— Здравствуйте, — чинно выговорила она, глядя незнакомцу в лицо. — Это вы папин товарищ? Я Анюта, папина дочка. А это мой жених — Вадим. Вы не смотрите, что он на полу валяется. Вадим — человек серьёзный и лучше разбирается в пистолетах, чем Мишка.

Вадим, растерявшись при незнакомом человеке, попытался встать, но девочка стукнула его оружием по животу и туда же, на живот, снова пересела — оба при этом смеялись.

— Ты обещал — будешь слушаться!

— Слушаюсь и повинуюсь, моя повелительница! Только на животе не прыгай, ладно? Дядя Лёня, вы знаете, что эта матрёшка сделала? Она и вправду пистолет починила!

— Барышня, вы разрешите? — Фёдор с улыбкой подошёл к девочке, протянул руку к оружию.

Анюта быстро спрятала пистолет за спину и лукаво взглянула на взрослого снизу вверх.

— А волшебное слово? А то не отпущу!

— Анька, как ты со взрослыми разговариваешь? — лениво попенял племяннице Андрюха и вдруг, как и остальные, уловил связь между последней фразой девочки и внезапно окаменевшей, неловкой позой — полусогнутой, с рукой вперёд — гостя.

Часы отстукивали размеренные секунды, тяжелеющие в минуты; со стороны кухни доносились весёлые голоса женщин и привычные позывные какой-то радиопередачи.

Первым не выдержал Мишка. После несчастного случая в детстве он близко к сердцу принимал любые ситуации, особенно если они отдают весьма чувствительным для него запашком опасности. Улыбающаяся сестрёнка и незнакомый взрослый человек слились в поединке — так Мишка понял сцену, мгновенно вспотел, вспомнил, что рядом отчим, и мокрыми пальцами стиснул его ладонь.

— Это недопустимо, — заговорил Леон, с любопытством ожидавший развязки придуманного дочерью действа, но после движения Мишки вынужденный действовать сам. — Анюта, прекрати. Наш гость попросил разрешения взглянуть, и его слова равносильны твоему "пожалуйста".

Фёдор шевельнулся и выпрямился. Вложенное в его ладонь оружие он начал рассматривать без тени раздражения. Будто ничего не случилось. И остальные, несколько испуганные, успокоились: Андрюха громко вздохнул и сам недовольно скривился от собственного вздоха; Вадим встал и за руку отвёл Анюту в кресло, где они вдвоём и "затихарились", чтобы их не прогнали (девочка сообразила, что вела себя вызывающе по отношению к взрослым); а Леон увёл Мишку в ванную умыться и успокоиться — у парня тряслись руки, чего с ним давно не бывало...

Когда они вернулись, Фёдор объяснял:

— ... Поэтому пистолет в порядке в том смысле, что все детали при нём. Начни же им пользоваться по прямому назначению, он просто разлетится вдребезги.

— Можно подумать, я собиралась из него стрелять, — надменно сказала Анюта.

— Можно! Можно! Но подумать! Подумать! — дурашливо-замогильным голосом взвыл Вадим и уже нормальным сообщил: — Фёдор Ильич, а знаете, что она мне на день рождения подарила? Роскошный альбом "Современное стрелковое оружие"! А как она стреляет! У меня будет жена, которая будет забирать все призы из тиров, а ещё у меня будет магазин, где мы эти призы продавать будем!

Анюта польщённо хихикала, а Фёдор смотрел теперь только на неё (Мишки словно и не существовало) и смотрел странно — внимательно и бесстрастно.

Перед уходом гость будто наткнулся взглядом на зеркало из своего магазина.

— Ну, как, довольны приобретением? — И сразу, видимо, понял, что невольно напрашивается на комплименты товару, поскольку поспешил добавить: — Я, конечно, понимаю, что для прихожей зеркало темновато. Может, надо подобрать другое?

— Да ладно, — снисходительно сказал Андрюха. — Кому женщинам надо подкраситься, так и в квартире можно, а здесь, в прихожей, посмотреть только, всё ли с одеждой в порядке.

