Третья сила

Согласно принятой в России системе осуществления разведывательной, специальной и контрразведывательной деятельности, практически каждый министр или глава ведомства являлся главой соответствующей службы.

Министр внутренних дел отвечал за разведывательную и контрразведывательную работу Департамента Государственной Охраны. Круг вопросов, находящихся в ведении Департамента Государственной Охраны предопределил его специальный статус. В нем были сосредоточены все дела, связанные с разведывательной и контрразведывательной работой, революционным, противоправительственным и оппозиционным движением, и борьбой с ними. Огромная важность для правительства этой сферы деятельности Департамента, обусловила предоставление Государственной Охране более широких прав. В то же время, большой объем выполняемых им работ, делал его учреждением в учреждении. Он имел довольно большой штат и совершенно особую структуру. Департамент делился на отделения, каждое из которых по своим функциям, численному составу и организацию работ мало чем отличалось от любого из делопроизводств министерства. Военный министр отвечал за работу особого делопроизводства отдела генерал — квартирмейстера Главного Управления Генерального Штаба; политическая разведка действовала под руководством министра иностранных дел. При министре имелся тайный Цифирный комитет, о существовании которого было известно всего нескольким людям. Все члены Цифирного комитета числились по штатам других подразделений МИДа. Цифирный комитет состоял из секретной канцелярии, в сферу деятельности которой входили дела, относящиеся к международной полиции, шпионажу и контршпионажу, и двух Экспедиций. Первая (Цифирная) Экспедиция занималась разработкой и изготовлением новых шифров, ключей и кодов для Министерства, шифрованием и дешифрованием всех текущих бумаг ведомства, Вторая (Дешифровальная) — ведала дешифровкой перехваченных иностранных депеш, дипломатических кодов, ключей и шифров. Дешифровальной части также подчинялся "черный кабинет" — служба перлюстрации иностранной дипломатической почты. Экспедиции возглавлялись управляющими, при которых были помощники. Свои отделы разведки и контрразведки имели морской министр и начальник Главного Штаба ВВС, министру связи, почт и телеграфов подчинялся Департамент правительственной связи, у министра финансов была собственная Информационная часть, занимавшаяся сбором сведений о валютном и финансовом положении иностранных государств (ее курировал товарищ министра по внешнеэкономическим вопросам). Министру финансов также подчинялись Отдельный Корпус Пограничной Стражи, имевший собственные разведывательное и контрразведывательное отделения и Департамент таможенных сборов, располагавший небольшим контрразведывательным аппаратом. У министра юстиции был небольшой секретный аппарат — Международный отдел, у министра печати имелся цензурный комитет, а на министра промышленности и торговли работала Заграничная Часть, попросту говоря — экономическая и научно — техническая разведка. И даже у Дворцового Коменданта, подчинявшегося формально министру Государева двора и уделов, а по факту — лично государю, была своя секретная служба, — Особый Отдел Осведомительной Агентуры.

Это разделение носило в основном номинальный характер. Предоставляемые министрам разведывательные сводки поступали, как правило, непосредственно от аппарата, добывающего информацию. Министры исправно направляли отчеты и сводки князю Новосильцову. Ивану Андреевичу вменялось в непосредственную обязанность рассматривать окончательные варианты выходных документов. Но он не руководил работой разведывательных и специальных служб, хотя фактически для контроля их деятельности располагал собственным, небольшим аппаратом, в который входили пять отделений по рассмотрению прошений, информационное отделение, отделение юрисконсульта, секретарская часть и отделение финансового ревизора. Да и министры норовили докладывать все самое "вкусное" в обход князя, напрямую. В итоге, должность координатора секретных служб представляла собой почетную синекуру для человека, пользующегося высоким уровнем доверия со стороны государя, лично преданного ему, но отошедшего, в силу преклонного уже возраста, от важных государственных дел и не игравшего практической роли в деле осуществления непосредственного функционирования "секретного аппарата". Его компетентность, профессионализм, опыт играли роль не более чем вторичных факторов. Тем не менее, в политической канцелярии оседали кое — какие важные информации.

