— Прости, я не успела позвонить, — взволнованно ответила она, когда Виктор забирал у нее неизменный атрибут советской женщины, оказавшийся, впрочем, не слишком тяжелым. — Публика долго не отпускала.
"Значит, ученые у них ядерную угрозу не контролируют. Ну да, конвергенция-дивергенция, ответственность политиков, зачем тут дергаться, это мешает карьере. Че тут думать, делаем, а наверху — только в гуманных целях. И фантасты крутились в среде не диссидентов, а верноподданных."
Контролерша машинальным движением оборвала два сине-зеленых билета. В огромном фойе "Победы" уже не играл джаз; на полотно экспонировали виды Брянска из диапроектора, и похожий на секретер музыкальный автомат крутил за полтинник Мануэля. Под звуки "Tonight" перед эстрадой дергались молодые парочки, оставившие на креслах пальто и куртки.
— Рано пришли... Я рано пришла. — вздохнула Соня. — Поставь сумку, тебе, наверное тяжело держать. Там халат и кое-какие вещи.
— Пойдем в буфет. Возьмем шампанского или коктейлей.
— В кинотеатре алкоголь запрещен. Только пирожные и шоколад.
— Возьмем пирожные и шоколад. У вас тут очень экономно живут.
— Везде экономно живут. Шиковать неприлично.
— А как же сталинские квартиры?
— Те, кто там живут, тоже не шикуют на публике.
— Интересно, что говорят американцы, когда приезжают к нам?
— Они говорят, что русские очень рациональны. Слышал, Форд недавно построил совместное предприятие с ЗиЛом?
— Микроавтобусов "Циклон"?
— "Космоплан". Хорошо идут в Америке. Косыгин сказал, надо иметь у нас немного образцовых капиталистических предприятий, чтобы учиться опыту.
— Следишь за новинками автопрома?
— Все следят. Просто ты не смотришь телевизор. Пока не смотришь. В Союзе скоро все будут смотреть телевизоры, даже на Чукотке, через спутник.
Фильм оказался потрясающим. Не то, чтобы они с Соней хохотали полтора часа, хотя зал то и дело взрывался от хохота — нет, дело не в этом... Это надо видеть. Надо погрузиться в эту атмосферу пессимизма, недоверия, разочарования и цинизма, созданную великим режиссером. Надо видеть эти сцены, то погружающие зал в мрачную темноту, то, наоборот, создающие контрастными планами чувство потустороннего, фантастического мира, перекрещенного косыми линиями оконных переплетов, так похожими на тюремные решетки. Надо ощутить себя потерянными в огромном городе, городе дождя, с блестящими от воды стенами зданий и тротуарами, с отражениями фонарей в лужах, с каплями в свете фар. Надо прочувствовать это медленное нагнетание напряжения от эпизода к эпизоду, вплоть до появления призраков. Надо было слышать эту музыку — прекрасную музыку Андрея Петрова, доводящую зрителя до чувства элегантной безнадежности.
Наверное, нет смысла лишний раз напоминать читателю о прекрасной игре Никулина, Евстигнеева, Папанова и Миронова. Читатель видел этих актеров и может представить. Точно так же не надо знакомить читателя с блистательной Фаиной Раневской, сыгравшей роль комендантши, или рассказывать о том, с каким неподражаемым шармом Ирина Скобцева воплотила образ вдовы убитого академика. Пожалуй, стоит лишь потратить два слова на то, что именно Рязанов этим фильмом хотел сказать.
С повестью в нашей реальности фильм разошелся. Картина получилась не просто о фальсификации истории, и не просто о том, что ушедшие великие люди, к сожалению, не могут прийти в будущее и предъявить счет за опороченную честь и достоинство. Фраза Ростовского в повести о том, что управлять историей "не только можно, но и нужно" в фильме превратились в целый монолог о необходимости манипуляции массой, причем со ссылками на зарубежный опыт.
