Чёрный сфинкс

Он как мог боролся с наваждением, но оно упрямо возвращалось. Он молил богов помиловать его. Тогда ему опять приснился чёрный сфинкс, чья женская голова смотрела на него укоризненно. И тогда, проснувшись в холодном поту, он не выдержал и решился...

— А это что-то изменит? — устало спросил подросток воина.

— Нет, — холодно отрезал тот, — Если мы будем миловать расхитителей гробниц, то им не будет конца. Ты хочешь ещё что-нибудь сказать?

Подросток посмотрел на верх третьей слева пирамиды и улыбнулся. Он знал, что ничего не изменится. Просто это наваждение не оставит его. Оно сведёт его с ума. А смерть от яда змей будет пусть и мучительной, но быстрой. Смерть... он не боялся её. Он давно любил ночь и давно уже мечтал заглянуть в царство ночи и теней...

Он сделал шаг назад, к яме.

Девушка, чью голову обхватил золотой убор в форме птицы, который, казалось, был объят огнём, грустно улыбнулась и покачала головой. Она стояла на пороге, всего в нескольких шагах от него. За её спиной были темнота и пустота. За её спиной было царство ночи и теней — он вдруг явственно понял это. И приблизиться к ней можно было только умерев. Но её глаза... её улыбка... он всегда искал её взгляд и её улыбку... вечно искал... искал и не находил... Просто потому, что она ждала его там... Самая красивая из всех женщин, когда либо существовавших в обоих мирах.

Подросток улыбнулся ещё шире и ступил назад. Ещё шаг. Второй. И погрузился в яму. Стражнику ещё какое-то время снилось в кошмарах лицо осуждённого на казнь. Лицо, на котором была улыбка...

Ведь он всегда искал только одну её... вечно искал и везде... искал и не находил... просто потому, что он искал её в мире живых, а она ждала его там... просто она ждала его там...

— Ты спятил? Местные нам головы снимут! — возмутился крепкий старик, оттаскивая своего спутника — мужчину средних лет — от стены пирамиды. Тот сопротивлялся и смотрел на древнее каменное сооружение как завороженный, — Да что с тобой? Рехнулся, что ли?

Просто он всегда её искал. Только её одну. Всегда искал её взгляд и её улыбку. Вечно искал и не находил...

Врачи мягко, но твёрдо разбудили его.

— Сожалеем, но вам придётся последовать за полицейскими, — сказал один из них, часто заботившийся о нём. Сказал и виновато опустил глаза.

Серые глаза недоумённо обвели всех присутствующих: врачей, нескольких полицейских, двух плачущих медсестёр. На миг задержался его взгляд на том черноглазом молодом мужчине, явно южных кровей. Кажется, уже видел его недавно. Тот молчал, кусая губу. В глазах было отчаяние. Он так ничего и не сказал.

— Просто вы... как бы это... — голос врача дрожал — отпускать чудом спасённого пациента, когда тот ещё не успел оправиться толком, да ещё и в такое место, ему было мучительно, — Когда-то вы подожгли наш единственный в городе музей... и наши власти не могут отпустить вас... хотя люди их просили о милости.

— Почему? — наконец-то сказал хоть одно слово пациент.

— Вы однажды спасли девушку... — глаза врача округлились, — Вы... не помните об этом?

— Тот огонь сжёг всё. Всю мою жизнь, — ответил мужчина равнодушно.

Ветер вдруг проник в палату и всколыхнул белые полупрозрачные занавески. Больному вдруг примерещилась девушка в белой одежде и массивном золотом украшении на шее. Босая, она стояла у окна и смотрела на него пронзительными чёрными, жирно обведёнными глазами. Видеть её лицо ему было радостно. Так радостно, что ничего в мире больше не имело значения.

— Следуйте за мной, — тихо сказал один из полицейских, молодой и серьёзный, лет так тридцати.

Его лицо было смутно знакомым. А ещё было неясно, почему у него такой виноватый взгляд.

— Простите, что опять ничем не смог вам помочь, — сказал тот смутно знакомый незнакомец.

Поджигатель музея промолчал. Он отвык от ярких эмоций. Вся жизнь давно стала однообразной чередой из серых дней. Он смутно уже начал вспоминать горящую залу в музее и занесённые над ним белые кроссовки в красных пятнах — тело отчаянно ныло, словно его опять избили, долго и злобно.

— Я исследовал ваше дело... — не дождавшись никакой реакции, виноватый полицейский добавил, — Ну, о поджоге в музее. Неужели... вы меня совсем не помните?

— Я не помню ничего, — тихо ответил больной и протянул ему руки. Почему-то именно ему.

— Должно быть, это очень страшно, — участливый полицейский тяжело вздохнул.

Девушка в белом платье теперь стояла возле двери и опять грустно улыбалась. Она переживала из-за него. И этого было достаточно. Потому что все остальные были не важны.

