Тогда, осенью, Вы просто перепугались за госпожу. Праздники Старца, несколько званых ужинов подряд, а потом боярышня уже не могла остановиться. Трое суток. Врач был, заявил: кабы не знатная дама, так это называлось бы — запой. И велел "завязывать". Как Вам казалось, Вы надежно спрятали все запасы хмельного в ее доме, а служанке настрого запретили приносить выпивку, даже если госпожа Маррбери будет требовать. К вечеру эта горничная прибежала к Вам на квартиру и сообщила, что увольняется. Хозяйка якобы кидалась в нее посудой и грозилась "совсем убить". Вы предупредили своего привратника, что вернетесь нескоро.
Дел по Союзу, по работе было полно. А Вы сидели с боярышней. Почему Вы сами, почему не наняли новую служанку, не вызвали наемную сиделку? Госпожа искала собачку. Маленькая такая, кудлатая белая собачка, она сбежала. Сбежала с портрета Неизвестной в Лиловом (990-е годы, Баллуская школа). Где-то эта собачка, определенно, должна была быть, еще в доме, она не могла выскочить на улицу. Потому что там лошади и дождь. И совершенно чужие люди.
Странно, но посреди бреда госпожа вполне узнавала Вас. Потому Вы и не сумели уйти.
А потом к Вам явился мохноног с запиской от мастера Тачи. Не застал Вас дома, разузнал у привратника, где Вы можете быть. Без объяснений понял, что происходит, и предложил "запойного порошка". В аптеках такого нету, вот работяги и покупают у коробейника. То есть у мохнонога Венко. Полстакана легкого вина с водой, размешать порошок, выпить медленно... "Нас-то отрава не берет, а Вы, господин политехник, попробуйте сами, если боитесь." Подействовало великолепно. Госпожа уснула, а наутро проснулась живым разумным человеком.
После Вы долго искали этого мохнонога. В Мастерских Вы его и раньше видели. Стали расспрашивать о нем, но Венко будто бы куда-то исчез. Когда объявился, сказал: денег ему не надо — а вот не могли бы Вы устроить его на работу? Истопником или хотя бы сторожем в частный дом. Чтобы он мог временами отлучаться, потому как торговля того требует. Боярышня Маррбери с удовольствием доверила ему отопление усадьбы. И многие картины перевезла сюда, подальше от дурного городского воздуха. И Раббая, и Неизвестную...
Зимой Вы поняли: часть товара Венко получает не от родичей из дальних областей, а производит тут же, в бывшей гриднице. Для коробейника этот мохноног весьма сведущ в химии. "Если аптека не продает того, что народу нужно, — что нам остается? Купить, что есть, и слегка переработать."
Аптека не продает средства от запоя. Оружейная лавка не торгует оружием. Купим угля для рисования и немного доработаем?
— Объясни, пожалуйста, Венко: кто, кому и что предлагает?
— Хорошо, попробую. Кто? Область Гандаблуи. Тамошние беззаконные торговцы. Товар не их, а заграничный. Что? Очень действенная смесь. Защита полная. Врага больше не увидишь: ни живым, ни мертвым. И заметьте себе: никакого чародейства, одна наука.
— Грозно звучит. "Врага"... А своих-то увидишь ли?
— Если свои не будут зевать, им ничего не сделается. Но звук и вправду мощный. Я так думаю, он-то Тачи особенно и вдохновил.
— То есть этот товар ему предложили. И Тачи уже согласился.
— Вот ведь как получается, благородный Таррига. Уже не только Тачи, уже и Вы согласились. Раз денежки-то из гильдии вытрясли.
— То есть Тачи меня обманул.
— А Вы-таки угля хотели? Или рукавов пожарных, или чего там? Ведер?
— Противогазы — одно дело. То, о чем ты говоришь — совсем другое. Что это такое: взрывчатка? Заряды для газовых шашек? Кислота?
— В том виде, как его привезут — ни то, ни другое, ни третье. Просто сырье. Его по-разному можно использовать.
