Мерзкий старикашка

Он с отсутствующим видом начал разглядывать окружающие горы. Ну, ясно, что разговор для него неприятен.

— Не грусти. — вздохнул я. — Тут жить тоже можно. Иной раз даже и долго, — вон, на меня только, старого, глянь. А витязей убивают уж больно часто.

— Ну да. — неискренне согласился паренек, и тяжело вздохнул.

— Ладно, время позднее, а завтра еще брата Шаптура провожать. Пора по койкам. — я попытался встать, и рухнул обратно на скамейку, схватившись за спину. — Ах ты ж, Трех Святых и всю Небесную Дюжину, об пень-колоду в душу-печень да внахлест! Помоги-ка встать, "внучок"...

— Это тебе, брат Прашнартра, за твою злоязыкость боги больную спину послали. — пробормотал Тумил, но подняться помог.

— Да кабы только это... — прокряхтел я, припоминая свою встречу со светоносным существом. — Еще всяких молодых да резвых, которых в детстве пороли мало, чтобы чужую старость уважали. Прислони-ка меня к стеночке.

— Ох и вредный же ты дед, скажу я тебе. — хмыкнул парень. — Но умный.

— Это точно. — согласился я, постепенно распрямляясь. — Полная спина ума.

— Тебе может помочь дойти до кельи?

— Дохромаю. — отмахнулся я. — Не впервые прихватывает. Иди, отдыхай тоже, завтра вставать раньше обычного. И кушак завяжи, а то штаны потеряешь!

В столицу Шаптура провожали до восхода, в полумраке еще, всем личным составом. Брат-кормилец ему в дорогу каких-то вкусностей напек, мы гимн пропели, и на том, в общем-то, все. Жизнь в обители вошла в привычную колею: молитвы и работа.

Я с Тумилом перед этим, правда, успели столько рыбы в монастырские закрома натягать, что в ближайшие дни рыбалка ну никак не намечалась, так что пришлось работать по-настоящему. Не то чтобы я совсем уж надрывался, но менять черепицу на крыше одной из многочисленных часовен, мне кажется, можно было и кого помоложе загнать. Я б вот лучше в птичнике потрудился, может? Там иной раз и яичко едва снесенное умыкнуть можно, покуда не видит никто...

Три дня мы с этой черепицей проваландались, потом еще два переделывали. Ну а на шестой день после отъезда брата Шаптура в Аарту, он как раз к ней бы и подъезжать был должен, в монастырь примчался всадник на взмыленной лошади.

Одет он был не слишком богато, дорогой сбруей или статью скакуна похвастаться тоже не мог, однако настоятель принял его без промедления. Я вот сразу подумал, что это не к добру. И, надо сказать, не ошибся.

Время, когда прибыл наездник, было уже почти обеденное, так что все, кто был свидетелем сего появления, довольно скоро выкинули его из головы. Каково же было разочарование братии, когда, в урочный час явившись в трапезную, никаких приготовлений к обеду мы не обнаружили — лишь заманчивые запахи с кухни, обычно более сильные к этому моменту, дразнили наше обоняние.

Зато на специальном возвышении, где обычно питается Совет Благих, все монастырское начальство уже присутствовало не только в полном составе, что само по себе иногда бывает — ну мало ли какое объявление порой надо сделать, до того как на столы подавать? — но и с лицами напоказ выражающими вселенскую скорбь. А вот это уже было плохо. Это уже грозило отсутствием обеда.

— Братья мои! — поднялся с места настоятель, когда все расселись по местам. — Скорбные вести достигли нашей обители! Три дня назад умер царь Каген!

— Ну точно обед отменяется, — пробормотал я себе под нос. — Да и ужин, пожалуй, тоже.

Привычно расположившийся рядом со мной Тумил, от такой непочтительности к скорбной торжественности момента, сделал большие глаза.

