Иногда раньше приходила мысль, что настал конец света, пошел брат на брата и преступлениями переполнилась чаша скорби. И прошлогодний голод— как кара всем тем, кто выжили в войне. Но вроде как конец света не настал. И голод закончился, и война закончилась, да и бунтов поменьшало.

Должно быть до края чаши скорби остался еще какой-то вершок.

А в лагере пришла мысль, что за прегрешения приходит и наказание, иногда не очень скорое, но обязательно приходит. Про это. конечно, попы говорили и ему, и его отцу, возможно, и его деду, хотя по рассказам отца и стариков, дед отличался диким нравом, с родней дрался, с начальством всегда был на ножах, да и в церковь ходил не часто, хоть и был крещеным, и по поводу попов отпускал едкие замечания. В станице это связывали с татарской кровью. Егоров прадед во время службы в Польше встретил девицу из польских татар-липков, она от любви к прадеду приняла православие, чтобы их обвенчали (а до того в костел ходила), и на Дон с ним уехала. Ни в облике, ни в поведении у нее ничего татарского в смысле дикого и необузданного не было, а вот первенец ее выдался прямо в далеких предков, что в Литву князь Витовт пригласил на службу и землю дал. В детстве и ему про дикую кровь намекали, когда он противился чему-то, хоть с той же женитьбой.

Егора раза три брали на внешние работы-два раза разгружали вагоны и один раз разбирали бывший купеческий лабаз, что там лежит и на что оно годится. А потом его поставили помогать конюху, он же кучер. Никодим Иванович в лагере не сидел, а служил, а этим летом часто прихварывал, поэтому Егору приходилось не только за конями смотреть, но и при нужде выезжать за пределы лагеря. Начальника лагеря в Губисполком довез, по дороге не потерял— а следующий раз его посылали с поручениями уже бестрепетно.

Он написал письмо на хутор о своем житье-бытье, но ответа еще не получил. В минувшие годы приход письма был сродни чуду, оттого больше доверяли тем, кто куда-то ездил и потом рассказывал, что там с кем делается. И, как только кто на хутор приезжал, так в его дом вереницей тянулись родичи, чтобы узнать, что там с их мужьями и сынами, а также рассказать для них же, что нового в родном хуторе и от всех поклоны передать.

— — — — —

В конце августа Егора из конюшни позвали в казарму.

-Егор, к тебе человек пришел!

-И что это за человек и что ему надобно-то?

-Что надобно-сам спросишь, а человек явно не простой, из начальства.

-Даже так?

-Даже, Егор, даже. Когда на него смотришь, чуешь, как Валтасар, что ты взвешен, исчислен и приговор подписан.

-Хоть иди прятаться в самый дальний угол сада, пока он не устанет ждать и уберется! Ладно. я пошел.

У Егор пошел, только руки перед выходом помыл.

Таинственный посетитель сидел на стуле и беседовал с Андреем, которого сегодня на аптекарский склад не взяли, ибо что там не привезли, оттого нечего разгружать. Оттого и Андрей на кровати лежал, потому что подметать в казарме уже нечего было-пол закончился.

-Я Егор Лемехов. Кому я тут нужен?

-Пожалуй, что мне. Андрей, выйди-ка погулять, и вдохнуть махорочного дыма тоже можешь.

Гостю было лет сорок, даже волосы редеть начали. На левой щеке шрам-'гусиная лапка'. Глаза-скорее бутылочного цвета, плечи широкие, рука крепкая и человек, работающего руками.

-И у кого ко мне дело?

-Зови меня товарищ Западный. Крестили меня, конечно, по-другому, но сейчас не до того, что отец Виктор выбрал из святец. В том месяце, когда меня крестили, память двух тысяч святых празднуется, так что выбор был большой.

А поговорить я хотел о службе. Предложить тебе ее и не задаром.

