Нечего бояться

Ближе к отбою спальню заполнили нагулявшиеся девочки. В воздухе повисло что-то неуловимое, что поселялось ежегодно перед первым июня. Тяжкое, густое, свербящее в носу и горле. Из комнаты уезжало всего пятеро, но настроение передалось всем. Когда погас свет, и мы улеглись в кровати, кто-то произнес:

— Доброй ночи.

И ему ответил каждый без исключения. Девятнадцать голосов эхом отразились по спальне перед тем, как та погрузилась в молчание.

Глава 5.

Утро суматошное, воздух пахнет паникой, движения рваные. Подъем. Завтрак. Прощание. Напутствия учителей. И мы стройной шеренгой направляемся к Главной Станции. У арочных дверей, скромно обитых железом, застываем. Выстраиваемся по одному. Когда зажигается лампочка, стоящий первым подходит к проверяющему наблюдателю, называется и заходит. Очередь движется относительно быстро: с самого начала запустили восьмерых, а потом ещё человек по шесть раз в десять минут. Я иду после Катерины, семнадцатой.

Станция была лишена деталей: окон, цветов, узоров. Блеклое круглое здание в один этаж с ровной крышей и почерневшими швами меж квадратных блоков. Единственным его украшением служила та самая лампочка, загорающаяся рыжим. Когда-то я уже выходила отсюда — в день приезда. Но тогда картинка стерлась под впечатлениями. Силилась припомнить внутреннюю обстановку — впустую. И ладно, скоро увижу.

Мальчика перед нами отправили в первую комнату справа, Катерину — слева.

— Ларка А, — встала напротив наблюдателя.

Тот сверился с планшетом:

— Третья по левую сторону.

Я на миг опешила, задержалась, поэтому наблюдатель прокашлялся и красноречиво ткнул на вход. Вдох-выдох. Коридор короткий и прямой, ярко освещенный. Пустой, без единого предмета. Щербатый пол и голые бетонные стены. По обе стороны — восемь стальных дверей, а девятая в конце коридора.

Отсчитала третью и робко постучалась в нее. Без ответа. Заглянула.

— Входи, — бесцветный голос.

Напоминало санчасть. У одной стены прямоугольная коробка в человеческий рост с кучей датчиков и кнопок — сканер тела. У второй — стол, стул, какие-то приборы и склянки, колбочки, растворы. Сухощавая женщина, одетая в белоснежный халат. Я помнила её. Она была врачом у девочек в общем медицинском пункте, куда нас отправляли ежегодно для тщательного осмотра.

— Раздевайся и ложись, — указала рукой на кушетку в углу.

Я стыдливо стянула верх, оставшись в одном белье. Сложила одежду на свободный стульчик, пристроила ботинки.

— Ну, — поторопила врач.

Сняв белье, улеглась на кушетку. Женщина осматривала меня с каким-то кровожадным любопытством: больно ощупывала, исследовала беспрерывно пищащим устройством. Когда она залезла в рот с металлической трубкой, я охнула от неожиданности. Трубка попыталась ворваться в горло. Захрипела. Женщина вынула датчик, ввела показатели с него в планшет.

— Вытяни палец, — потребовала она.

И тут же больно уколола в подушечку прибором с тремя тонюсенькими иголками. Для считывания параметров крови. Зачем они проверяют нас перед отбытием? Неужели сложно взять сведения из личного дела? Там, если верить медсестрам, любые показатели вплоть до того, как быстро я обгораю на солнце.

Но врач бесцеремонно вдавила иголки, записала результат, перевернула меня на живот. Это было унизительно и гадко. С нами редко сюсюкались, но она переходила всякие границы: лапала, трогала, измеряла.

— Пройди в аппарат.

Внутри жужжало, шипело. Но хотя б ко мне больше не прикасались. А секунд через тридцать врач разрешила выйти.

— Одевайся и вперед по коридору, — приказала она.

Я торопливо влезла в вещи, на ходу застегивая пуговицы, зачем-то поблагодарила её и поспешила поскорее исчезнуть из кабинета. Хлопнула на прощание створкой.