В финале, как у Дюрренматта, было поставлено жирное многоточие. С одной стороны, назначенный на место Зубарева "человек со стороны" (актер Михаил Погоржельский) недвусмысленно намекает карьеристу Ростовскому, что "негры" для написания монографий ему не понадобятся, а с другой, в ответ на гневную тираду молодого и принципиального научного сотрудника Антона двусмысленно отвечает: "Вы правы. С перегибами пора кончать. Меня для этого и направили. Теперь мы будем работать по-новому. Без этих грубых подтасовок, на подлинной научной основе".
То ли новый начальник всерьез хотел очистить историю и педагогику от политических манипуляций, но опасался высказать это прямо, то ли просто собирался манипулировать дальше без явных прогибов, сохраняя вид научной объективности, сказать было трудно.
Виктор периодически переводил взгляд с экрана на Соню. Сложный философский подтекст фильма ее мало интересовал; она сопереживала героям, по-детски искренне смеясь над их комичными положениями, иногда просто аплодировала. Как хорошо, что здесь не ходят в кино с попкорном, подумал Виктор, он весь бы был рассыпан по полу.
"Если она тоже играет, у нее талант круче, чем у Скобцевой..."
— Ноябрь, а еще тепло, — вздохнула Соня, когда толпа зрителей после сеанса вынесла их в ночь, полную запаха прелого листа и света фонарей на аллеях Пушкинского парка, — зима кислая будет. Как фильм, понравился?
— Рязанов гигант. Я не ожидал, что такое можно снять. Смело, очень смело.
— У него всегда сатира. Козлов в прошлом году сказал по телевизору, что наша историческая наука не должна быть флюгером, который крутится, куда ветер дует. Вот он и снял кино.
— Это связано со "сменой вех"?
— Конечно. Раньше в учебниках писали то, что скажет партия. Теперь партия будет говорить то, что ученые напишут в учебниках.
— То-есть, будут прикрываться научной мыслью?
— Опираться. Научная мысль развивается, появляются новые теории. Конечно, ученые должны понимать свою ответственность перед обществом... Короче, по телевизору так объясняли.
Прекрасные времена, подумал Виктор. Времена, когда люди говорят "так сказали по телевизору". По телевизору плохого не скажут. Пройдет лет сорок, и они будут говорить "я нашла в Интернет".
В глубине аллеи, за прямоугольной чашей фонтана, заваленной до весны потемневшей листвой, в свете фонарей тихо грустил Пушкин. Над деревьями кремлевским созвездием сияли красные огни на вершине парашютной вышки, и над ними, среди неярких звезд, медленно ползли огни транспортного самолета.
— Пошли через Брод. В парке уже темно, — сказала Соня, и потянула Виктора на асфальтовую дорожку вдоль высокой ограды, за прутьями которой дремал особнячок в стиле модерн, окруженный детскими горочками, песочницами и качельками.
— Могут напасть?
— Можем напугать влюбленных. Пусть себе целуются. Ты знаешь, в девятиэтажках на Молодежной обещали скидки.
— Лишь бы войны не было.
— Война... — Соня зябко повела плечами, — война, война... Иногда мне кажется, мы уже привыкли жить на вулкане. Мы все спокойно говорим о войне, о ядерном оружии, и обсуждаем между собой, что будет носиться будущим летом и как лучше расставит мебель в квартире. Думаю, из Белграда, если что, артистов и специалистов вывезут.
— Надеюсь. Если я что-то понимаю в этом мире, заварушка начнется не там.
— Уже началась.
— Сегодня?
— Давно. Пока мы ходим в кино, репетируем, ездим на природу, в Индокитае американцы жгут напалмом деревни. Каждый день сотни людей гибнут ради нас. Не из-за нас, а ради нас. Наши испытывают новые ракеты, китайцы получают закаленный в боях командный состав, и все потому, что американцы решили покорить несколько маленьких гордых народов. Или стереть их, как фашисты. И мы все знаем, что эти заживо сгоревшие женщины и дети спасли сотни тысяч наших женщин и детей, может быть, миллионы. И спокойно выбираем на Куйбышева лиловый кримплен, и думаем, будет ли он к лицу... У Рязанова, наверное, наболело.