Вам не кажется, Таррига, что мастеру Венко самому ужасно любопытна вся эта затея? Добыть редкое вещество, заняться новыми опытами. Милость Премудрой, тяга к познанию природы
— Прежде всего, как я вижу, на это дело решился ты. Но чтобы Тачи даже тебе дал себя вот так уговорить? Он же, вроде бы, осторожный человек... Не понимаю.
— Не верите?
— Верю, но смысла не вижу. Союз ни с кем воевать не будет. Мы не сообщество Ларбарских Самоубийц. Если Тачи ведет себя так — что я должен с ним делать? Созывать собрание, исключать его из Союза?
— Так не созовете же. Что бы Вы им сказали? "Тачи тайком от товарищей покупает взрывчатку"? А Вам на это: "И отлично! Зря только нас не предупредили, мы б еще больше денег собрали". Союз не воюет, Вы говорите. А может, потому и не воюет, что нечем воевать?
— Да с кем? Зачем?
— Вопросы не ко мне. Я целей и задач рабочего движения не знаю. Я ж разве гильдеец? Одно название, что истопник, а сам-то мелочной торгаш.
— Задач не знаешь, а настроения знаешь. Боевитые.
— И Вы их знаете. Иначе бы не всполошились.
— Тогда я всё равно не понимаю замысла Тачи. Он тоже в бой рвется?
Мохноног замучился с Вами. Садится прямо на пол, благо тут чисто — его же собственными стараниями. И истопник, и уборщик, и кладезь дурных вестей. Ну, чего еще Вы не знаете, господин политехник?
— Ну, а что — Тачи? Что, собственно, такое — наш Тачи? Ларбарский уроженец, потомственный жестянщик. Среднюю школу еще не закончил, а уж в Мастерских подрабатывал. По гильдейской линии продвигать его, конечно, не стали. Потому как нрав не тот, не покладистый. Помереть не дали, и будь благодарен. В рабочую дружину не годится: увечный. Он у них на глазах кочерги узлом вяжет, а они: лечись, Тачи, лечись, милый, ты у нас слабенький... А у парня дар к общественной деятельности. И склонность есть. Нашел, наконец, куда себя девать — примкнул к Союзу. И началось: "Тачи, сделай то! Тачи, сходи туда!" А он не мальчик уже, надо ж понимать. Но ничего, пробился-таки, в рабочие воеводы! Договорился без Вас? Ну, договорился. Доброхоты подсобили. Они ж его с каких лет помнят — механики-то? А Вас? То-то. Вы для них, уж не серчайте — лицо новое. Пять лет, по-Вашему, это — много? Так я Вам скажу — это тьфу! Я себе очень хорошо представляю, как говорят они Тачи: одними сходками многого не добьешься. На площади-то каждый орать может. Взять хоть тех же святош из СРБ. Оружие, оружие нужно! Да настоящее, а не ключи разводные. Без оружия — кто с тобой разговаривать будет?.. Те же дружинники над нами только смеются. А та штука — она, конечно, не ружье и не сабля, но в опытных руках... И тем еще хороша, что на вид не каждый ее от Вашего пресловутого угля отличит. А сам Тачи — нет, он не самоубийца. И не людоед. Но доброго совета — отчего ж не послушать? Опять же: я здесь, и Тачи это знает. О чем он должен был подумать? Да о том, что Вы всё уже предусмотрели. И разве это не так? Вот скажите мне сейчас: разве это не так?
— Тачи знает, что ты здесь, в усадьбе? Ездит к тебе сюда?
— На чем бы? Хоть он и воевода, а коня у него нету, не в укор будь сказано Вашему буланому. А пешком сюда не набегаешься. Нет, "здесь" — это в Ларбаре, у Вас на тайной службе.
— И что я предусмотрел? Закупки химических реактивов?
— А это, господин мой, зависит от того, что Тачи слышал от Вас про истопника Венко. Почему-то он ко мне то и дело обращается: ну, мол, ты, отставной четвертьсотник Особого Мохноножского Гренадерского...
— Не обсуждал я с ним твою особу.
Теперь уже истопник косится на портрет боярина Маррбери.