По пальцу из дырочек струилась кровь — врач не предложила ваты, чтобы остановить её и не заляпать одежду. Я пососала кончик пальца, сморщившись от солоноватого вкуса.

Дергать за ручку не пришлось; как только я подошла к двери, та отъехала вправо. За ней был ведущий вниз проход. Наши ребята, уже прошедшие осмотр, угнездились на железных лавочках и посматривали на рельсы, которые возникали из чернеющей пустоты и исчезали в ней же. Многие высовывались с платформы и рассматривали темень туннеля. Кто-то изъявил желание спрыгнуть и пройтись (то ли ради хохмы, то ли всерьез), но его отговорили.

Катерина помахала мне, и я встала рядышком.

Неизвестность мучила, обстановка накалялась. Улыбки над редкими и несмешными шутками переросли в истеричный хохот. Наконец, все восемьдесят три подростка собрались у платформы. Ребята возмущались, поглядывая на часы. Бубнили о том, как надоело прохлаждаться незнамо зачем. Я поддерживала их, но безмолвно.

Издалека надсадно прогудело. Мы аж встрепенулись и зачарованно стали изучать вначале желтые огни, а потом — серебристый поезд. Долго-долго он проносился мимо, обдувая нас холодным ветром. Длиннющий, состоящий из сотен вагонов. Пытались сосчитать, но когда он все-таки остановился, окончательно запутались.

— Скорее! — взвизгнули девочки.

Внутри имелось три ряда стульев. По двенадцать штук в линию. Началась давка за сидения у окошек. Поезд не ждал, когда мы рассядемся. Он легонько тронулся, но меня от аккуратности движения затошнило, а голова закружилась.

Самые удачливые припали лбами к стеклу, менее везучие вставали на сидения, чтобы разглядеть что-нибудь — одинаково безрезультатно. Вначале виднелись лишь черные стены подземного тоннеля. Затем скорость переросла в ошеломительную. Силуэты лагерей, деревья, поля, леса и реки проносились так, что не успевали отложиться в памяти. Я помнила по рассказам учителей, что скоростные монорельсы разгонялись до семисот километров в час. Невероятная скорость, пугающая и волнующая.

— Получается, в мир "сбоку" едут все шестнадцатилетние А-02? — громко полюбопытствовал Гена, приятель Ника.

— Тысячи людей! Ой, кошмар! — игриво охнула рыженькая девочка из соседней спальни.

— Существует около четырехсот секторов, да? — размышлял Гена.

— Четыреста три, — поправили его.

— По барабану. И везде выгнали по сотне? То есть сорок тысяч человек?

— Всего четыре поезда, по направлениям света, — вновь вставила рыженькая. — Значит, в нашем...

Несложное вычисление. Её перебили разом несколько:

— Десять тысяч!

— Прикиньте, он разобьется? — громыхнул мальчишка, сидящий около меня, занявший стул у окна и загораживающий вид своим затылком.

— Куда нас денут? — глуповато выпрашивала рыжеволосая. — В столицу на распределение?

— Вряд ли... Мы там не поместимся.

— Помните, учителя говорили?.. Типа: отправляют в разные районы?

— Сорок тысяч, — повторила Катерина мне на ухо. — Сорок тысяч человек, с которыми простились друзья. И нашим городом станет любой в стране. Каковы шансы у тех, кто приедет в следующие годы, когда-нибудь пересечься с нами?

— Нулевые, — я прикусила щеку. — Как и нам — с теми, кто приехал раньше нас.

Только сейчас я поняла, как ошибалась, веря в то, что увижу Кристину, Грина и Ника. Ведь не закралось и единого сомнения! Помнила слова учителей, изучала карту Единства. И всё равно казалось, что иначе невозможно — встретимся. Представляла А-01 крохотным городком, в котором сложно затеряться. Ага, как же. Их могли расселить где угодно. И от этого осознания кровь из соленой превратилась в горькую.

Четыре часа прошли в непрерывной дороге. Без возможности сходить в туалет, перекусить или открыть форточку, чтобы впустить свежести. Ноги вначале покалывало, а после ломило. Прошлась из угла в угол. Впрочем, бродила не только я, и никто не выявил особого интереса.