Акинфий Иванович Бутурлин, между прочим, дважды упомянутый в московском журнале "Мужской клуб" в числе десяти самых элегантных мужчин России, высокий стройный человек, с орлиным носом и выцветшими, редеющими волосами, держался по — щегольски прямо, не желая поддаваться старости, однако чувствовалось, что это стоило ему немалых усилий. Большие, неопределенного цвета глаза смотрели сосредоточенно, напряженно, но не без юмора. Действительная роль Акинфия Ивановича Бутурлина при царском дворе была недостаточно ясна, но то, что она была велика, сомневаться не приходилось. Он являлся "царевым дядькой" — воспитателем и наставником наследника престола, а по сути занимался изучением условий ликвидации опасных уязвимых мест в обеспечении "охранения" державы. К уязвимым местам относилось многое: козни внутренней оппозиции, происки политической эмиграции, террор, проницаемость западных границ, ограниченный выход в океан, отсутствие надежных союзников, стратегических опорных пунктов за пределами государства, недостаточность военно — промышленной базы и много чего еще. Акинфий Бутурлин осуществлял негласный контроль за "верхами", причем основным занятием его было выявление казнокрадов и мздоимцев, совершавших хозяйственные прегрешения, и только потом шли "измена", "извод", "воровство" и прочее. Он пользовался особым доверием государя, поручавшего ему дела секретные и деликатные, о которых ничего не давалось знать даже ближнему кругу. Это негласно закрепило за ним статус влиятельного сановника, находившегося в тени и делало его одним из самых могущественных людей среди окружения царя. Бутурлин был своего рода "ревизором" царя, которого бросали туда, где был нужен хозяйский глаз, присмотр, где нужно было встряхнуть, разобраться с недостатками. А где любят ревизора, особенно честного и неподкупного? Кто такого любит? Особенно такого, кто не стесняется сказать все в глаза, кто не боится испортить отношений, в том числе и с вышестоящим руководством, который, к тому же, очень скор на расправу, даже и самую жесткую.

Витиеватое старорежимное имя получил Бутурлин в честь своего предка, Акинфия Бутурлина, царского воеводы, во время войны с поляками, в 1624 — м году осажденного в Мстиславле — город был взят польским войском и сожжен; воевода заперся в соборной церкви и сгорел вместе с ней, предпочтя смерть пленению...

Никто и никогда не пользовался таким влиянием и такими возможностями, как Акинфий Иванович. Талант? Энергия? Об организаторских способностях его говорить было можно, но, занимаясь делами государственными, Бутурлин одинаково выигрывал и проигрывал данные ему поручения. Вопрос был в другом — ни один проигрыш не пошел ему во вред, не вызвал царского недовольства или опалы. Принадлежавший к строго православной московской семье, он пользовался благоволением государя. В столице Бутурлин входил в интимный кружок наследника престола, относившегося к нему с большой симпатией. Это был человек тонкого ума, высокой образованности. Он оказывал посреднические услуги, устраивал нужные знакомства, посещал светские рауты, балы, приемы и делал еще много чего, не слишком важного, но с мишурой и блеском. Он был незаменим — почтенный седовласый старец, чье предназначение — поддерживать равновесие и сглаживать острые углы. Все эти качества делали Акинфия Ивановича фигурой, привлекательной для всех политических группировок в "сферах". Но все это было, что называется, на поверхности. В его безликий, хотя и роскошный кремлевский кабинет стекались информации обо всех, кто хоть как — то был на виду, то есть имел реальную силу.

...Царская столовая была обставлена уже во вкусе наследника престола: вощеная мебель из массивного дуба, обои оливкового цвета, на стенах — старые гравюры со сценами из жизни животных. посуда, расставленная на простых белых салфетках была старинного серебра и гарднеровского фарфора.

* * *

*

-Государь, повелите слово молвить, — в соблюдение чина, торжественно — старинно сказал князь Новосильцов и поклонился. — Мы слуги царевы, и от святых отцов сказано: царю царство держати и власти имети с князи и с бояры...

Традиция была соблюдена, совещание "Ближней комнаты", доверенных государевых советников, началось. Все было тихо, мирно, уютно и вполне по — домашнему. Когда Акинфий Иванович Бутурлин с серьезной миной на лице посетовал на малочисленность застолья, Новосильцов спокойно отозвался:

-Пусть уж как можно меньше народу знает про наше чревоугодничество.

-Оттого, видно, и собрались здесь? — спросил Бутурлин. — Незаметно, спокойно...

-Неказисто, доброго слова не стоит... — засмеялся добродушно государь, приступая к трапезе. — Так безопасней.

Бутурлин только руками на это развел:

-Раньше народ был как крепость духовная, сильный помощью Бога и молитвы. А сейчас мы как лавка, что торгует вразнос. Заходи, кто хочешь, предлагай, что хочешь, бери, что хочешь! Нужно быть крепостью, посты соблюдать, молиться помногу, не грешить. А это весьма трудно.

Говорил это Акинфий Иванович с самым серьезным выражением лица и не ясно было — дурачится или на самом деле так думает.

-Стол — то какой богатый накрыт... — добавил он, и стало понятно, что все — таки дурачится. — Сплошная седмица, пост отменяется.

Новосильцов невольно покосился на стол, не выдержал: розоватые гусиные паштеты в теплом салате, окорок молодого кабана с брусникой произвели впечатление.

Царь заметил взгляд, брошенный Новосильцовым на стол. Усмехнулся, сказал:

-Алексей сегодня в Завидово настрелял. Кабанчика...Собственно, котлет по — киевски обещано не было. Французы вообще говорят: "Кто спит — тот ест", то есть выспаться — это все равно, что плотно поесть. Имеется в наличии похлебка по — петровски, красная икра, фуа — гра, масло, горячие калачи. Наедитесь до отвала и досыта, уверяю вас. Скопидомная экономность Европы нам не присуща. У нас ширь, размах, богатство. Молочные реки и кисельные берега.