Ангелина кивнула. Она стояла у двери, приветливая, в восторге от удачного вечера, и Леон, обнимая добродушную женщину, уже не казался приниженным "подкаблучником" — счастливая семейная пара, да и только!

— Не хотите прикупить пару к нему?

— Подумаем, — пообещал Леон.

... Ночью он снова бесшумно вышел из спальни.

Шаг за шагом он вслушивался в своё странное движение — движение не целого (хотя раньше никогда не обращал внимания на способ перемещения), а отдельных групп мышц, лишь по необходимости связанных между собой, — в движении пространства.

Тени, среди которых шёл Леон, были упруги, словно слабое сопротивление воды. И в этом студенистом пространстве он вынужденно покачивался, потому что тени — или, если угодно, подводные течения — обтекали его, подталкивали, замедляли его шаг... И всё сливалось в одну волну, которую надо преодолевать.

Шальная мысль: "Почему — надо? Вернуться в спальню, взять книгу..." после следующего трудного шага вперёд — лопнула, едва в спину мягко упёрлись и подтолкнули к двери, где он тут же ухватился за ручку, на полном серьёзе ожидая, что следующей волной его снесёт назад.

Игра невидимых, но ощутимых сил его забавляла. Держась за дверную ручку, он даже попробовал уловить волновой ритм, чтобы уже осознанно покачаться в потоке, прибившем его к двери. Какие-то два-три мгновения это ему удавалось.

Он перешёл в прихожую и обнаружил, что обострилось не только чувственное восприятие. В комнате замер непроницаемый мрак... Обычно в прихожей на ночь люстру оставляли включенной. Но вчера, провожая Вадима, Мишка, видимо, по привычке свет выключил...

Леон — видел. Ему мрак не казался абсолютным. Скорее, он видел бархатные портьеры, чью полотнища, странно прозрачные, беспорядочно раскиданы в пространстве.

Притерпевшись в немного беспокойному видению Леон неуверенно сделал несколько шагов и очутился перед зеркалом.

Если и существовали какие-то сомнения, что перед ним зеркало, то вскоре они отпали: прозрачно-жёлтый, медовый свет тихо потёк по рамам, заползая во все завитушки, изгибая все прихотливые линии деревянной рамы.

Он удивлялся, что не удивлён, а терпеливо выжидает. Удивлялся, что нет раздражения: ведь знал, что должно произойти нечто, и не помнил, что именно...

А чёрное стекло вдруг выпятило человеческую фигуру. В свете-цвете-тенях вылепился высокий мужчина в джинсах и футболке, постоял вроде как нерешительно... И — вдруг рвануло! Кадры менялись менее чем за секунду. Поза и рост отражения оставались неизменными. Менялись лицо, причёска, одежда! Леон ошеломлённо старался уследить за стремительными метаморфозами — и не мог. Глаза хотели остановить хоть один кадр — тщетно. Сразу заболела голова, по вискам сильно ударило и словно начало из них что-то выкручивать. Леон сморщился от боли.

Внезапно кто-то до ужаса знакомым голосом (он падал в пропасть и кричал: "Это ты! Ты! Ты сам!") произнёс: "Идентификация закончена!"

Человек в зеркале снова оказался в джинсах и в футболке и снова смотрел безучастными полуприкрытыми глазами. А вокруг него убирали невидимые источники света, и фигура куталась в сумеречные тени, будто на неё накидывали тёмные, иллюзорно прозрачные покрывала, — человек постепенно растворялся во мраке... Исчез...

"Я знаю, что это было, — еле шевеля губами, прошептал Леон. — Знаю... Только знание это на такой глубине... За семью печатями... Но главное я помню. Я должен стоять здесь и ждать".

Ожидание и впрямь не связано с частично возвращаемой памятью. Он реально оценивал происходящее: не память возвращалась — со дна сознания (дремучих ли чащоб подсознания?) выстрелило фактами прошлого. Но не память. Ожидание заставляло стоять на месте, потому что инерция мышления утверждала: после озвученного слова "идентификация" обязательно произойдёт нечто, для чего тебя идентифицировали. И он ждал, очарованный мыслью (в его теперешнем благодушном мировосприятии), что ему помогают, как в сказке, обрести хоть какие-то страницы прошлого; что он кому-то нужен, что его ищут.