Я почти села обратно, как поезд резко встал. Пошатнулась, схватилась за спинку и ойкнула — ударилась коленом о сидение. Мы замерли в нерешительности. Неужели сейчас двери разъедутся?

Снаружи, и правда, разлегся город. Отсюда виднелись крыши его высоток и почерневшие трубы старых заводов. Острый шпиль башни, посылающей сигнал на проекторы и радио-вещатели, протыкал небеса. Как на картинках. Мы припали к стеклам и забыли, как дышать.

Но платформы не было. Лишь широкое поле по обеим сторонам, которое заканчивалось громадинами-стенами.

Буквально спустя минуту поезд тронулся. Медленно и нерешительно, но после — словно хищник, настигающий жертву. Он понесся дальше, оставив позади толпу ребят, многие из которых навсегда распрощались с А-02. Марк "сбоку" перестал быть таковым. Он превратился в "их". Или они — во взрослых? Не разобрать.

Остановки участились. Примерно раз в двадцать минут вагон останавливался, а перед нами расстилался новый город. И вот, наконец-то открылись наши двери. Как мы рванули! Распихивая друг друга локтями и вопя, переругиваясь, хохоча. Стайка народа вылетела на огромную железнодорожную станцию и... окаменела.

Что дальше? Вместе с нашим, двести восьмидесятым, сектором на "волю" выпали подростки ещё из трех вагонов. В таких же костюмах, как у нас, похожие на нас, но совершенно чужие.

— Оформление состоится у третьего отсека. Повторяю, у третьего отсека, — затвердил механический голос.

Ребята словно обезумили. Толкотня превратилась в ожесточенные отпихивания, грубые выражения — в скандалы. Девочку невдалеке повалили и почти прошлись по ней, не замечая или наплевав на лежащего человека, закрывшего лицо руками. Я вовремя схватила её за шиворот. Но вместо благодарности получила толчок. Девочка, опередив меня, смешалась с толпой.

Волна, сдавив, подхватила и закружила. Я цеплялась за чьи-то спины и рюкзаки, обломала ногти, стараясь не упасть. Катерину упустила из виду, но это волновало меньше всего. Правительство устраивает организованные сборы, собирает наши данные, само распределяет по специальностям. Но оно же позволяет нам затоптать товарищей насмерть в желании первым попасть в А-01. Почему?.. Чтобы оставались достойные, а слабые погибали под чьими-нибудь башмаками?

Я и представить боялась, на сколько затянется оформление всех. На сутки? Но очередь распределилась на десять ответвлений и продвигалась вперед удивительно споро.

Нас не сканировали, не проверяли и не трогали. Когда я вошла в нужную дверь, то застала за ней лишь пустующую комнатушку-чулан с одной дверью за моей спиной, второй — слева. Из динамиков донеслось безразличное:

— Значение и номер сектора.

По слогам. Медленно и громко.

— Получите, — ответил голос.

Я не поняла, о чем речь, но тут из казалось бы ровной стены выдвинулся отсек. В нем лежал запечатанный конверт из гибкого пластика.

— Положите ваш планшет в лоток, новое изделие вам выдадут после распределения.

Как положить?! Но там вся моя жизнь. Переписка с друзьями, книги, газетные статьи, рисунки. С тревогой выполнила требуемое. Отсек втянулся, и стена опять стала гладкой.

— Добро пожаловать в Со-На. Обязательно явитесь второго июня в ближайший Зал Пути для прохождения распределения. Спускайтесь, автобус довезет вас до общежития.

И створка слева отъехала, обнажив проход. Я ступила туда. Лестница ступеней в тридцать вела вниз; я сбежала с нее, разминая затекшие ноги. Очередные двери разошлись, как только приблизилась к ним. И очутилась на оживленной улице. Пешеходы, автомобили, мини-поезда — в три вагончика. Коленки задрожали, а ладони вспотели. О, а вот и какой-то автобус.

