Квинт Лициний 2

— ... удивительно и многообещающе, — продолжал соловьем разливаться академик, — что вам удалось сделать значимое открытие в столь юном возрасте.

— Леонид Витальевич, благодарю за столь лестную оценку, — воспользовавшись небольшой паузой, я перехватил нить разговора, — но вы же наверняка понимаете, что использованный мною подход растет из вашей же собственной работы от шестьдесят пятого года? Ну, той, где вы дали методику оценки множителей Лагранжа методом наименьших квадратов?

— Эк вы хватили... Нет, понятно, что все откуда-нибудь да растет. Но у вас, и это совершенно очевидно, получилась оригинальная работа. И для вас это не случайная находка. Уж я-то в этом разбираюсь, поверьте.

Мама, чуть дыша, счастливо млела у мембраны.

— Вы уже решили, где будете учиться после школы? — неожиданно спросил он.

— В Петродворцовом общевойсковом командном, — сорвалось с моего языка.

Мама испугано шарахнулась вбок. Трубка озадаченно замолчала.

— Эээ... — академик был явно обескуражен, — почему туда?

Я охотно пояснил:

— У меня отец военный... И дед...

Мама сделала страшные глаза и пребольно ущипнула меня за плечо.

— Это ведь не окончательное решение, да? — в голосе Кантаровича явственно слышалась неуверенность.

Я покаянно вздохнул и потер плечо:

— Извините, пожалуйста, Леонид Витальевич, шутка на языке не удержалась. Мне очень, очень стыдно.

На том конце сначала что-то хрюкнуло, а потом раскатился добродушный смех.

— Извините... — повторил я. Мне действительно было неудобно.

— Да ладно, — отмахнулся он, все еще посмеиваясь, — хорошо разыграли, натурально так. Я даже поверил. Так решили куда?

— Нет еще, не думал. У меня склонность к математике недавно прорезалась.

— Хех, "склонность", — опять развеселился на том конце провода академик, — хоть бы одному студенту на потоке такую "склонность"... Ладно, давайте подумаем, как нам лично встретиться — есть что обсудить. Я, к сожалению, появлюсь в Ленинграде только в конце апреля. Мне неудобно вас просить, но, может быть, вы сможете подъехать в Москву раньше? Сами или с родителями? Я бы организовал вам номер в ведомственной гостинице.

— Одну минутку, сейчас посоветуюсь, — сказал я и, прикрыв ладонью трубку, вопросительно посмотрел на маму, — давай, на весенних каникулах съезжу?

Мама быстро-быстро закивала.

— Да, — сообщил я Канторовичу, — на школьных каникулах могу самостоятельно приехать. Последняя неделя марта. Вам в это время удобно будет?

— Отлично! — с чувством откликнулся Леонид Витальевич, — замечательно. И пусть ваши родители совершенно не беспокоятся. Встретим, разместим, накормим, в театр сводим. Та-а-ак. Тогда перейдем собственно к вашему исследованию. Я предлагаю следующее: вот то ваше первое письмо я могу быстро, буквально в этом месяце, доработать в статью и передать Израилю Моисеевичу для опубликования в следующем же выпуске "Функционального анализа". И, параллельно, переведем на английский и отправим с сопроводительным письмом или в "Journal of Functional Analysis" или в "Combinatorica". А вот из второго вашего послания надо будет делать цикл статей — и это предмет отдельного обсуждения во время предстоящей встречи.

— Я не против совместной статьи, — отреагировал я.

— Что вы! — академик сорвался в фальцет, — что вы! Это совершенно, абсолютно и полностью исключено! Это — целиком ваш собственный труд, и только так он и выйдет. Даже думать бросьте на эту тему!

— Жаль, — заметил я философски, — ведь иметь хотя бы одну совместную статью с Канторовичем — это большая честь.

— Хех, а вы — тонкий льстец, молодой человек. Молодой, да ранний.

— Тонкий-тонкий, — подтвердил я многообещающе и покосился в сторону кухни, — а ем, мама жалуется, как будто солитер помогает.

В трубке забулькал смех. Потом он заговорил неожиданно серьезным голосом:

— Кстати, раз уж я до вас дозвонился... Мне не терпится задать один вопрос. Вот вы утверждаете, что использование более высоких степеней при решении вспомогательной задачи даст лучшую сходимость алгоритма на практических задачах. В целом, как по мне, так это очень похоже на истину, но надо будет все же погонять в экспериментах для перепроверки. Но сразу возникает вопрос, вы-то как это смогли определить? У вас же опыта практического применения этих алгоритмов быть не может?

"Ну, а что ты хотел? — мысленно поморщился я, — он если и не гений, то подошел к этому очень близко. Видит на три метра вглубь под тем участком математики, на который я встал."

— Так красивее получается, — я постарался наполнить голос уверенностью, — тридцать четвертая формула тогда очень хороша становится.

— Да? — протянул озадаченно собеседник, — Хм... Вас определенно надо с Гельфандом свести.

— Страшно, — признался я полушепотом.

— Почему?

Я замялся, подбирая слова:

— Слышал, что характер у него... того... сложный...

— Поверьте, вот лично вам это никак не может угрожать, — взволновано зачастил Канторович, — Израиль Моисеевич бывает порой излишне суров, это да... Но только к тем, кто не оправдал его надежд. И пусть даже планка его требовательности стоит в экстремально высоком положении, но вы-то явно проходите над ней. Впрочем, сразу оговорюсь, я пока не знаю его загруженности на ту неделю. Статью пошлю, а там — как отреагирует. Ну... Андрей, рад был телефонному знакомству. Жду тогда в гости. Звоните, как с датой определитесь и номером поезда. И запишите, пожалуйста, мой домашний телефон...