Как ты помнишь, после 1918 года образовалось много новых государств, и не все из них хотят жить мирно. Есть такая страна, что о своем величии грезит, и его видит в том, чтобы от всех соседей куски оторвать и проглотить. С нею граничит Литва, которой эта самая страна должна была вернуть юг Литвы и столицу Вильно, а отдавать не хотелось. И вот один генерал заявил, что он властям этой страны не подчиняется, их знать не знает, и образовал как бы государство Срединная Литва и довольно долго делал вид, что он-де совершенно отдельный. А у Литвы сил не хватило его задавить. Самостоятельную жизнь там изображали два с лишним года, пока этой весною 'мятежный' генерал не заявил, что он устал жить вне этой страны и возвращается в ее лоно, и отдает земли Срединной Литвы По...той самой стране. Там его приняли с распростертыми объятиями, поскольку не разведенными в стороны руками все полученное не обхватить и не удержать. Отчего умные люди сказали, что комедию ломали долго, хотя и раньше было видно, что комедия. Другой сосед страны -Чехословакия— и тоже попытались отнять у нее Тешинскую область, но чехи этого не дали. Соседняя Германия— и тут не слава богу, организовали три восстания на пограничье и изрядный кусок территории захапали. Причем с шахтами и заводами.

И с нами тоже некрасиво себя повели. Ну, в 1920м году была война, и ты в ней участвовал. Заключен мир. А на территории этой самой страны остались войска той украинской республики, которая была Петлюры и Петрушевича, если ты помнишь такого. По договору в Риге оказалось, что для Петлюриного войска места нет. По эту сторону Збруча эта страна, которой УНР не нужна ни поутру ни на ночь, а по сю-строну— Советская Украина, которой тоже Петлюра нужен, как корове седло. А они места не имеют. Кто-то из них вернулся и покаялся, кто-то стал искать себя в этой самой стране. Но осталось много непримиримых, которым власти страны сей обещали поддержку, но негласную. Дескать, идите через Збруч на восток, а мы поможем. Сначала тайно, а потом и открыто. И во под зиму три группы пошли через нашу границу воевать. Как ты понимаешь, военнопленные или мирные граждане не могут просто так взять и идти воевать соседнее государство. Это можно было когда-то давно: по вольности шляхетской воевода Мнишек мог поддерживать Лжедимитрия первого, а князь Вишневецкий просто в Москвою воевать. А польский король в Варшаве и сенат польский отпирались— это -де война Мнишека и Вишневецкого, мы им мешать не можем, потому что обвинят нас в подавлении вольности шляхетской. Но мы -де совсем не против, чтобы ваши ратники Мнишека и Вишневецкого железом и свинцом поражали. Вольности шляхетской железо и свинец ваш урона не наносит'. А тут и такие шляхтичи через границу пошли, что я больше похож на царя Николая, чем они на шляхтича. Прорвались они до Коростеня, но потом их время кончилось. А страна, что их приняла, отпиралась, что-она тут не причем, они сами поезд с оружием и обмундированием захватили, вооружились и побежали через границу Киев брать!

И на этом не остановились. Кроме этих героев, что в том году дернулись, там и другие есть. Например, атаман Орел, он же Гальчевский. И в этом году через нашу границу лазал, не в силах удержаться от борьбы. Правда, олухов царя небесного, что за ним пошли, набралось только 15 человек.

И это не один цепной пес на их привязи. Есть еще такой Булак-Балахович, тот тоже успокоиться не может, а также разная мелочь, которая через нашу границу шастает и здесь грабит-убивает, причем обычно мирных жителей.

Как ты понимаешь, даже когда банда из 15 человек за кордон ходит и там громко себя ведет-о ней власти однозначно знают, и она живет только потому, что властям она нужна и головная боль для соседей тоже нужна. Это контрабандисты могут быть самостоятельными фигурами, да и то лучше бы им на своей стороне иметь местное начальство в городке близ границы, а в столице-ну, пусть о них даже и не знают.