Ликующий свет разом смёл темноту, утягивающую взгляд. Зеркало стояло на месте, но выпадающее из него сияние раздвинуло рамы.

Робкая надежда Леона, что вот сейчас появится в стекле некто, кто всё объяснит и вернёт ему память, лопнула под натиском бушующих радостью красок сумасшедше-бесшабашного карнавала.

Будто из окна (или с галереи — подсказали со стороны) он смотрел чуть вниз, на роскошно и диковинно одетых людей: кто танцевал, кто бегал по залу, играя в странные игры; кто, сбившись в дружеские компании, заразительно (несмотря на отсутствие звука для Леона) хохотал в безмятежной беседе...

"Задержка внимания! Связь!" — бесстрастно сказали издалека. Леон отшатнулся: группа смеющихся людей стремительно приблизилась к нему, пока не встала с ним вровень за стеклом. Протяни руку — и коснёшься сверкающих разноцветных одежд. Он даже различил за полумасками зрачки блестящих глаз... Он уже начинал считывать с шевелящихся губ слова — знакомые по форме, но ещё непонятные по смыслу...

Они вдруг замолчали и обернулись.

Он невольно отступил.

— Это же магистр! — прочитал Леон по губам стоящего ближе всех.

Сказавший быстро снял мерцающую зелёным полумаску и оказался довольно молодым человеком, с чуть высокомерным лицом, на котором темнели проницательные глаза. Впрочем, сейчас его глаза постепенно меняли своё выражение на тревожное.

— Где вы, магистр? Почему столько лет не давали о себе знать? Почему вы молчите? Вы не узнаёте меня, своего ученика? Скажите же хоть что-нибудь!

Стоящий за его плечом человек в костюме хищной птицы внезапно шагнул вперёд. В его руке багрово-чёрным полыхал огранённый камень.

— Мы не успеем его вытащить... К магистру что-то тянется по нашей связи!

— Эта ведьма! — взбешённо выплюнул странные и жуткие слова темноглазый и с мольбой взглянул на Леона. — Где бы вы ни были, магистр, бегите подальше от этого места! Немедленно... Ингвард, рви связь!.. Магистр! Бегите!

Отсутствовавшее до сих пор стекло проявило себя рябью. Потом сверху, с левого края, зеркало почернело, будто чернила разлились по быстро впитывающей их плотной ткани. Чернила уже залили половину зеркальной поверхности, когда яростно-белый свет уничтожил их и верхнюю часть всё ещё видимого зала. Оцепеневший и оглушённый Леон видел лишь нижнюю часть фигур, как вдруг перед ним оказался темноглазый: он упал на колени, чтобы видеть Леона, и его напряжённый рот (отчаянный оскал) безмолвно кричал:

— Бегите, магистр! Бегите! Умоляю вас!

Чернила вновь хлынули с верхней рамы вниз — и на этот раз не по залу, а по стеклу. Они выплёскивались на поверхность грязными потёками и брызгами, заливая сверкающий праздник и фигуру на коленях...

... Бег по лестницам — с шестого этажа донизу — как бредовый сон: потолки, резко взметнувшиеся ввысь; раздвинутые, оттопыренные стены, каждая площадка внизу — ненасытная разинутая пасть — и всё затаилось в тяжелеюще-жёлтом... Он не замечал проникающего сухого холода бетона под ногами, пока не вцепился в замок (домофон на ночь выключали) на подъездной двери. Мельком подумалось: хорошо, нет консьержа в холле подъезда — то ли отошёл на минутку, то ли заснул где; увидел бы — начал бы спрашивать, а не спросил бы — посмотрел бы не так, оправдывайся потом...

Но за спиной он вдруг учуял — и мышцы спины судорожно вздыбили плечи — и заторопился открыть дверь: мягко и стремительно скатывается по лестницам, по тёплым следам его босых ног, нечто.

Толстую кнопку заело — медленно, медленно открывается дверь! Леон обернулся: на площадке лифта — за две короткие лестницы от него — отпечатанные на стене объявления для жильцов быстро увеличиваются, искажаясь, как под гигантской круглой лупой.