И сероглазый мужчина улыбнулся ей. По спине полицейского поползла струйка пота. Он не понимал, почему этот несчастный арестант улыбается в такой ситуации. Кажется, всего-то была одна сигарета и упавшая газета, а ещё испортившаяся система пожарной безопасности за которую ночной сторож в общем-то не отвечал. Просто вот так по глупости или сонливости уронить сигарету и газету... И несколько лет сходить с ума от одиночества в одиночной камере. И даже спасение человека, такая отчаянная отвага, даже это не может его спасти. А всё какое-то сгоревшее старьё из музея, так называемое богатство! Девчонок бы так спасали как этот хлам! Никто из тех, чьи окна выходили на тот закоулок, так толком и не среагировал...

У черноглазого мужчины, одетого как простой горожанин, вдруг зазвонил мобильный телефон. Тот быстро оглянулся, но трубку всё-таки взял:

— Да, солнце? Да, я сейчас занят. Что, говоришь? Упала?.. Без сознания?! О, боже! Ты позвонила в скорую?! Я сейчас же приеду! — и он выскочил из палаты, судорожно сжимая в руке мобильный телефон.

Откуда-то из коридора донеслось:

— Ну, и что, что у меня отобрали права! Ну и что, что полиция?! Да говорил я с ними и не раз! Солнце, держись!

Поджигателю музея вдруг ясно представился знойный день над южной страной. Тяжкий путь через землю, усеянную трупами. Взгляд той, что ждала его с краю. И огонь, который сжёг всё. Всё сжёг, что было. Сжёг всё его прошлое и всё его будущее. Огонь, который сжёг всё. Сжёг всё. И на душе стало как-то легче.

Девушка в странной одежде продолжала ему улыбаться, и он резко слез с кровати на пол, ступил к ней. Быстро подошёл, протянул руку, чтоб коснуться её щеки. Но пальцы прошли сквозь неё и уткнулись в дверной косяк. Просто её нет в мире живых. А значит, всё остальное бессмысленно. Он обернулся к полицейским, спросил того, сочувствующего:

— Ну, пойдём? — и улыбнулся.

Просто он вспомнил, что она всегда ждала его там. А значит, что бы ни случилось в этом суетном океане жизни, однажды он опять вернётся к ней. Она ждёт его там. Она всегда его ждёт. Только одного его. Просто ей, как и ему, больше никто не важен.

От улыбки арестованного полицейского опять прошиб холодный пот. Несчастный страж порядка, который ничего так и не сумел сделать для того, кем искренне восхищался, не понимал, почему поджигатель музея улыбается в такой ситуации. И полицейскому вдруг явственно вспомнился кошмарный сон, который с раннего детства и до сих пор преследовал его. Сон, где он тоже был стражем порядка, в какой-то древней и южной стране. И там он должен был казнить воришку, совсем ещё юнца. Должен был столкнуть его в яму с ядовитыми змеями. И юнец это прекрасно понимал, должен был представлять, какая ужасная смерть его ждёт. Но мальчишка улыбался! И ступил в яму со змеями сам. Вроде стражнику и выбора особого не было. Но эта счастливая улыбка и эта поспешность юнца глубокой раной легли ему на душу. Он никак не мог понять, что же такого было в жизни юнца, чтоб так улыбаться перед смертью и самому ступить в яму с ядовитыми змеями?! И теперь похожая ситуация случилась наяву: стал полицейским и обязан наказать преступника. Но почему же тот так улыбается в такой ситуации? И до чего ужасное чувство: один в один как в том проклятом кошмаре!

Всю дорогу до тюрьмы арестованный улыбался.

Он всегда и везде из жизни в жизнь искал её. Всегда искал её взгляд и улыбку. Долго искал и не находил. Но теперь понял, что она ждёт его там. А значит, они обязательно встретятся рано или поздно!

А полицейского трясло. Трясло от жуткого совпадения ощущений из кошмара и реальности. А он ведь так боялся, что однажды случится что-то подобное! Так боялся и... Надо было что-то сделать! Надо было что-то сделать! Ведь муки совести непереносимы... Ведь он же ж не выдержит, если ещё хоть раз... Этот человек... снова через несколько лет этот человек, этот несчастный арестованный...

