— Вы конечно же знаете, благородный Кассиус, что эта латунная роза пожалована им императрицей Гортензией, в качестве некоей компенсации, за Цветник Леопарда, куда пенсион-пажи недопускаемы. — Орхидея одарила носителей латунной розы величаво-ласковой улыбкой. — Быть может вы, как здешний уроженец, подскажете мне какой-нибудь жест в этом же роде — дабы подчеркнуть грань, отделяющую защитников элойского мира и строителей Аваллонского Моста от добрых каледонцнев, собирающих в житницы свои... Нет, я преисполнена уважения ко всем законопослушным обывателям, верноподданым его величества, но... Вы меня понимаете, полковник...

* * *

— Панцер-паж Эдмунд Тофелла, честь имею быть слугой господина ротмистра. — панцер-паж лет на пять старше ротмистра , тон его рапорта несколько снисходителен. — Прислан в ваше распоряжение штандарт-командором Брауном.

— Присаживайтесь Тофелла. Давайте-ка мы с вами для начала по кружечке — жарковато сегодня и... тоска... Пиво у нас от милейшего Оливье, он, выйдя в отставку, обосновался неподалеку отсюда и стяжал с тех пор лавры лучшего пивовара Каледонии. — ротмистр Финвэ придвигает к вновьприбывшему запотевший пузатый кувшин , достает из железного шкафчика рядом со своим креслом видавшую виды оловянную кружку с замысловатым геральдическим изображением на боку — В смысле закуски здесь, кажется, только... — ротмистр некоторое время изучает содержимое шкафчика, скептически хмыкнув, извлекает синюю фаянсовую тарелку с грудой жареной рыбы. — Какими судьбами к нам?

— Откомандирован из расформированной свиты, исполнившего свою последнюю волю, — Тофелла развернул плечи, на миг закаменел лицом, — благородного Анемона Урунгарна.

— Урунгарна? ... ротмистра Серых Кирасир? Он, стало быть, уже квартирует в Чертогах. — Финвэ кивнул, как бы услышав подтверждение чего-то, ему уже известного. — Что ж — все когда-нибудь войдем в тамошнюю компанию. А с этим краснодеревщиком, купившим у него мундир, палаш и родовой замок, как бишь его?

— Розан, — подсказал Тофелла, — Розамунд Розан. Им занимается Сокровенное Присутствие, дело вроде поначалу оказалось простое: статья девятьсот семнадцатая — папаша Арагорн уже отвез было топор в Арсенал — на предмет заточки, ну и вообще: топор-то без дела провалялся лет пятьдесят. Душевно признателен, господин ротмистр. — панцер-паж окунул в пивную пену свои редковатые щетинистые усы. — Денек сегодня, верно изволили заметить, жарковат, прямо как летом, где — нибудь в Корнуэлле. Пока сюда добрался... Восполнить убыль жидкости весьма желательно. Ваше здоровье, господин ротмистр.

— Что за девятьсот семнадцатая? — Дроздовский повернул голову к Логвинову.

— Статья девятьсот семнадцатая Положения о Недреманном Попечении: "Посягательство на родовое имущество, сиречь майорат, Доблестного и Прекрасного Носителя и Повелителя Меча, совершенное посредством обольщения означенного Меченосца звоном золота или иными презренными путями и способами." — со вкусом цитирует Андрей Кириллович. — Органическое общество, ежели по Соросу, нашему Джорджу: " Права и титулы наследуются, но не являются предметом собственности". А значицца и купли-продажи. А кто, как этот Розан, норовит за свои кровные замок приобрести, чтоб ( как мы есть при деньгах) понимать себя не хуже всяких-разных бла-ародных Меченосцев... Таким крутым созидателишкам светит девятьсот семнадцатая и спецобслуживание от папаши Арагорна.

— Но, вследствие сердечной склонности некоей персоны, — панцер-паж со значением глянул на ротмистра, — дело приняло иной оборот: Розан отделался отправкой на излечение от пьянства в этот... как его, который при Народном Лицее, спецпансион.

— На излечение? — ротмистр снова наполнил кружки. — В смысле?...