— Великий владыка покинул нас, дабы в свете Святого Солнца воссоединиться в божественных чертогах со своими предками. — продолжал меж тем Тхритрава. — Путь его ныне темен и полон опасностей, но молитвы и жертвы истинно верующих помогут его душе преодолеть все препоны, а потому вечером, и трижды в день в течении седмицы, мы будем проводить посмертные службы за почившего государя. Молитвами и постом осветим ему дорогу! Нынче все вы, кроме тех, кого брат Круврашпури отберет для приготовлений к первому богослужению, возвращайтесь к своим делам. Я объявляю в монастыре неделю поста Скорби!

Трудно сказать, насколько отец-настоятель своей речью воодушевил остальных монахов, но вот меня, откровенно говоря, не очень. Я бы даже сказал, очень не очень, так, что аж совсем не воодушевил.

— Что ж теперь будет-то? — озабоченно спросил Тумил, когда мы вышли из трапезной.

— Пост Скорби будет, не слыхал что ли? — ответил я. — Жрать будем один раз в день, после захода солнца, и только по маленькой мисочке пустой каши, приготовленной на воде.

— Да я про смерть царя. — слова про грядущую голодную неделю он, со свойственным его возрасту оптимизмом, всерьез не воспринял. — Что скажешь?

— Ну, если бы Каген еще не помер, я бы сказал: "Да чтоб ты, гадина, сдох". — пацан аж поперхнулся. — Погоди, через недельку священной голодовки ты будешь со мной полностью согласен.

— Вот что ты за человек такой, брат Прашнартра? — возмутился послушник. — Царь умер, а ты все о еде!

— Жрать хочу, потому и о еде. — огрызнулся я. — Каждый день кто-то дуба дает, что ж теперь, совсем что ли снедать прекратить?

— И ты вовсе не думаешь, что теперь будет со страной?

— А что, страна думает о том, что будет со мной? — я фыркнул. — Ничего с ней не станется. Посадят на престол нового царя, да и пойдет все по-старому.

— Но у царя, да пребудет дух его в Свете, нету сыновей.

— Был один, да погиб уже почти год как. — буркнул я.

— Вот видишь! — никак не мог угомониться парень. — А дочери его живы и здоровы! Не иначе кого-то из них будут на царство звать. Не знаю, только, которую.

— Никоторую. — я подавил тяжелый вздох, но решил расщедриться на ликбез. — Кому они в Аарте сдались? Каген их специально в страны подальше от Ашшории замуж сплавлял, чтобы ни они сами, ни их потомство Тыкави конкуренцию не могли составить. Царевич-то, положим, в пустячном приграничном конфликте умудрился стрелу в брюхо поймать, но себе двоих наследников настругать успел. Старшего на трон и усадят. А если вдовствующую царевну смогут от сыновей удалить, так и без серьезного передела власти обойдется. Покуда Каген болел, все полномочия-то поделили уже, чай.

— Но... разве не царевна Валисса должна будет править, покуда новый царь в совершенные лета войдет? — удивился Тумил. — Она же его мать!

— Да хоть дед! — я плюнул в сердцах. — Ты вообще знаешь, как она за Тыкави замуж выходила?

— К нам как-то забредал странствующий певец, он пел об этом в благодарность за кров. — пробормотал парень.

Судя по лицу, мое поведение настроило его к некогда услышанной истории довольно скептически.

— Ну, давай, порази меня этим сказанием. — попытался ободрить мальчика я. — Только вкратце и не пой. У тебя голос ломается, так что удовольствие от твоих рулад... сомнительное.

— Ну-у-у-у, царевич Тыкави встретил на охоте шехамскую княжну и полюбил ее, а она полюбила его. Но князь Шехамы уже сговорил ее за царя Инитары, и на сватовство царевича ответил отказом. Тогда Тыкави захотел умереть от горя и стал морить себя голодом, но царь Каген узнал от друзей сына о причине его скорби, собрал войско и пошел войной на князя Боноку, сразил его в поединке на поле брани, а юную княжну привез сыну, и сразу их женил.

