто придется поверить ему на слово.

— И там, наверху, хватит места для всех нас?

Форкерей кивнул. — Легко.

Полагаю, в этом акте должно было быть больше церемоний, но не было ни ощущения значимости, ни даже дурного предчувствия, когда мы поднимались к потолку. Это было похоже на первый случайный шаг по прирученным склонам горы, не отягощенный никаким ощущением опасностей, которые, несомненно, подстерегали впереди.

Внутри все было в точности так, как описывал Форкерей.

В камере было темно, но плавающая камера обеспечивала некоторое освещение, и датчики наших костюмов смогли отобразить форму камеры и наложить эту информацию на наши поля зрения.

Пол был металлическим, кое-где с вмятинами, а край, где он соприкасался с отверстием, был закругленным и изношенным.

Я протянул руку, чтобы прикоснуться к нему, ощутив твердый, тусклый сплав, который, тем не менее, казался поддающимся при достаточном давлении. Данные прокручивались на моем визуальном дисплее, сообщая мне, что температура пола была всего на сто пятнадцать градусов выше абсолютного нуля. Хемосенсор моей ладони сообщил, что пол в основном состоял из железа, с примесью углерода, сплетенного в аллотропные формы, которые он не мог сравнить ни с одной из известных ему. Там были микроскопические следы почти всех остальных стабильных изотопов периодической таблицы Менделеева, за странным исключением серебра. Все это было предположительно, поскольку, когда хемосенсор попытался снять микроскопический слой напольного покрытия для более детального анализа, он выдал серию сообщений об ошибках, которые становились все более интенсивными, прежде чем он замолчал.

Я опробовал хемосенсор на части своего собственного костюма.

Он перестал работать.

— Исправь это, — проинструктировал я свой костюм, разрешая ему направлять на выполнение задачи все необходимые ресурсы.

— Проблемы, Ричард? — спросил Чайлд.

— Мой костюм поврежден. Незначительно, но раздражает. Не думаю, что Шпиль был слишком взволнован тем, что я взял его пробу.

— Черт. Наверное, мне следовало предупредить тебя об этом. У команды Аргайла была такая же проблема. Ему также не нравится, когда его режут. Подозреваю, что ты отделался вежливым предупреждением.

— Великодушно с твоей стороны, — сказал я.

— Будь осторожен, ладно? — Затем Чайлд велел всем остальным отключить свои хемосенсоры до тех пор, пока не будет получено иное указание. Хирц поворчала, но все остальные спокойно приняли то, что должно было быть сделано.

Тем временем я продолжил свой собственный осмотр комнаты, считая, что мне повезло, раз мой костюм не вызвал более сильной реакции. Круглая стена камеры была сделана из того, что выглядело как тот же твердый, тусклый сплав, лишенный деталей, за исключением того места, где она обрамляла то, что, очевидно, было дверью, приподнятой на метр над полом. К ней вели три каменные ступеньки.

Сама дверь была шириной в один метр и, возможно, вдвое больше в высоту.

— Привет, — сказала Хирц. — Почувствуй это.

Она стояла на коленях, прижимая ладонь к полу.

— Осторожнее, — сказал я. — Я только что сделал это и...

— Я отключила хемосенсор и все такое, не волнуйся.

— Тогда что же ты...

— Почему бы тебе не нагнуться и не посмотреть самому?

Мы все медленно опустились на колени и коснулись пола. Когда я ощущал его раньше, он был таким же холодным и мертвым, как пол склепа, но теперь это было не так. Теперь он вибрировал; как будто где-то не слишком далеко отсюда могучий двигатель разбивался вдребезги: турбина вот-вот вырвется из своих оков. Вибрация нарастала и спадала пульсирующими волнами. Примерно раз в тридцать секунд это достигало своего рода крещендо, как большой медленный вдох.

— Оно живое, — сказала Хирц.

— Только что все было по-другому.

— Я знаю. — Хирц повернулась и посмотрела на меня. — Эта чертова штука только что проснулась, вот почему. Оно знает, что мы здесь.

ТРИ

Я подошел к двери и впервые как следует рассмотрел ее.

Ее пропорции были обнадеживающе нормальными, и нам требовалось лишь слегка наклониться, чтобы пройти внутрь. Но на данный момент дверь была закрыта гладким листом металла, который, предположительно, скользнул бы по ней, как только мы определимся, как ее открыть. Единственным ориентиром служила толстая металлическая рама двери, на которой были нанесены едва заметные геометрические знаки.

Раньше я их не замечал.

Метки были по обе стороны двери, на стойках рамы. Начиная снизу с левой стороны, там была точка — она была слишком аккуратно закруглена, чтобы быть случайной, — над ней равносторонний треугольник острием вниз, пятиугольник, а затем семиугольная фигура. С правой стороны были еще три фигуры с одиннадцатью, тринадцатью и двадцатью сторонами соответственно.

— Ну? — спросил я. Хирц заглядывала мне через плечо. — Есть какие-нибудь блестящие идеи?

