Стучит, гремит, откроется

Васель молча глядел ей в спину и боролся с желанием снова прижать девушку к сердцу, ощущая себя псом, которому цепь не дает подобраться к брошенной слишком далеко, но оттого не менее заманчивой кости.

Меланья помолчала, смутилась и, закрывши глаза рукой, попыталась сгладить излишне откровенную фразу смешком, после чего покачала головой и пробормотала:

— И что я только говорю, Боже милосердный!

— Паненка, — простонал Васель, — ежели по правде, то вы мне душу рвете своими словами.

— Вот как, — не оборачиваясь, холодно обронила девушка и сложила руки на груди. Васель удивился быстрой перемене в ее голосе — с тихого и нежного, принадлежавшего будто не девушке, а горлице, он обратился в сталь, стал жестким и твердым.

— А вы... вы... вы! — у нее не хватило слов, и последнее "вы" получилось явным оскорблением. — Ни стыда, ни совести у вас нет! Рану в сердце сделали, а лечить − и не думаете, похоже!

К Васелю невесть с чего нежданно вернулся норов, и купец обманчиво ласково вопросил:

— Подождите-ка, я вам разве обязан, чтоб лекарем служить?

Меланья резко обернулась. Взгляд горящих обидой и гневом очей говорил много больше, чем могли бы слова выразить. С колодежку молодые люди глядели друг на друга; казалось, либо Васель сейчас уйдет, хлопнув дверью, либо Меланья кинется на него с кулаками. Страшно гневной выглядела последняя: черты лица заострились, сверкающие глаза сузились, грудь порывисто вздымалась. Рада девушка была бы выговорить Васелю в лицо все, что думала о нем, о его поведении в первый вечер их знакомства и всех переживаниях, к которым оное привело; выговорила бы так, что он, вспоминая сие, мимо ее двора проехать бы побоялся. Но слов не находилось, их душили обида и злость, и сие терпеть было хуже всего.

Никто не знает, как бы все кончилось, не одумайся Васель.

— А я-то что говорю... — отвернувшись и с досады хлопнув ладонью по столу, шепнул он... Да тут же рухнул к ногам возлюбленной и принялся осыпать поцелуями подол ее платья. Поступок столь удивил Меланью, что весь гнев ее как рукой сняло.

— Что вы делаете?! — вырывая подол, вопрошала девушка. — Прекратите, встаньте! Да вы, пан, похоже, разум утратили!.. Встаньте, говорю вам! — и она попыталась поднять его, охватив за плечи.

— Да, я утратил разум! Не видя панну целый месяц! — не поддаваясь и не вставая с колен, безумным шепотом отвечал Васель. — Если бы я только мог, паненка!.. Не могу! Что бы только не отдал! Все состояние отдал бы, чтоб только с вами быть! Да не поможет!

— О чем вы говорите? — дрожащим голосом спросила Меланья.

Васель вскочил, быстро поклонился да вышел, бросив напоследок:

— Да прибудет с вами Господь!

— Аминь, — обескуражено шепнула Меланья. В окно она увидела, как Васель зачерпнул снега шапкой да вместе с ним и надел ее, желая, видно, остудить голову.

— Не уехал? — торопливо вопросил за спиной отец. Меланья кивнула на дверь, и Ворох грузно пробежал мимо с несколькими глухо постукивающими бочоночками меда в сумке. Мать тронула дочку за руку, пытливо заглянула в лицо.

— Как? Выяснилось что?

Меланья махнула рукой.

— Матушка, а матушка! — вместо ответа напевно завела она, как обычно тогда, когда собиралась просить о чем-то. — Можно я... — тут Меланья запнулась, предвидя отнюдь несогласие, но упрямо договорила: — Можно я съезжу к вещунье?

— Ты ведь знаешь — Виляс не одобряет, когда в его замыслы заглядывают.

— Знать-то знаю... — вздохнула дочка. — "Однако чем дальше в лес, тем он темней..."

* * *

Не терпится хоть чуть-чуть, хоть вот столечко (крошечной щелочкой между большим и указательным пальцами она показала, сколько) прояснить для себя. Я ведь впервые, не каждый месяц к ней езжу!