Через пару минут у меня так от хохота болела спина, будто я весь день тяжести разгружал.

— Это неправда все, да? — спросил Тумил, дождавшись, когда я наконец отсмеюсь.

— Ну а сам как думаешь? — я утер слезы. — Если учесть, что жениху к началу Шехамской войны было четыре года от роду, а невесте недели так три, а то и две. Конечно, не так.

— А как было взаправду? Ты знаешь? — поинтересовался мальчик.

— Знаю, разумеется.

— А расскажешь?

— Да куда от тебя денешься? Расскажу. Ты что из себя Шехама представляет знаешь?

— Конечно. — кивнул паренек. — Большая горная долина на границе с Инитарским царством. Там еще город есть, Шехамалал.

— Вот-вот, на границе, именно что. — наставительно произнес я. — И никогда в состав Ашшории не входила — разве что совсем уж в какие-то незапамятные времена. Дань нашим царям платили, это верно, солдат, коли царь потребует, в случае войны выставляли. Куда б, собственно, шехамцам деваться, если удобных путей в Инитару от нас всего два, и один аккурат через них пролегает? Но так-то вполне независимое было государство, покуда Каген его не завоевал.

— А что, до него никто не пытался? — спросил Тумил.

— А до него это нафиг никому не было надо. Богатств там особых нету, одна радость, что торговый путь с Инитарой через них идет, а так-то ничего особенного. Завоевывать маятно, а навару от такой войны с гулькин нос. Опять же, случись очередная заварушка между нами и инитарцами, царь же не обязан просить Шехаму в войне участвовать. Так и торговля меньше страдает.

— Что значит, "торговля меньше страдает"? — парень помотал головой. — Если война, то иноземный купец есть законная добыча для любого воина. Нельзя же одной рукой сражаться, а другой торговать!

— Тю! Еще как можно. На нейтральной, например, территории. Вот, скажем, в той же Шехаме. И тамошнему князю прибыли, и купцы в профите, и налоги в казну не сильно уменьшаются. Чего бы так и не воевать?

— Да какой смысл в такой войне? — возмутился княжонок.

— А какой вообще есть смысл в войне? — хмыкнул я. — Сплошной убыток государству. Разве что строптивого данника к ногтю прижать... Вот того же князя Боноку, как раз. Он ведь, когда умер царь Лендед, хотел скинуть ашшорское ярмо, с инитарцами сговорился, на замятню рассчитывал серьезную в нашем царстве. Ну и перехитрил сам себя. Шехамалал Каген на копье взял, семейство его все вырезал, чтобы остальным вассалам бунтовать неповадно было, только и оставил в живых одну его дочь, за сына выдал, дабы внуки его от этого брака были, ко всему, и законными князьями Шехамы. Не будут же они сами против себя бунтовать?

— Ну, против себя-то не станут. — хохотнул паренек, а потом прищурился хитро. — Брат Прашнартра, а ведь ты меня обманываешь. С чего это князь Бонока беспорядки в Ашшории должен был ждать, если Каген был законным сыном Лендеда?

— Потому что его младший брат сдуру тоже в цари пытался пролезть. — буркнул я.

— Так... он был не единственным царевичем? — парень разинул рот. — И что со вторым стало?

— Ничего. В монастырь ушел, грехи отмаливать. — я потер ноющую поясницу. — Ладно, поболтали и хватит. У нас с тобой работы еще полно. А Валиссу, ей-же-ей, лучше бы тихонечко удавили, или отравили как еще. Тогда, может, без большой крови и обойдется.

Вести, которые приходили к нам из Аарты в последующие дни, эти мои слова вроде бы подтверждали. Конечно же, никто монахам собрания с политинформацией не проводил, но общаться с паломниками на отвлеченные темы тоже вовсе не воспрещал, равно как и осмысливать новости.