— Ну, хорошо. Но откуда-то он знает. И вот, слушает Тачи своих советчиков-работяг, а сам думает: "Ну и как я разберу, что за дрянь мне привезут? Вправду она немереных тыщ стоит — или это, к примеру сказать, порошок, что клопам сыплют?" И вспоминает бедняга Тачи, что Таррига, мудрый начальник, обо всем заранее позаботился. Нанял какого-то мохнонога, который, во-первых, бывший военный, а во-вторых — худо-бедно, а что-то в химии понимает. И который, буде на то нужда, не только исследует товар этот, но и в дело приспособит. В какое дело? Да в то, которое глава Союза задумал. Глава-то наш — он ведь что за человек? Благородный Таррига в текущей обстановке разбирается, мыслит широко, на всяческие глупости вроде криков на площади время не тратит, потому как предусмотрел для нашей победы какие-то более верные пути. Но к подчиненным чуток: вот и направил продавцов к воеводе Тачи, коль скоро за боевые дела воевода отвечает, а сам вид делает, будто и не знает ничего...
— Чего? Получается, я тех гандаблуйских торговцев откуда-то выкопал и к Тачи подослал?
— Ну, да!
— Что за чепуха?
— Я-то знаю, что это не так. Что Вы не только чутки, но и честны, и с рабочими не играете в такие замысловатые игры.
— А Тачи вообразил, что играю? Что я ему вру, и оттого он мне тоже должен врать?
— Вы вот что поймите, благородный Таррига. Вы — умный, образованный, светский господин. Здоровый и красивый, что тоже немаловажно. И связи у Вас обширные, и возможностей в жизни много. В том числе — возможностей сжить со свету рабочего парня Тачи тем способом, какой Вам больше понравится.
— Да с какой стати мне его сживать... Что я могу иметь против него?
— И это Вы тоже поймите: он Вас еще меньше понимает, чем Вы его. И еще больше боится. Зачем Вам Союз, какую радость Вы себе нашли в рабочих сходках и всём таком, он не знает. Верит Вам, что Вы не из Охранного явились. Но цели Ваши и помыслы... Когда Вам надо поговорить с кем-нибудь — Вы же куда угодно пойдете, но не к Тачи. Хотите совет? Даже не совет, а так, одно предложение. Вы, может быть, прежде чем шуметь, собрание скликать и Тачи гнать из Союза — объяснились бы с ним? Попробуйте, а?
* * *
9.
Пятнадцатое число, десять часов утра.
Восточный берег, Старая Гавань. Помещение для допросов в Старо-гаванском участке стражи
Мэнгри Барданг, начальник Сыскного отдела.
Якуни Карадар, участковый стряпчий.
Минору Магго, задержанная.
Невысокая девушка в школярском сарафане. Сшит он так, чтобы по возможности скрыть детское еще, тощее телосложение. Светлые волосы заплетены в косичку. Вид спокойный, как у отличницы на уроке — по нелюбимому, но и не трудному предмету.
— Здравствуйте, барышня Магго. Меня зовут Якуни Карадар, я стряпчий Старо-гаванского участка стражи. Веду дело о смерти женщины в квартире семнадцать по Обретенской, пять. Моя задача — следить за соблюдением законности в ходе расследования и разъяснять Вам Ваши обязанности и права, а также последствия Ваших действий, предпринимаемых во время нахождения под стражей. Затем я же буду обрабатывать данные, собранные отделом Сыска, для передачи в суд.
— Здравствуйте, мастер Карадар. Господин сотник, здравствуйте.
Барданг кивает:
— Доброе утро, барышня.
Стряпчий продолжает:
— Прежде всего, Вам сейчас надо будет прочесть запись вчерашних Ваших показаний, которые Вы давали на месте происшествия. Если Вы найдете какие-то неточности, даже самые мелкие, Вы должны их отметить. По исправлении записи Вы ее подпишете, и она будет подшита к делу. Обратите внимание: в дальнейшем вернуться к этой бумаге и что-то в ней изменить по закону уже нельзя. И еще: если сейчас Вы пожелаете отрицать что-либо из того, что заявляли накануне, то Вы сможете сделать это, но не раньше, чем подтвердите верность вот этой записи.