Добрых слов в этой стране их руководство не понимает. А понимает только силу-дашь в лоб -утихнут. А нам воевать пока не с руки, сил надо накопить. Вот и надо бы показать им силу в небольшом масштабе. Не можем все это кубло гадючье сразу разнести, но можно пока понемножку, может, даже поодиночке. Посылаете на нас Орла и Балаховича — мы тоже можем послать отряд, чтобы устроить большое побитие горшков и в ответ сказать. Что мы тут не причем, это кто-то у вас свой бузит, вот в прошлом году без вашего позволения через кордон полез, пока под Базаром не упокоился. Может, это его дружки, почему-то не убитые, теперь у вас шурудят в ответ на то, что в захваченном у вас поезде на всех теплой одежды не хватило?

Как было со взятием Азова казаками, когда турки взвыли, почто казаки озоруют? А царь им ответил, что это такие вот озорники, к которым мы совершенно не причем, и казаки туркам написали, что мы-де гулящие люди и царю не служим, сами ради зипунов город Азов взяли. Все, конечно, понимали, откуда берутся дети, но -не подкопаешься.

Вот я и предлагаю поучаствовать в этом деле и показать кое-кому кузькину мать. А вместе с ними и местным гордым помещикам и осадникам, которые украинцам и белорусам жизни не дают.

Дело не простое и опасное. Но его предлагают тем, кто не из пугливых и подобными вещами занимался. Может, не совсем такими, но похожими.

-Я ведь и в станице, и в Ростове, и здесь говорил, что надоело мне воевать, оттого и винтовку утопил, и на свое подворье пришел. Если сказанных слов недостает, так и писанные про то есть.

-Я могу и маху дать, думая, что ты и впрямь перегорел и в монахи не ушел только потому, что монастыри позакрывали. Кстати, заметь, что ты таки в монастырь попал, хоть он и женский. Но видится мне другое, что огонь в тебе не погас, а чуть притих. Но даже упрешься ты и с места н сойдешь. Что же, я пойду искать другого, а ты останешься в этой казарме. Дали тебе пять лет, ну, немного скостят за красивые глаза и густые усы, и через три года выйдешь ты на свободу еще не старым, на кусок хлеба заработаешь. И все останемся при своих. Ты с гордыней своей, я со своим делом, которого мне надолго хватит. Кроме той страны, есть еще три беспокойных соседа, а, может, и четвертый образуется. И сделаю, что смогу, негромко, но сделаю. А ты с чем останешься? Ты ведь не из домоседов, что поскорее в родной курень стремятся, к земле и скотине. Ты ведь при всяком удобном случае снова за шашку хватался, потому что родился для того, чтобы по степи скакать и врагов рубить, а плуг и жена-это для тебя не первое в жизни. А чуток подальше.

-Кой в чем ты, товарищ Западный, и прав, но все же ты, наверное, не в ту калитку идешь. Я все-таки враг власти, белоповстанец, да и не первый раз против нее с оружием стою. Куда такому за власть быть?

— — — — — — -

-И такие под знамена становились, чему ты сам свидетель был в Новороссийске. И с воинством батьки Махно тоже знаком, они дважды на нашей стороне воевали. И многие другие. И не только мы это делали. Помню одну бумагу, где сказано, что в Корниловской дивизии целый батальон из пленных петлюровцев. Хотя соглашусь, что есть предел, за который зайдя, уже обратной дороги нет. В Красной Армии служили когда-то знатные мятежники Стрекопытов и Осипов. Про Стрекопытова ты мог слышать, что он в Гомеле творил, а Осипов— из Туркестана. Булак-Балахович тоже одно время в Красной Армии служил. Таким бы я лично руку не протянул и своими товарищами не назвал. А при случае избавил бы мир от их присутствия.

-А все-таки— почему я?

-Тебе выложить всю правду или ее удобный кусочек?

-Если твое, товарищ Западный, начальство позволит, то выкладывай всю.

-Давняя традиция, Егор, много старше нас обоих.

-Что-то такой не припоминаю, но ведь мне и стариком называться рано.