— Но вы же можете действовать на души. Своими песнями, музыкой.
— Как раз сегодня и было. "Что потерял ты здесь, парень, из теплого штата Невада? Слышишь, как мать рыдает, увидев твои награды?" Просили исполнить на "бис". А потом они расходятся и обсуждают новостройки. Видишь "Журавли"? — она кивнула на горящие в ночи огромные окна фабрики-кухни. — Народ отдыхает и танцует шейк.
— Может, там свадьба, — возразил Виктор. — Не отменять же ее. И я очень рад, что кримплен не дефицит, и никто не ворчит, что советская власть не может обеспечить народ тканями. Якобы не может обеспечить, конечно.
— Только не говори, что наш кримплен имеет всемирно-историческое значение. Это у тебя от тридцатых. Отсталые элементы не хотели замечать достижений. В тридцать седьмом тебе было двадцать лет... Ты помнишь тридцать седьмой?
— Я помню тридцать восьмой.
— Все равно. Сейчас отсталых элементов нет. Теперь достижения во всем. Жить надо в настоящем времени. Если человек долго живет в другом времени, он теряет свое.
...Одинокое окно эконома долго горело на бледном фасаде, освещенном газосветными трубками фонарей, и рыжая луна, уходящая за кромку леса над куполами Троицкой церкви, была похожа на это окно. Завершалась неделя, и Виктор еще не знал, что принесет ему следующий день.
29. Маски сброшены.
— Вас не подвезти?
Корин стоял у знакомого бело-голубого "Циклона", затормозившего на углу Почтовой.
— Да я вообще в гастроном иду... Я зачем-то понадобился?
— Скорее мы вам понадобились. Вы ничего не хотели бы нам сказать?
Прозрачное, светло-голубое небо чашей висело над Бежицей. Хриплый гудок маневрового донесся со станции. Пахло дровяным дымком и где-то в соседнем дворе слышались крики ребятни: "— Вада! — Нет, не вада!"
Внезапно Виктор почувствовал, что он смертельно устал от ожидания непонятно чего. Так бывает, когда до зарезу надо сделать какую-то работу, и после длительных попыток начинаешь понимать, что от тебя совершенно ничего не зависит.
— Да, конечно. Если ко мне есть какие-то вопросы, можно меня просто вызывать и спросить, а не присылать Вочинникова с какими-то неопределенными намеками? Чтобы можно было отвечать просто существительными и глаголами — он встретился, она сказала, он передал?
Корин потупил голову в некотором раздумье. Было слышно, как урчит мотор "Циклона".
— Вочинников больше не будет вас беспокоить, — неторопливо произнес Корин, и после некоторой паузы добавил, — он арестован.
— Надеюсь, не из-за меня?
— Из-за вас. Ему предъявлено обвинение в шпионаже. Взяли с поличным, во время сеанса радиосвязи, когда он запрашивал у своих зарубежных хозяев разрешения ликвидировать вас.
— Поздравляю. Значит, это и был тот самый? И теперь... ну, это... все ясно?
— Да как вам сказать... Кстати, я вас не сильно напугал?
— Я уже морально подготовился.
— Ну, это хорошо. Тогда я познакомлю вас с одним хорошим человеком, который нам всем очень помог.
Он махнул рукой. Дверь "Циклона" хлопнула. К ним подошел молодой жизнерадостный брюнет в бежевом двубортном полупальто и шарфике в крупную шотландскую клетку. Очень знакомая одежда...
— Простите, это случайно не вы были на кафедре с этим... — Виктор повел рукой у своего подбородка. — Товарищ Григян?
— Позвольте представить, — произнес Корин. — Тофик Гасанович Дадашев, артист Москонцерта. Поскольку он уже выступал на публике, пришлось прибегнуть к небольшому маскараду.
— Вы? Тот самый знаменитый Тофик Дадашев?