— Я поняла. Сперва сверяется то, что говорилось вчера, а потом уже можно изменить показания. Но должно быть что-то, что менять.
— Правильно.
Минору читает. Поднимает голову:
— Нет, здесь всё верно. Я подпишу.
И подписывает бумагу.
— Теперь Вы можете сделать заявление.
— Я ничего менять не буду.
— У Вас могут быть и другие заявления, помимо изменения показаний. Относительно обращения с Вами во время Вашего нахождения под стражей, о Вашем самочувствии, телесном либо душевном, которое препятствует участию в допросе, о присягах и обетах, частично или полностью исключающих дачу дальнейших показаний.
— Нет, жаловаться мне пока не на что. Обетов не несу. Присяг — тем более.
— Тогда приступим. Господин сотник будет задавать Вам вопросы, я запишу Ваши ответы. Если какой-то из вопросов Вы сочтете неясным — из-за особых правовых понятий, не знакомых Вам, или по другим причинам, Вы должны сообщить об этом прежде, чем попытаетесь отвечать.
— Хорошо, я переспрошу, если чего-то не пойму.
Барданг раскрывает тетрадку со своими набросками. Обычную школьную толстую тетрадь.
— Начнем с самого начала, барышня Магго. Когда, где и как Вы познакомились с особой, известной Вам как Авачи Райлер?
— Двенадцатого числа этого месяца, примерно в два часа дня. На подворье семибожного храма Пламенного. Это на Западном берегу, в начале Приморского бульвара. "Как"? Подошла и заговорила.
— Зачем и о чем?
Минору медлит с ответом.
— Мастерша стояла на подворье, сразу за воротами. По-моему, хотела зайти в храм, но не решалась. Нехорошо ей было. Я спросила, не надо ли помочь.
— Что значит "нехорошо"?
— Не в том смысле, что нездорова. Расстроена, печальна. А "зачем"? Я ее уже много раз видела возле разных храмов. И у Безвидного на Чайной площади, и в других местах. На том берегу и на этом. У Плясуньина Знамени, у Старца и Владычицы...
— Много раз — это приблизительно сколько?
— Наверное, раз десять. Еще с осени. С Преполовенья Плясуньи.
— Как часто Вы сами посещаете семибожные храмы?
— В Пестром бываю через два дня на третий, по вечерам, если только спевка не отменяется. В других — по праздникам.
— Одни?
— Не понимаю вопроса.
— Одни ходите по храмам? Или с матерью, с женихом, с друзьями?
— А, нет. Одна.
— В каждый праздник обходите все храмы?
— Нет. Хожу в тот, во славу кого из богов справляется этот праздник. Или по настроению. Но это иногда и в будни тоже, вот как в этот раз.
— Когда Вы говорите о праздниках, Вы имеете в виду все три выходные дня?
— Нет, обычно в какой-то один из них хожу, но не в первый. Это из-за спевок и выступлений хоровых. А во второй или в третий день — по-разному бывает.
— Один выходной — один храм?
— Что? А, поняла. Нет, не всегда так. Иногда хожу в один, потом в другой. Нужно, чтобы я восстановила точно, когда и где молилась?
— Позже это может потребоваться. Но пока прикинем грубо. Считая с Преполовения месяца Плясуньи, прошло восемь праздников. Вы посещали храмы в среднем два — два с половиной раза за полмесяца, включая и выходные, и будни, но за вычетом Ваших занятий в хоре... Получается около двадцати раз?
— Да. Всего где-то двадцать раз с тех пор.
— То есть Вы встречали оную женщину примерно через раз, в какой бы день и в какой бы храм Вы ни зашли?
— Мне казалось, даже чаще.
— После того, как сегодня мы с Вами договорим, постарайтесь вспомнить точнее и к завтрашнему дню мне это записать. Чернила, перо и бумагу Вам дадут. Как насчет подворий иных храмов?