— Скоро праздник, погадаешь с Хорысей.

— Да разве ж то гадание? Баловство одно, хорошо если малая толика сбудется.

Признавая дочкину правоту, матушка вздохнула и сослалась на последний оплот здравомыслия, только и способный остановить Меланью:

— Если отец против не будет.

Вскоре вернулся спровадивший гостя Ворох. Едва муж переступил порог, Осоня обратилась к нему, с тревогой поглядев на дочь:

— Представляешь, хочет к вещунье ехать.

— Пущай едет, давно пора.

— Как так? — в один голос вопросили удивленные мать и дочь. Как женщина довольно богобоязненная, Осоня надеялась на сопротивление со стороны мужа — ан нет. Меланья же насторожилась, не ждавши столь быстрого согласия.

— Не одобряется ведь, я думала, против будешь... — нахмурившись, добавила девушка.

Ворох ухмыльнулся.

— Не буду, поезжай. Иные дочери, только пятнадцать стукнет, и мчатся, а ты что-то поздно надумала.

— А верно! — кивнула девушка. — Это потому, что раньше повода не было, а без повода зачем ездить?..

С наступлением вечера, когда все по обыкновению собрались в кухне, Меланья принялась тихонечко расспрашивать бабку. Шоршина сперва возмущалась, крестилась, а там вдруг приняла вид необычайно таинственный и хитрый, да принялась рассказывать.

— Когда я в еще того... — бабка откусила нитку от катушки, подала внучке, дабы та заправила в иглу, — в девках ходила, вился за мной хлопец. Вился, увивался, под ноги бросался, прям как в песне... (Меланья покраснела до корней волос, вспомнивши целовавшего подол Васеля) И не то чтоб, не негодяй какой... Приличный хлопец был. Пришел одним днем за сватанье хлопотать. Однако батюшка мой, да пригреет его Виляс, хотел быть уверенным, что-де отдает меня по любви, ибо верил, что выдать дочку за нелюба, расчетную свадьбу играть, — то вызов Богу. Виляс, ты знаешь, всячески может вредить не по любви того... поженившимся.

— Знаю, знаю, дальше, — поторопила заинтересованная Меланья.

— Так вот... — продолжала бабка. — Велел мне отец помолиться, чтоб, стало быть, сгладить возможное божье недовольство, и отправил к тогдашней вещунье... А она мне и говорит: не ходи, девка, замуж за того, кто в ноги тебе падает, в нем, дескать, и капли той любви нету. Рассказала я отцу, и он сразу отказал кавалеру. Получив тыкву, тот стал подбивать клинья к богачке, да так окрутил, так очаровал, что на ней и женился... тоже якобы по любви, а там доволе помучил ее, бедную, столько крови вытянул — нечета упырю... од тех мучений несчастная за год после свадьбы померла, представляешь?

— Страх Господень, — перекрестилась девушка.

— То-то... Тебе, может, тоже совет даровитой пригодится.

— Кто его знает. Страшно мне, вдруг плохое увидит... А когда дед за тобой ухаживать начал, ты снова поехала?..

— Нет. Тогда еще вещунья сказала про единственного мужа — что скромным будет, красавцем, пониже меня... Я всего-то и не помню, сколько лет назад было.

Меланья кинула взгляд на спящего на печи деда. Трудновато, глядя на морщинистое лицо да седые волосы, представить его молодым красавцем.

— До которой мне ехать, бабушка?

— Дай-ка подумать... Живет на Вишняковом хуторе... та... как ее... баба Хвеська, во! Насколько я знаю, она не только вещует, а и подколдовывает; ей добрые люди разрешение выхлопотали, ибо и вправду помогает.

— Далече от нас?

— С полдня на санях.

— Далече... А точно правду скажет?

— Что ею нагаданное сбывается — то не один человек говорил.

— А гадать как будет? — помолчав, снова спросила внучка.

— Ой, не знаю, внученька, вещуньи не все ж одинаковы, потому и гадают по-разному... Которая посмотрит на руку — и все сразу рассказывает, а которая кости бросит, карты разложит... говорят, люди для них — что те раскрытые книги, только читают их по-разному.