-И простота. — добавил Бутурлин.

-Верно. И простота. Пища должна быть простой, но отменного качества. — сказал царь. — Ежели это ветчина, то пусть будет хороший кусок свежайшей нежирной ветчинки. Ежели отбивные — то настоящие. Ежели картошка, элементарная картошка — то пусть ее подают с хорошим вологодским или финляндским маслом...Икорку берите, господа, паюсную...Хлеб, масло. Хлеб еще теплый...

-Неплохо было бы и выпить чего, ваше величество... — аккуратно вставил Новосильцов.

Он сидел прямо, не наклоняясь к тарелке, почти вертикально поднося вилку ко рту, как делают благовоспитанные англичане.

Царь благосклонно кивнул головой — оба государевых гостя "прилежали хмельного пития", как в старые времена обычно говорилось.

-Что именно выпить? — спросил Федор Алексеевич.

-Только водку, только ее голубушку...

...Обед был изысканным и обильным. Деловой разговор не начинался, говорили за столом о пустяках, и по всему было видно, что главное должно быть произнесено после обеда. Хорошо было и просто так сидеть, ни о чем не думая. Сидеть, обедать неспешно, пить чай, а после курить папиросу или сигару. Все были довольны друг другом — Новосильцову и Бутурлину их нынешнее положение давало не только многочисленные жизненные блага, но и ощущение полной, непосредственной сопричастности к власти, возможности влиять на принятие государственных политических решений; царь же, которому в последние год — полтора все труднее и труднее давались самостоятельные решения, нуждался в услугах этих доверенных и преданных ему лично людей

-Читывал на днях один феерический опус некоего Трауберга. — сказал государь, — про одного американского ученого и его фантастическое изобретение: добычу "голубого угля" из воздуха. Мне князь Шелешпанский присоветовал.

-Шелешпанские — князья нарочитые, люди родословные... — засмеялся Новосильцов.

-Присоветовал. Оказалось — типичная бульварщина, пинкертоновщина. Но читалась на одном дыхании.

-Я тоже читал подобное, ваше величество. — закивал Бутурлин. — У Всеволода Иванова, кажется...Что — то про международные приключения русского матроса Павла Словоохотова и его дрессированного медведя Рокамболя.

-Удивительно, как наши писатели наловчились сознательно пародийно — иронически брать жанры и штампы авантюрного романа под стилизацию.

-Как? И вы читали эту повесть? — воскликнул государь. — Мы с вами, стало быть, только вдвоем знаем о ней?

-Ваше величество, я вообще был уверен, что это переводная литература. — сказал Бутурлин. — Но потом вспомнил, что у нас в России до недавнего времени не существовало ни общих пособий по переводу, ни специальных работ по теории перевода. Посему, подумалось мне, и переводить было некому.

-Это поразительно. Честное слово — поразительно. Писатели, писатели, я не устаю восхищаться ими. — произнес государь.

-Иногда мне кажется, что русских писателей и поэтов следует прогонять через каторгу, арестантские дома и ссылки. — сказал с усмешкой Новосильцов. — Вот взять этого поэта, крестьянского самородка и городского хулигана из Рязани, Сергея, Есенина. Два года тому назад закатали его в тюремный замок, продержали с полгодика и выслали к чертям собачьим в родные пенаты, в Криуши. Но зато всю дурь из головы выбили одним мигом! От пошлятины освободили, от вкусовщины! Какую поэму написал — "Душа"! Патриарх Иоаким, читал, и говорят плакал при этом...И с женщинами разобрался — Айседора Дункан к нему вернулась, теперь на пару жнут и сеют доброе и вечное, школу открыли...Нет, кое — кому тюрьма только на пользу, мозги вправляет как следует. Еще бы Маяковского приструнить, футуриста и охальника, но он сейчас по миру путешествует, глаголом жжет сердца людей в Мексике и в Америке. Приедет — обязательно надо посадить месяцев на семь — восемь. Глядишь, тоже озорничать перестанет, развратничать не будет...

-Так вы, поди слыхали — нынче в ночь, в гостинице "Мадрид — Лувр", что на Тверской, Анна Мар скончалась. — сообщил Акинфий Иванович Бутурлин.

-Анна Мар? — царь нахмурил брови. — Знакомое что — то...Кто она?

-Писательница, ваше величество. — кротко ответил Бутурлин. — Сейчас это имя почти ничего не говорит, а в прежние времена, лет десять назад — это было достаточно громкое и, пожалуй, одиозное имя. Ее романы были весьма ходким товаром, они сыграли немаловажную роль в синематографе. Она внесла в русскую литературу болезненный патологический излом и чувственный экстаз.

-А, что — то такое припоминаю...Оком милая блуда ради..."Женщина на кресте" — она написала, верно? Помню, помню. — государь Федор Алексеевич закивал головой. — На продолжении четырех печатных листов герой сечет розгами героиню и героиня его за это "обожает". И, что же, умерла?