-А была среди казачьих традиций такая, что на рискованные, кто знает, чем могущие заканчиваться дела выдвигали людей определенного сорта. Тебе известен же такой Степан Разин? Какое у него прозвище было-'Тума', то есть полукровка. Другой такой — Емельян Пугачев, у которого мать, может, и из казачек, только для яицких казаков он опять же не свой был. Некоторые умные люди говорили даже, что 'казаками' изначально называли тех, кого не очень жалко. Пришли в степи к хану какие-то люди и предложили под его стяг стать, а известных людей с именем среди них нет. Вот и хан ставил их на то место или такое дело поручал, на которое другие не пойдут вообще или за очень большую награду. Пали они там— хану их не жалко, если же сделали, что от них требуется, тогда теперь они не шантрапа и шваль, а чуть получше. Но снова честно тебе скажу, по происхождению слова 'Казак' единого мнения нет, производят его и от слова 'Гусь', и от других понятий. Но есть и такое— про тех, кого не жалко. Хотя, может, и сразу все эти пояснения правильные. Скажем, отряды тех, кого не очень жалко, могли ходить в бой под знаменем с гусем, по названию какого-то рода.

-Лихо ты закрутил рассказ обо мне.

-Прости, если разрушил какие-то твои картины мира, но в дипломаты меня точно не возьмут. Там нужно сказать: 'Пилсудский— кусок дерьма' и при этом это слово не употребить, но чтобы все поняли, что сказано. Я так не могу, по мне правда лучше.

В применении к тебе— на Дону ты пока опасен. Никто не знает, что ты завтра выбрыкнешь, а слава у тебя есть, и воевать ты умеешь. Лихой повстанческий командир— не то, что там нужно.

Как конюх или иной работник в Рязанском лагере-здесь таких несколько сотен душ, может, и лучше, потому что шляпы ты делать не умеешь. Но от Дона ты далеко, а потому не так опасен. Даже если сбежишь — здесь ты, как повстанческое знамя, не сгодишься.

А вот показать кузькину мать той самой стране, от которой четырем другим странам покоя нет-ты бы сгодился. И стать не тем, кто казак и кого не жалко, а кем-то получше качеством тоже. Но насиловать никто не будет. Подумаешь и решишь, что это для тебя правильно— возьмем. Нет— ну, на 'Нет' и суда нет. На Дону ты можешь быть опасен, но в Советской России еще места много. Хотя снова честно скажу, не везде тебе будут рады. Скажем, в Самарской губернии, там в свое время образовались такие вот группы, вроде 'Зеленых'. Против Колчака и КомУЧа они были, но красными назвать их нельзя. Называли их 'Шомполы' за их любимую забаву-захваченных уральских казаков шомполами на то свет отправлять. И у меня даже нет для них слова осуждения, потому что это был ответ на то, что там казаки делали, ' око за око'. Правда, хоть слов осуждения не было, но все время хотелось от них подальше оказаться, уж извини за неприглядную правду. Поэтому отправлять тебя в Самару не стоит, вдруг ты кому-то из местных покажешься похожим на того хорунжего, что однажды в их село прибыл и покуролесил. Да, на Псковщину тоже нельзя, там Булак-Балахович многих повесил, вдруг ты кому-то

покажешься похожим на него или кого-то из отряда имени атамана Пунина.

-Прямо как в сказке— направо пойдешь-жизнь потеряешь. Прямо пойдешь-убиту быть. Налево пойдешь-там смерть твоя. И за спиной топот погони уже слышен.

-Иногда, Егор, приходится платить за то, что делал. И даже вдвое платить. Вот вспомни пасху восемнадцатого года, когда ваша станица и еще несколько по сполоху и тайному приказу вооружились и Подтелкова пошли громить, вас тогда аж две тыщи собралось. Что вам тогда в уши напели? Что идет Подтелков с ратью китайцев, французов и еще кем-то, и будет всех порешать, баб насиловать, скот отбирать, а его китайцы вообще такое учинят, что даже у зевак сердце от страха разорвется? Ладно, собралось вас две тыщи, умом слабых, но полных отваги, явились и Полтелкова разоружили? И что вышло? Что у Подтелкова едва сотня людей. С такими силами разве что хутор можно взять и разграбить, и никаких тебе китайцев и французов, сплошные казаки и иногородние?