— Я слышала нечто схожее... Бабушка, а зачем Бог наделяет женщин даром видеть его замыслы, ежели не любит сего?

— Первая вещунья якобы помогла князю Доброму, оказавшемуся в трудном положении и взмолившемуся о подсказке... Бог благоволил ему и ниспослал способность видеть его жене... Для благих целей, при нужде обратиться к вещунье — это не такой уж и грех; Виляс не одобряет, ежели одаренных по мелочам тревожат.

— То есть редкое обращение к ним не карается?

— Ежели вопрос стоящий того.

Задумалась Меланья, вопрошая себя: а достоин ли ее повод внимания ворожки? Однако сегодня долго молчать она была не в силах, хотелось говорить, не важно, о чем.

— Не знаешь ли, бабушка, откуда пошел обычай гадать в первый вечер Святых дней?

Бабка хоть и знала, но отмахнулась, ибо устала отвечать на расспросы.

— Ведать не ведаю.

— Сказывают, дар вещуньи, не сильный, но достаточный, чтобы предсказать какое-то событие или череду их, именно тогда просыпается... Это, мол, вот почему — способностью к вещеванию спит в каждой из женского племени, но только в Мировещение Виляс позволяет нам воспользоваться им...

— Коль сама знаешь, зачем меня спрашиваешь? — осведомилась бабка ворчливо.

Немного погодя семья разошлась на покой. Меланья при свете свечи медленно расплетала косу, когда нежданно увидала в окне чью-то голову, плохо видную сквозь ледяные узоры. Мысль, что это Васель следит за ней, бурей ворвалась в голову, перелопатила мысли и заставила подбежать к окну. Никакой головы и в помине не было.

— Свят-свят, — пробормотала девушка, крестясь. — Надо бы поскорей ложиться, а то уже невесть что чудится сонным очам. И вздумала ведь! Васель! Это надо ж! Псы молчат, тишина мертвая — слышно малейший скрип снега, ежели который из них пробегает под окном... С ума я, что ли, сошла? Какой Васель, Господи... — и, покачав головой, девушка опустилась на колени да зашептала: — Надели меня, Господи Боже, спокойствием и трезвым умом, огради от Рысковцевых происков...

Помолившись, Меланья улеглась и быстро заснула; всю ночь Васель являлся к ней в ярких снах.

* * *

Назавтра девушка отправилась к вещунье. Батрак Фадко, вызвавшийся отвезти, правил двумя лошадьми — всем не терпелось услышать нагаданное вещуньей, потому отец распорядился запрягать не одну гнедушку, которой бы с лихвой хватило, а еще и вороную — чтоб дочь побыстрее вернулась.

Откинувшись на спинку саней, Меланья куталась в шубу. Ноги девушки были прикрыты волчьей шкурой, и под ее прикрытием панночка держала на коленях данный отцом пистолет. Хоть она не умела стрелять и прикасалась к оружию от силы пару раз, отец уповал на то, что Господь направит руку благодетельной дочки в случае опасности.

Погода стояла ясная, безветренная; снег блестел и переливался на солнце, слепя очи. Временами тучи ворон взлетали в небо, наполняя округу истошным карканьем. Кобылки резво трусили по колдобистой дороге, цокая копытами по обледенелому насту, кое-где попадающемуся.

Меланья немного знала о той стороне, куда ехала: хутор примостился недалече от въезда в Смольный яр, а на дороге, ведшей в этот самый яр, по весне, во время таянья вод, мог мертво завязнуть не навьюченный конь, как то случилось с Сивком Яструмового головы прошлым годом. Ой и долго же владелец животины — дядька Свирад, как его называли на селе, — сетовал и жаловался...

Край на восток от княжьего Горграда был болотист, изобиловал глубокими лесистыми ярами и разбойничьими шайками в оных. Вишняков хутор находился практически на границе разбойничьего края. Чем далее от него на восток, тем опаснее становилось на дорогах и все более защищенное жилье встречалось. Ежели село — то обязательно за добротным частоколом, причем крупное, хат на двести: больше людей — в случае чего нехорошего обороняться сподручней. А ежели замок иль город встречался, то хорошо укрепленный, за стенами, со рвом, порой даже с валами. Что только не делали князья, дабы обезопасить сей околоток, — все без толку...