"Открывайся!" — взмолился Леон.

Дверь под руками дрогнула и внезапно легко метнулась в сторону, ударившись о стену. Он не стал оглядываться на полуосвещённый подъездный холл-аквариум, не стал останавливаться в раздумье, куда бежать дальше, — сразу свернул за подъездный выступ, скрывший его от любого выскочившего бы из подъезда, и побежал по пешеходной дорожке к торцу дома. Стараниями жильцов дорожка там сплошь засажена шиповником и черноплодной рябиной, а дальше — два сквера, поделённые проезжей частью.

Чувствуя себя преступником — знать бы, в чём виноват! — пригнувшись, он нырнул в кусты. Стриженые, с сухими кончиками, короткие ветки цепляли его футболку, царапали голые руки. Он прикрывал руками лицо, но наступил, кажется, на шип, дёрнулся от боли — по скуле резануло. Вгорячах он не сразу понял, выскочил на дорожку, пересекавшую сквер. По вспотевшему лица мазнуло прохладой, и вот тогда-то ощутилась царапина. Леон остановился. Плохо соображая, что делает, потрогал царапину, слизнул с пальцев сладковато-солёную влагу — "увидел", как чернеет верхний край зеркала...

Сзади зашевелились кусты. Может, только ветер?.. Дёрнулось сердце и раскачалось — бом-бом-бом!.. Больно... Чёрная тень под ногами вытянулась указкой к противоположному ряду кустов. Он продрался сквозь него, выскочил на дорогу, чуть обежал следующий сквер — с той стороны, где его не мог достать колпачно-безразличный белый свет фонаря.

Уже на проспекте несколько раз мимо проезжали машины: припозднившиеся легковушки, патрулирующая улицы милиция; беззвучно, но мелькая беспокойными огнями, промчалась "скорая". Всякий раз он быстро прыгал на тротуар и усмирял бег и дыхание, а потом бежал снова.

Врага он не видел: если в кустах он невольно обозначил себя шелестом листьев, то на открытой улице оказался совсем невидим. Хотя нет. У магазинчика, хозяева которого решились на светящуюся вывеску сиреневато-алого цвета, давящего на глаза, на зыбком неоновом асфальте (Леон оглянулся), вспухла бесформенная, пронизанная чёрными нитями глыба...

Через час Леон потерял всякое представление, где находится. Он бежал мимо какой-то бесконечной решётки, видел за нею высокие кусты, знал, что внутри, за кустами, огромное пустое пространство... Но знал это краем сознания, точно так же, как удивлялся где-то там, далеко в самом себе, что ещё бежит. Ноги работали на абсолютном автомате — он давно их не чувствовал (пробежки по утрам с Мишкой и его другом, — напомнили со стороны, — забыл? Пацанам спасибо!)

В голову мысль будто ударила повтором-набатом: "Пацанам спасибо! Пацанам спасибо!"

За спиной множество глаз будто выстрелили белым излучением.

"Не могу... больше..."

Он неловко сложился, упал на колени, не имея возможности даже откашлять царапающую сухость в горле. Физическая слабость на мгновение вызвала малодушную мысль об отдыхе. Теперь, когда он упал на колени, усталость вздула болью мышцы ног и подожгла их со ступней.

Многоглазое чудовище распочковалось на отдельных мотоциклистов. Они замедляли скорость машин, кругами объезжали лежащего на дороге "пьяного" и постепенно исчезали, продолжая путь во тьму.

Последние трое остановились.

— Братва, глянь-ка на его ножищи! Я то же вижу, что и вы?

— Кровь, — констатировал второй, тоже направляя фару на ноги лежащего. — Похоже, он не пьян.

Он оставил мотоцикл, брезгливо ухватился за футболку на плече лежащего, перевернул Леона.

— Я не пьяный. Мне бежать дальше надо... — прошептал Леон.

— Ничего не слышу! Братва, помоги мне забросить его на машину, довезём до сбора, там сообразим... Может, с бабой был, да муж поймал. Пойлом от него не воняет...