Вдовушка-царевна за годы проживания в блистательной столице, разумеется, успела обзавестись верными сторонниками, и в сыновей своих, которых уже намеревались перевести с женской половины дворца, вцепилась мертвой хваткой. Не позволила. Не отдала. Ее бы, может, и силой подвинули, да командир Блистательных, Латмур Железная Рука, оказался человеком повернутым на благородстве и присяге. Ну или под этим предлогом просто не стал ни к кому раньше времени примыкать.

Вообще мужик выдающийся, надо сказать. Пришел в гвардию простым витязем, ни связей, ни протекции не имел, но оказался сущим де Тревилем: храбростью и умом выбился в командиры и уже четыре года как держал Блистательных в крепкой узде. Каген ему, кстати, доверял как самому себе, аристократия открыто с прославленным героем конфликтовать тоже не желала, так что как он сказал, — царевичи будут с матерью покуда совет князей не изберет регента, — так никто и слова поперек не посмел вякнуть. Да и зачем?

А князья, ясен пень, быстро ни о чем договориться не смогли. Во-первых, спеси у каждого выше крыши, во-вторых реальных претендентов на регентство оказалось многовато.

Первая, разумеется, Тыкавина вдова. Она хоть никаких официальных должностей не занимала, и даже княжеством своим ей реально управлять отродясь никто не позволял, да общество у нас архаичное уж шибко — честь, традиции, законные права тут пустыми словами еще не стали, довлеют над умами, и не уродись Валисса бабой...

Впрочем, в этом случае ей бы было затруднительно родить Тыкави сыновей, мне кажется.

Вспомнили, разумеется, и про царских дочерей. Правда, ненадолго. Дети их для ашшорцев были правителями иноземными, традиции призвания варягов на царствие в стране не имелось, а то, что заморские принцы привезут с собой своих сподвижников, с которыми ништяки делить придется... Кому сдались эти "понаехавшие"? Вспомнили, да забыли сразу, будто и не было их никогда.

Из местных выбрать тоже никак не получалось. Наибольшим авторитетом пользовались царский казначей (трудно не иметь авторитет сидя на мешке с деньгами), пара бравых князей-генералов и Главный министр, что тоже вовсе не удивительно, а также владетель многочисленных золотых и железных рудников, князь Ливарийский.

Были и другие уважаемые люди в столице, куда уж без этого, но традиция предписывала назначать в регенты именно князя, так что им приходилось лишь способствовать свои ставленникам.

Имелся, правда, еще вариант — назначить на эту блатную должность примаса, но ему, последнее время, все больше и больше сил приходилось тратить на борьбу с внутрицерковной оппозицией. Поздний вызов "чудотворного" брата Шаптура ко двору тоже ему в вину поставили. Ну и какой дурак в таких условиях стал бы его продвигать?

В общем, время шло, лада в столице не было, в горных долинах тайно, а в равнинных поместьях и почти открыто, созывались дружины, хотя решить дело миром надежду все еще сохраняли.

Поди знай, как бы все повернулось в дальнейшем, да только после попытки неизвестных нагло выкрасть из дворца обоих царевичей лопнуло терпение у командира Блистательных.

Ночных визитеров он со своими подчиненными тщательно нашинковал, — в результате, правда, его Железная Рука малость заржавела, — но совет князей подвергся реальной угрозе быть арестованным в полном составе.

Латмур, как я уже говорил, авторитетом пользовался. Ему даже тон, которым он донес до высшей аристократии свои мысли, простили — особенно в свете того, что не претендовавших на регентство князей они, мысли эти, вполне устраивали. Паломники сказывали, что совет князей потом совещался три дня.

Пировали при этом, поди, гады. А у нас пост и молебны на месяц растянули. Хорошо рыбная заначка была, а то того гляди мы с Тумилом и околели бы. Братию под конец всем личным составом ветром шатало, так что в последний день святой голодовки я ухватил послушника, и таких мы с ним карпов натягали — едва в тележке приперли.