— В рассуждении того, что он приобрел замок и напялил неприсвоенный мундир по дури и пьяни — Тофелла с поклоном взялся за свою кружку. — а в пансионе этом, вроде как бы, от таких вещей лечат.

Хеппи энд с элементами политической психиатрии. — комментирует Логвинов. — Розану пофартило — на его Жасминочку положил глаз другой Арагорн — не папаша, а который Седьмой, он же Громоподобный — император Британии, Арморика и всех элойских стран. Так что Розану вместо девятьсот семнадцатой светит стать отчимом особы императорской крови — не было бы счастья...

* * *

— Да, эти, вломившиеся в Храм Изобилия на самоходном истукане могут быть признаны безумцами. Но -... Гаук не успел завершить свою сентенцию, его изображение в Ящике Призраков заволокла круговерть белых мух. Гендальф с досадой стукнул кулаком по верхней, фанерованной под орех плоскости Ящика. Мухи исчезли, Гаук с признательностью поклонился и продолжил:

— Но из чего следует, что безумные поступки, есть поступки противоестественные? Гендальф только молча поднял брови и Гаук развил свою мысль:

— Безумие есть одна из ипостасей хаоса, беспорядка. Беспорядок устанавливается сам собой — следственно отвечает естественному ходу вещей. Для наведения же порядка надо прилагать усилия, означенный естественный ход вещей нарушающие. Можно сказать насилующие естество, в том числе и естество природы человеческой.

— То-есть то, что случилось с Храмом Изобилия есть следствие некоего естественного хода вещей, который до сих пор нарушался. — быстро спросил Гендальф. — И чем, по вашему мнению, благородный Гаук, нарушался этот естественный ход вещей. Или, может быть, не чем, а кем? Кто насиловал природу человеческую, не позволяя ей окунуться в столь естественное для нее безумие? Быть может Империя, ведущая вековечную войну с исчадиями Великого Страха и подчиняющая весь строй жизни разумной дисциплине. Дисциплине, без коей ведение этой великой войны было бы решительно невозможно?

— Империя, ваше превосходительство, это лишь симптом (да позволено будет мне употребить термин медицинский) — благосклонно покивал Гаук. — Первопричиной же, сдерживающей всевластие безумия в нашем мире был именно Великий Страх. Ведь, если бы не было Великого Страха и его исчадий...

-Империя была бы не нужна. И если морлоки будут истреблены... — Гендальф примолк, покусывая ноготь.

— Это притом, ваше превосходительство, что Великий Страх и без Империи, еще до явления Странника успешно хранил элойский мир от безумия. — Гаук посмотрел на Гендальфа сочуственно. — Посудите сами, ваше превосходительство. За тысячи лет существования Фарфорового Дворца никто из элоев даже близко не подходил к нему. Страх, страх не только перед морлоками, но хранительный страх перед Неведомым удерживал их от этого хранилища мудрости перволюдей на почтительном расстоянии. А ежели бы этого страха не было, какой-нибудь недоумок, желая покрасоваться перед своей подружкой, проник бы во Дворец добыл бы там зажигательные средства и устроил лесной пожар, по сравнению с которым случившееся в Храме Изобилия — так, небольшая неприятность. Но элойский недоумок, хранимый страхом перед Неведомым, такой пожар устроить бы не смог. Для этого потребовался Странник, вдохновленный красотой Божественной Уины Купальщицы. Во всяком случае так пишет пророк перволюдей Уэллс.

— Ваши парадоксы, ротмистр, есть явное злоупотребление свободой суждений.— Гендальф посчитал необходимым вклиниться в гауковский поток сознания.

— Я могу себе это позволить. — с живостью возразил Гаук.— Ведь в данный момент с точки зрения юридической я всего лишь призрак. К тому же призрак лица незначительного, не связанного интересами службы, призрак персоны, чье душевное здоровье сомнительно. Так что я и не такое могу себе позволить. Иное дело вы, ваше превосходительство. Вы — Генеральный Инквизитор. И вести в служебное время и в служебном помещении сомнительные разговоры вам не к лицу. Пусть даже вы ведете эти разговоры с призраком. Что позволено призраку какого-то там Гаука, то не позволено Генеральному Инквизитору сэру Роберту Гендальфу.