Тут полицейский вспомнил всю мышиную возню, раздутую этим пронырой-журналистом, которого тоже очень зацепила история несчастного поджигателя музея. Вспомнил как один единственный журналист, вот этот самый, одной пламенной речью сподвиг людей свергнуть зануду-мэра с его пьедестала. И задумался, что надо бы объединить им свои силы. Пусть ещё раз в мире восторжествует справедливость! Ну да, музей отчасти жалко. Старинные ж вещи, более не повторятся. Но вот мумию, что была уничтожена в пожаре, как-то не очень жалко. По мнению полицейского — о котором он, впрочем, никому так и не сказал — мёртвым надо дать возможность уйти спокойно, а не расковыривать могилы, чтоб — какой ужас — потом выставлять бренные останки для рассмотрения разными сомнительными личностями. Тем более, что в тот музей даже дети ходили. А увидеть такое ребёнку — худшего сложно пожелать. Ну да, счас такие фильмы пошли, что мумия уже не столь потрясает молодое поколение, как суеверных стариков. Да, собственно, полицейский и сам когда-то так считал. И поначалу даже возмутился, узнав о пожаре в музее. А потом узнал, что поджигатель, прежде чем его схватили, спас ту девчонку. И слова поджигателя, так зацепившие его тогда и перевернувшие что-то в голове, до сих пор будто бы звучали у него в ушах: "Вы считаете, что культура — это строить большие дома, выставлять в них чьи-то трупы и потом толпами ходить на них смотреть? Лучше бы вы позаботились о беспризорниках и сиротах!".

Отзывчивый полицейский оглянулся через окошко на арестованного, сидящего кузове машине. Тот прислонился головой к стене и закрыл глаза. И улыбался. Он по-прежнему улыбался, этот странный человек. Хотелось бы понять, что за мысли сейчас витают в его голове — этого несчастного, преданного другом-коллегой, потерявшего престижную работу, брошенного девушкой, потом уцепившегося за пыльное место ночного сторожа, принёсшего ему несколько лет тюрьмы, едва не скончавшегося при защите той несчастной. Этого несчастного, который опять возвращается в тюрьму и при этом улыбается. Да, очень хотелось бы знать, какие мысли в его голове, но полицейский боялся, что свихнётся, если узнает. Потому что несчастный поджигатель, похоже, уже сам свихнулся от пережитого.

Когда мэр хотел заставить едва живого преступника подписать ту бумагу — униженные мольбы о прощении за уничтожение народных сокровищ — то преступник заляпал бумагу кровью из открывшейся раны. И ещё нарисовал на бумаге сфинкса. И в тюрьме, как стражу закона жаловался его приятель, после кого-то из заключённых в одиночной камере на стене остался нарисованный сфинкс. Силуэт сделан чёрной гелевой ручкой, детали процарапаны чем-то мелким и не очень острым, возможно, концом стержня той самой ручки. Процарапаны глубоко, но штрихи неровные: руки рисовавшего были слабы. И ещё тот бедолага пытался покрыть сфинкса кровью. Очевидно, своей, так как в палате больше никого не было. И отзывчивому полицейскому подумалось, что оба сфинкса дело рук одного человека, того поджигателя. А потому не следовало и спрашивать, какие мысли были в голове у него.

А ещё полицейскому хотелось ударить по лицу отца и мать преступника, которые узнав о пожаре и причастности к нему их сына, публично заявили об отказе от него. Приятель, охранник из тюрьмы, ещё говорил, что ни мать, ни отец так и не навестили заключённого. За девять лет! Да, собственно, преступник и сам ни разу о них не вспомнил. Он вообще почти всё время сидел, смотря на стену. Может, оно и к лучшему: и без того бед на голову этого мужчины свалилась до ужаса много, предательство родителей могло его и вовсе подкосить. А может, он догадался? Может, что-то понял? Но ничего не сказал...

Только двое пытались навестить его: спасённая девушка и тот проныра-журналист, который был в курсе всего. Он же поддерживал ту девушку, помогал пробраться в тюрьму и носить еду — обилие связей журналиста поражало воображение. Хотя сам он обычно шутил, что просто умеет ходить сквозь стены. И его поминали недобрым словом почти все полицейские и сотрудники разных общественных учреждений — длинный нос охотника за новостями лез во все щели, выуживая самые тайные и пикантные сведения. Которые, разумеется, обладатели всячески пытались спрятать. Однако именно этот парень посочувствовал несчастной. Поддержал её, когда выяснилось, что она забеременела от одного из насильников. Причём, его сочувствия хватило даже на то, чтоб жениться на этой девчонке! В городе её многие знали в лицо, все "сочувствовали", но мужчины и парни шарахались от неё, как от прокажённой. Она бы уехала из города куда-нибудь, но с деньгами были проблемы. Ещё и старая мать приболела... Словом, второй из не прошедших мимо, тоже спас её. И получил благодарную и нежную жену. Теперь жена заглядывает в милицейский участок иногда и просит передать мужу свёрток с обедом. Да и муж периодически отрывает милицию от работы, может, кто в курсе, где в городе топает его ненаглядная, а то у него или неё разрядился мобильник и отрубился, короче, надо срочно узнать, где она. Эту пару в городе знают все. Все видели, как нежно они смотрят друг на друга. Все знают их старшую дочку: задиристую девчонку, победившую на городском конкурсе юных художников. А ещё она хорошо поёт. Что ж она такое нарисовала тогда, на конкурсе?