— Простые числа, — сказал я. — По крайней мере, это самое простое объяснение, которое я могу придумать. Количество вершин фигур в левой рамке — это первые четыре простых числа: один, три, пять и семь.

— А на другой стороне?

Чайлд ответил за меня. — Одиннадцатигранная фигура — следующая в последовательности. Тринадцать — это на одно простое число больше, чем нужно, а двадцать — это вообще не простое число.

— То есть ты хочешь сказать, что если мы выберем одиннадцать, то выиграем? — Хирц протянула руку, готовая прижать ее к самой нижней фигуре справа, до которой она могла дотянуться, не поднимаясь на три ступеньки. — Надеюсь, что остальные тесты будут такими же простыми...

— Спокойнее, старушка. — Чайлд схватил ее за запястье. — Не следует слишком торопиться. Мы не должны ничего предпринимать, пока не придем к консенсусу. Согласна?

Хирц отдернула свою руку. — Согласна...

Потребовалось всего несколько минут, чтобы все согласились с тем, что одиннадцатигранная фигура была очевидным выбором. Селестина согласилась не сразу; она долго и пристально смотрела на правую рамку, прежде чем согласиться с первоначальным выбором.

— Я просто хочу быть осторожной, вот и все, — сказала она. — Мы не можем ничего предполагать. Они могут мыслить справа налево, так что фигуры справа образуют последовательность, которую должны завершить фигуры слева. Или они могут мыслить по диагонали, или что-то еще менее очевидное [например, выбор двадцатигранника как единственного, у которого количество сторон не отражается простым числом].

Чайлд кивнул. — И очевидный выбор не всегда может быть правильным. Возможно, существует более глубокая последовательность — что-то более элегантное, — чего мы просто не видим. Вот почему я хотел, чтобы Селестина была с нами. Если кто и разберется в этих тонкостях, так это она.

Она повернулась к нему. — Только не слишком верь в те подарки, которые могли бы преподнести мне жонглеры, Чайлд.

— Я не буду. Если только мне не придется. — Затем он повернулся к специалистке по проникновению, все еще стоявшей у рамы. — Хирц, можешь идти вперед.

Она протянула руку и коснулась рамки, накрыв одиннадцатигранную фигурку ладонью.

После паузы, от которой замирало сердце, раздался глухой стук, и я почувствовал, как пол завибрировал еще сильнее, чем раньше. Дверь тяжело скользнула в сторону, открывая еще одну темную комнату.

Мы все огляделись, оценивая друг друга.

Ничего не изменилось; никто из нас не получил никаких внезапных, серьезных травм.

— Форкерей? — сказал Чайлд.

Ультра знал, что он имел в виду. Он бросил плавающую камеру в открытый дверной проем и подождал несколько секунд, пока она не прилетела обратно в его руки.

— Еще одна металлическая камера, значительно меньше этой. Пол находится на одном уровне с дверью, так что мы поднимемся примерно на метр в высоту. На противоположной стороне есть еще одна приподнятая дверь, опять же с маркировкой. Кроме этого, я не вижу ничего, за исключением голого металла.

— А что на другой стороне этой двери? — сказал Чайлд. — На ней тоже есть какие-нибудь пометки?

— Ничего такого, что смог бы разобрать дрон.

— Тогда позволь мне стать подопытным кроликом. Я пройду, и мы посмотрим, что произойдет. Я предполагаю, что даже если дверь за мной закроется, я все равно смогу ее открыть. Аргайл сказал, что Шпиль никому не мешал уйти, при условии, что они не пытались попасть в новую комнату.

— Попробуй и увидишь, — сказала Хирц. — Мы подождем с этой стороны. Если дверь за тобой закроется, мы дадим тебе минуту, а потом откроем ее сами.

Чайлд поднялся по трем ступенькам и переступил порог. Он остановился, огляделся, а затем снова повернулся к нам лицом, теперь глядя на нас сверху вниз.

Ничего не произошло.

— Похоже, дверь пока остается открытой. Кто хочет присоединиться ко мне?

— Подожди, — сказал я. — Прежде чем мы все перейдем на другую сторону, не следует ли нам взглянуть на проблему? Мы не хотим оказаться там в ловушке, если это что-то, что мы не сможем решить.

Чайлд подошел к дальней двери. — Хорошая мысль. Форкерей, передай мое поле зрения остальным членам команды, ладно?

— Сделано.

Мы видели то, что видел Чайлд, его взгляд скользил вдоль дверного косяка. Надписи были очень похожи на те, которые мы только что разгадали, за исключением того, что символы были другими. С левой стороны двери были начертаны четыре незнакомые фигуры, расположенные вертикально на равном расстоянии друг от друга. Каждая из фигур состояла из четырех прямоугольных элементов разного размера, соединенных вместе в различных конфигурациях. Затем Чайлд посмотрел на другую сторону двери. Справа виднелись еще четыре фигуры, внешне похожие на те, что мы уже видели.