* * *

— А если бы стало вполне очевидно, что Всеблагой Всевышний не всемогущ, что Владыка Тьмы сильнее? Неужто вы, Ваше Величество, ушли бы из под знамен Всевышнего, Странника и Божественной Уины Купальщицы?

— Бросать знамена, которым присягал, противно законам чести. А что в этом мире прочнее законов чести?! — император оглядел сверкающий серебром заупокойных панцырей амфитеатр Чертогов Предков, затем обратил взоры на арену. — Однако же, сэр Хью, в Чертогах надобно развлекаться. Не правда ли, Жасмина Розан неподражаема в роли патронессы ?

На арене разворачивается действие назидательного водевиля "О наказании, раскаянии и исправлении некоего маг-штандарт-кавалера, пренебрегавшего обществом дам ради служебных занятий".

Бойкая смуглянка с нарисоваными жженой пробкой усами с очаровательной серьезностью изображает бессердечного службиста. Патронесса Гимназии Пламенных Лилий плетет сеть куртуазных интриг, целью имеющих вернуть заблудшего штандарт-кавалера в Цветничок. Усилия эти венчаются блистательной победой: в финале коленопреклоненный грешник смиренно умоляет поручить ему службу пугала в гимназическом саду — "Дабы милые девицы..." В завершающем водевиль дивертисменте — круговерть кружевных юбок, блеск бутафорской воинской мишуры, прельстительное мельканье затянутых в гвардейские лосины божественных ножек.

— Такое у них, в Чертогах, уже сто девяносто лет: круглосуточный бал без выходных и перерывов. — завистливо замечает сидящий у дисплея Логвинов. — " Прелестные Соперницы Вечности, сменяя друг друга, поют и танцуют в свете фиалов, дабы вечно царили радость и красота в обиталище исполнивших свою последнюю волю Доблестных и Прекрасных Носителей и Повелителей Мечей".

Сидящие рядом с заупокойными панцырями живые кавалеры не участвуют в танцах на арене — это было бы бестактностью по отношению к хозяевам Чертогов. Колено Арагорна Громоподобного, посылающего Жасмине воздушные поцелуи, непринужденно касается среброкованого латного сапога Анемона Урунгарна. Заупокойный панцырь означенного доблестного Меченосца, прибыл в Чертоги недавно и ,согласно обычаю, первое время находится в императорской ложе.

— Я всенепременнейше изучу, сэр Хью, ваши резоны, касательно важности Аваллонских дамб. — император на мгновение отрывается от зрелища на арене. — Но... Не сейчас. Всему свое время, благородный Мерлин.

* * *

— То ли эти колеса месят Топь, то ли Топь крутит эти колеса... Наше дело наблюдать и протоколировать: какие колеса на какой манер вращаются. Зачем? — Финвэ усмехнулся. — Про то ведомо только генералу Мерлину, да, разве еще, Владыке Тьмы.

Всю дальнюю стену вырубленного в скале тесного бункера занимает излучающее бледный зеленоватый свет зеркало. В туманной глубине зеркала угадываются контуры чего-то подобного часовому механизму. Вот этот механизм пришел в движение. Сидящий за массивным столом рядом с зеркалом паж обмакнул перо в чернильницу, раскрыл толстую шнурованную книгу, понаблюдав какое-то время за зеркалом, записал что-то.

— Занимайте свое место, Тофелла. — Финвэ кивнул на пустой табурет рядом с пажом-наблюдателем. — Джослин! Введите нового товарища в курс дела. Я пошел, ребята. Не расслабляйтесь — в комплект к Кролу и Мерлину Владыка Тьмы добавил нам еще и Гендальфа. Он, говорят, только что из под Форноста, не знаю — сумеет ли его убедить Крол, что мы тут не отлыниваем от подземки. Как по мне — морлоки не в пример приятнее Топи: все таки — мы Меченосцы — наше дело рубить белесую мразь, а не... Но... Приказ — есть приказ.