Тофик Гасанович смутился и даже немного покраснел.
— Виктор Сергеевич, вы так говорите, будто я сам Вольф Мессинг. Я только год работаю.
— Ну, вы явно покрепче Мессинга... Так это, как его... вы теперь все знаете?
— Ничего мы не знаем, — сердито ответил Коорин. — Давайте сядем в машину, там не так холодно.
— Давайте по порядку, — начал Корин, устраиваясь на диване из винилискожи. — Благодаря товарищу Дадашева мы установили следующее. Во-первых, вы, Виктор Сергеевич Еремин, всерьез думаете, что вы из будущего, причем другого будущего, и вообще путешествовали по разным временам нашей истории. При этом вы абсолютно разумно полагаете, что с такими мыслями вас могут принять за сумасшедшего, и стараетесь вжиться в реальность. Но этого мало. Господин Вочинников, матерый агент ЦРУ, тоже абсолютно убежден, что вы явились к нам из будущего. В этом его убедил ликвидированный им агент, который сообщил о похищенном у вас радиотелефоне со встроенной микро-ЭВМ и принадлежностях к нему и каких-то непонятных деньгах "Банка России". По словам Вочинникова, агент ликвидировал гражданина Бородкова, который произвел кражу из камеры хранения. Сам агент проник в вашу квартиру и обнаружил в подоконнике тайник с принадлежностями к телефону. Практически сразу нашел. Есть такой местный обычай — класть монеты под подоконник.
— Да? — удивленно произнес Виктор. — А я и не знал...
— Также на совести этого агента и убийство Незнамовой — ему показалось, что она хочет выйти из игры, потому что ей не удалось добиться, чтобы вы остались у нее на квартире. Она должна была подмешать вам в чай специальное средство, и потом заявить, что вы принудили ее к вступлению в связь, чего она не сделала. Агент сообщил Вочинникову месторасположение тайника, после чего Вочинников столкнул его под поезд и начал попытку шантажировать вас двойником-предателем. Так что версия с загипнотизированным изобретателем отпадает. Остается вопрос, почему американские спецслужбы бросили целую сеть ради одного человека в городе, где есть целый ряд объектов, имеющих стратегическое оборонное значение?
— Так вы же видели мобильный телефон.
— Вы никогда не смотрели пьесу Робера Тома "Ловушка для одиного мужчины"?
— Смотрел два раза, двадцать лет тому вперед. Это имеет отношение?
— Вочинников ничего не обнаружил в тайнике. Тайник был пуст и Вочинников запаниковал. Он решил, что предметы и валюта попали к нам. Вы своим выступлением на кафедре вообще вынудили его потерять осторожность. В итоге резидента мы взяли, но у нас нет улик для подтверждения вашей версии. С медицинской точки зрения вы ничем не отличаетесь. Разве что хорошим здоровьем для своего возраста. Мочеполовая система как у тридцатилетнего мужчины, словно не было войны, голода и прочего. Но это может быть по разным причинам.
— А телепатия? Разве это не детектор лжи?
— Виктор Сергеевич, так называемый "детектор лжи" у нас считается незаконным методом ведения следствия, как и пытки. Он выявляет не истину, а субъективные представления о ней гражданина на бессознательном уровне. Представления, которые могут быть результатом внушения или самовнушения. То-есть, можно внушить человеку, в том числе и под гипнозом, что он убийца, затем проверить "детектором лжи", и он покажет, что тот якобы убийца. Это разновидность признания, а еще Вышинский в своем учебнике писал, что глубоко неверно смотреть на признание как на "царицу доказательств". Одним словом, если с Вочинниковым все более или менее ясно, то вам придется "жить в ожидании Элизабет", потому что неизвестно, то ли это неизвестное науке явление, то ли вам это внушили, а Вочинникова дезинформировали с целью какой-то пока неясной нам игры. Вочинников не видел никакого телефона с ЭВМ, и не знает, был ли он там, или это вымысел.
— Может, темнит, и вещдоки уже у американцев?