Попыталась войти в него, но вход преграждал турникет. Обескуражено осмотрелась, но отыскала лишь характерную щель для электронной карты. Откуда ее взять?

Торопить было некому, поэтому аккуратно раскрыла конверт. В нем оказалась пластиковая черная карточка без каких-либо надписей, магнитный ключ с биркой "404" и заламинированная картонка, гласящая: "Общежитие: линия седьмая, третий отсек".

Боязливо вставила карту. Та поместилась идеально, что-то щелкнуло. Карточку "выплюнуло" наружу. Тронула створку, она крутанулась, и я очутилась в салоне. Чем-то он напоминал поезд. Практически заполненный восторженными и тревожащимися ребятами, холодно-металлический. Впереди, в стеклянной будке находился водитель в зеленом комбинезоне. Он не обернулся. Я заняла ближайший стул и подробнее рассмотрела содержимое конверта.

Хоть памятку бы дали с объяснением по пунктам. Непонятно же, как, почему, для чего, зачем? А чего требовал тот голос? Куда-то прийти? В висках заныло от напряжения и вопросов.

После вошло ещё четверо; автобус тронулся.

Город был как в фильмах... Великолепен до остановки сердца. И пускай, дома одинаковые, подобно близнецам: светлые жилые двадцати — и пятидесятиэтажки, трехэтажные магазины. Везде реклама, восславляющая Единство. Щиты растянуты посреди улиц, с тех смотрит улыбчивая молодежь или семейные пары. Дороги тянутся ровными линиями. И все-таки он изумителен. Витрины яркие, вывески блестящие, мигающие. А люди... Везде... Спешащие, торопящиеся куда-то. На специальных пустырях выгуливают большущих собак. Из автобуса вижу, какие те породистые. Ни единой "гнилой масти", как с учебных пособий. Перекрестки, указатели, световые табло. Они слепят, поражают, завлекают. Зато нет ни одного ребенка. Чуть старше или моих лет — полно. Но без нескладных детских фигурок. Непривычно.

Водитель затормозил около остановки с большой буквой "А" на козырьке.

— Седьмая линия, — в микрофон объявил он.

Трое вышли. Что-то знакомое. Я глянула на памятку в конверте. Ой! Пулей выскочила из салона, зачем-то попрощавшись с оставшимися там.

В общежитие не то, чтоб толкучка. Скорее — оживление. Кто-то общался, смеялся, приветствовал новеньких и жал им ладони. Эта участь постигла и меня: останавливали, расспрашивали номер сектора, желали удачного распределения. Комендант за стойкой показал, как добраться до комнаты. Хотя указателей хватало без объяснений: и этажи, и лифты, и направления, и запасные выходы.

Четвертый этаж. Коридор с развилками похож на лабиринт. Чуть не потерялась, пока искала.

Провела ключом по замку и, зажмурившись, сделала крохотный шажок. А когда открыла глаза, захотела сбежать. Комната напоминала карцер... Разве что тут имелось окошко, познавшая лучшие годы кровать с проржавевшими ножками, письменный стол со стулом и узенький шкаф. Всё. Пространства мало для одного человека; ног не вытянешь — упрешься в стену. Продолговатый ящик.

"Зато личный", — обнадеживающе подумала я.

В шкафу лежало два безразмерных костюма, три рубашки и две пары ботинок моего размера: легкие и утепленные. В нижнем ящике — сменное личное и постельное белье, ванные принадлежности.

Решила осмотреть весь этаж. Туалет располагался в конце "проулка", кухня — там же. Она напоминала лагерную: куча плит, столов, раковин и посуды. Разница в том, что еда (бесстыдно заглянула в холодильник) и некоторые принадлежности подписаны именами владельцев.

Ужин принесли прямо в комнату, чем ввели меня в полнейшее недоумение. Оказалось, в день прибытия нам поступает еда из соседней столовой. Взмыленный мальчик в фартуке потребовал расписаться и ушел к другим поступившим, неуклюже покатив тележку с едой. Я принюхалась к запечатанным контейнерам со вторым блюдом и десертом. Съесть прямо так? Нет, разогрею.