* * *

Синяя звезда запуталась в черных ветвях, мимо нее трудолюбивой букашкой ползла по темному осеннему небосводу желтенькая звездочка поменьше — то зарываясь в рваные облака, то вновь открываясь взгляду. Орхидея отвернулась от окошка, глянула снизу вверх на стоящего рядом Кассиуса Крола.

— Эти патрульные звезды отправлены в Верхний Мир перволюдьми для сбережения... — Крол примолк, прислушиваясь.

— Нашего милого Элойского Эдема, — Орхидея бросила через плечо взгляд на вверенный ее попечению салон на колесах — оазис безмятежной радости бытия, светящий теплым светом своих окон в ноябрьской ночи. Убедившись, что походный Цветничок функционирует как положено, вновь повернулась к Кролу:

— А Аваллонская Топь?...

— Недра Топи порождают, по мере необходимости, новые патрульные звезды, отправляя их в Верхний Мир через Изумрудный Рог. — с военной четкостью ответил на недосказанный вопрос принцессы комендант. — Она же (Аваллонская Топь) до времени охраняет... — донесшийся снаружи тяжкий гул заглушил последние слова Крола. — Прошу покорнейше простить меня, Ваше Высочество, вынужден срочно покинуть вас — служба.

Гул повторился, раз и еще раз, вслед за ним раздались громоподобные удары. Алый беглый огонь высветил древний каменный остов, стоящий в придорожной чаще. Фургон замедлил ход, затем с лязгом остановился, стал тихонько двигаться вспять, снова остановился, как можно было видеть в окно, возле караульной вышки. Крол, поклонившись, поспешно вышел из салона, болтавшие с воспитанницами Орхидеи офицеры последовали за комендантом, но вскоре вернулись, ведя с собой на посеребреной цепочке, уморительно выступавшего на задних лапах медвежонка. Этот новый гость вызвал бурю восторга у примолкших, было, гимназисток. Худощавый, подобный кузнечику штандарт-кавалер извлек из-за борта мундира флейту, приложил ее к губам. Соперницы Вечности образовали щебечущий, сияющий нежными красками круг. Исторгнутый из каледонских дебрей звереныш под томительные звуки флейты косолапо затоптался в этом кругу. Орхидея тихонько покинула салон, стала подыматься по устеленной полотнищами лунного света лестнице наверх — на крышу фургона. Снаружи донесся раскатистый стук лошадиных копыт — все ближе и громче. Затем — снова звук подков по каменистой дороге — уже удалявшийся.

— Полковник Крол просил меня передать вам, прекрасная Орхидея, свои нижайшие извинения. — генерал Гарданна, позванивая шпорами, спускался навстречу принцессе, из-за его плеча заглядывала внутрь фургона полная луна. — Интересы службы потребовали немедленного убытия полковника на полигон. Крол также просит Ваше Высочество изменить маршрут. Я, со своей стороны, — Гарданна поклонился. — присоединяюсь к просьбе старины Кассиуса: путешествие вдоль кромки Аваллонской Топи становится небезопасно — эта дама решила, похоже, продемонстрировать все свои прелести.

* * *

Окованная корабельной медью тяжелая дубовая дверь со скрипом приотворилась, в образовавшуюся щель мягко перетекло по полу зеленовато светящееся щупальце. Приняло форму шестипалой руки, потянулось к человеку, трубно храпящему на походной кровати у дальней стены. Храп прекратился, ротмистр Финвэ чуть приподнял голову, нащупал стоящий у кровати сапог, запустил им в нежданного ночного гостя, щупальце отпрянуло за дверь. Ротмистр опустил голову на подушку, собрался, было, почивать и дальше, но затем резко встал на постели, вслушиваясь в хриплые рулады за дверью. Узнал голос соседа, штандарт-командора Брауна — виртоузного ругателя и не дурака выпить. За узким окном-бойницей послышались гул дальней каннонады и тревожное пенье рожка. Финвэ выдернул из ножен висящий у изголовья палаш, кинулся, в чем был, в коридор. Отшвырнул ногой валявшийся на пороге сапог, закрываясь дверью как щитом, сделал наугад выпад в клубящуюся за ней зеленую мглу .