Зимой округа на границе разбойничьей стороны выглядела умиротворенно, и ничто не представляло опасности. Лишь от темноты в глубинах обминаемых стороной лощин веяло чем-то зловещим, тревожным, сродни уханью филина для непривычного человека.

Во время пути Меланья безустанно вспоминала вчерашние слова Васеля, пытаясь разобраться в них и уловить ускользающую суть, да думала, каковым будет нагаданное вещуньей. Два этих вопроса томили голову девушки, попеременно то к одному, то ко второму возвращалась она, тщетно пытаясь найти ответы, да теряясь в домыслах. "Васелю, по-видимому, неведомые обстоятельства запрещают свататься, — размышляла Меланья.

— Узнать бы, что... Да кто ведает, станет ли легче? Вряд ли... Господи, отец наш милостивый и могущественный, только бы с ним была будущность, только бы!.. Вдруг эта баба Хвеська плохого нагадает, что тогда делать, как жить с постоянной боязнью? Хорошо все-таки, что обычные люди не могут видеть сужденное!"

Смольный яр оказался светлым, совсем неглубоким, но с упряжку

* * *

в ширину. Дорога к хутору удивляла наезженностью, ясно виднелись на ней свежие, накладывающиеся друг на друга следы копыт и полозьев, с чего напрашивался вывод, что либо дорога столь проездная, либо у бабы Хвеськи ежедень бывает уйма народу. Второе предположение Меланья казалось более вероятным.

Хутор состоял из пяти немалых дворов — два из них принадлежали Вишняку и его сыну, — а также одной жалкой хатки без каких-либо построек. На удивление, именно возле последней стояли двое саней. Одни крестьянские, груженные дровами, с запряженной в них тощей и страшной хилой клячей, другие явно городские, вроде кареты, только с полозьями вместо колес. В упряжке городских красовалась великолепная четверка лошадей, на уздечках их алели кисти, каковые частенько можно увидеть на коврах.

Подъехав, Фадко придержал лошадей и спросил у близстоящего селянина, каковой ждал то ли кого-то, то ли своей очереди, тут ли живет бабка Хвеська. Получив утвердительный ответ, батрак спрыгнул в снег и помог Маланье вылезти.

— Панночке придется малость обождать, — предупредил он.

— А быстро ли она гадает? — звонким голосом поинтересовалась девушка, ни к кому конкретно не обращаясь. Тот же мужичок, что отвечал до сего, сказал, дескать, бабка весьма скора. И вправду, не успела Меланья унять волнение, как они с батраком оказались единственными перед бедной, но, что бросалось в глаза, холеной хаткой вещуньи. Из нее вышло несколько человек — грустная пани в шапочке с пером и песочного цвета шубе, отороченной белым мехом, да не менее печальный мужичок-селянин за нею; рассевшись по саням, они укатили каждый в разном направлении. Меланья с колодежку потопталась на месте, решила, что чем больше будет стоять, тем меньше желания на вещевание останется, и, охваченная внезапной решительностью, впорхнула в сени.

Единственная комната маленькой хаты поражала чистотой, обилием света и душевным теплом. Пол укрывали тканые застелки, на стене красовалось латяное одеяло из разноцветных лоскутов. Чердака не было, на балках под низкой соломенной крышей висели пучки трав и лен. Стоял приятный стойкий запах березовых поленьев и мяты. Оконце из пузыря сказочно разрисовал мороз, и причудливо искажавшийся голубой свет делал обитель бабы Хвеськи прямо-таки сказочной.

Вещунья занимала место на лаве за столом, прислонившись спиной к боку печи. Бабка как бабка, в бесчисленном количестве теплой одежи, в платочке, сухонькая, с иссохшим, как спаленный солнцем помидор, морщинистым личиком. Приветливо улыбалась она, показывая беззубые десна. Ежели глядевшему на бабку человеку сперва становилось не по себе, то вскоре он чувствовал, что страх перед гаданием отступает — дружественность и расположение, витавшие в крошечной хате, выметали из головы дурные помыслы, точно веник — мелкий сор.