Я записал, и мы расшаркались, прощаясь.

Положил трубку и сделал глубокой выдох. Из мамы вырвался теперь уже громкий боевой клич, и она принялась радостно меня тискать, приговаривая умильно:

— Какой ты умный! Весь, весь в меня!

— Очень кушать хочется! — безнадежно подвывал я, взывая к ее совести, не сильно-то, впрочем, и вырываясь. Стыдно признаться, но эти незаслуженные похвалы почему-то были крайне приятны. Слушал бы и слушал.

Понедельник, 13 февраля 1978 года, день,

Ленинград, "Большой дом".

Жора толкнул дверь в комнату, что Блеер выделил для группы приданных в усиление местных оперативников. Со стула, торопливо одергивая пиджак, резво вскочил белобрысый парень. Совершенно замотавшийся Минцев с трудом вспомнил его имя и звание:

— Добрый день, Владимир, — улыбнулся, протягивая руку. — Как успехи? Что новенького накопали за прошлую неделю?

— Двадцать четыре свежих объекта, товарищ подполковник, — со сдержанной гордостью доложил тот и оживленно махнул в сторону висящей на стене карты города. — Вот, как раз флажки закончил втыкать.

Жора прошел к развалу канцелярских папок, что еле умещались на сдвинутых к окну столах, и с трудом удержался от тяжелого вздоха.

Группу усиления использовали, разумеется, "в темную": довели признаки искомого объекта, нарезали сектора, и теперь молодежь покрывала город петлями с азартом дорвавшихся до охоты спаниелей.

Все бы было ничего, но быстро выяснилось, что под покровом повседневной обыденности в городе хватало странностей — хватало настолько, что качественно проверить на возможную связь с "Сенатором" каждого выявленного не представлялось возможным. Поэтому Минцев еженедельно лично сортировал новый улов, формируя очередь на разработку.

Жора опустился на стул и устало махнул капитану рукой:

— Садись. Чайком богат?

— Конечно, — метнулся тот к тумбочке. — Вам покрепче?

— Совсем покрепче, — согласился Минцев и потер покрасневшие глаза.

— Сахар кончился, товарищ подполковник, — огорченно сказал оперативник, -леденцы будете?

Минцев бросил в рот кисленькую "Взлетную", хлебнул горьковато-терпкого чая и с блаженством вытянул гудящие ноги.

— Ну, кого набрали в этот раз? — спросил благодушно.

— Как всегда: изобретатели, экстрасенсы-целители, пара интересных психов, крупный выигрыш в спортлото, ну и мелочевка всякая, по линии прочих странностей, — и он сделал какой-то неопределенный жест рукой.

Жора с хрустом раскусил леденец и собрался.

— Давай, погнали с первой зоны.

— Товарищ подполковник, если разыскиваемая группа имеет оперативную подготовку, то указания на конкретные районы города могут носить намеренно-отвлекающий характер, — осторожно заметил капитан, и Минцев болезненно поморщился.

— Да это понятно, — протянул он, — но мы это все равно быстро перелопатить не сможем. Что-то надо ставить вперед, что-то отставлять на потом. Давай с наиболее, на твой взгляд, необычного.

— Тогда начну вот с этого, номер семьсот девяносто семь... Одиннадцатая Красноармейская улица, — Владимир, не вставая, развернулся к карте и уверенно ткнул длинной указкой в самодельную маркировочную булавку. — Кратов Юрий Витальевич, сорок лет, инженер. Не женат, детей нет, ведет замкнутый образ жизни. Есть указания на то, что способен чувствовать физическое состояние человека рядом с собой. Например, где у того болит или чешется. Может даже без жалоб больного указать на страдающий орган. Более того, способен ощутить психическое состояние — рядом с пьяным чувствует легкое опьянение, рядом с наркоманом попадает в поле его галлюцинаций.

— Что значит "есть указания"? — спросил Жора и сделал еще глоток.

— Сам Кратов свои способности не афиширует, но найдены люди, которым он помогал в случаях сложных заболеваний. Прослеживаются поразительные совпадения его заключения с последующими диагнозами в медицинских учреждениях.

— И как давно способности проявились?

— Лет двадцать назад.

— Еще что-нибудь из набора признаков есть?

— Нет, только вот эта необычная способность и район проживание.

Минцев прищурился на карты, взвесил услышанное, потом чуть покривился и махнул кистью:

— В отстойник его пока. Давай следующего.

Капитан мазнул папку зеленым фломастером и положил на край стола.

— Так, следующая... Вот она, восемьсот первый номер, Верейская улица. Киселева Наталья Владимировна, сорок один год. По образованию — фармацевт. Два года назад, после тяжелого менингита, появилась интересная способность: увидев, лично, или по фотографии, лицо человека, сразу в мельчайших подробностях вспоминает, когда и при каких обстоятельствах встречалась с ним ранее. Может описать все, вплоть до мельчайших подробностей. Помнит дословно сам разговор, интонации отдельных фраз, особенности одежды, погоды, места. Мы неоднократно скрыто проверяли эту ее способность, каждый раз она подтверждалась. Полтора года назад Наталья была принята на работу в Ленинградское Управление КГБ и прошла полный курс подготовки оперативного состава в нашей школе на Охте. В настоящее время является кадровым оперативником наружки, заслужила несколько благодарностей руководства.

Жора заинтересованно подался вперед:

— Семейное положение?

— Муж — преподаватель кафедры научного коммунизма Университета, кандидат философских наук. Два сына, пятнадцать и семнадцать лет. Отец — капраз в Кронштадте.

— Так... — глаза у Жоры блеснули, — о муже, сыновьях что дополнительно известно? Спортом занимаются? Фотоделом?

Капитан пробежал глазами по листу и поджал нижнюю губу:

— Нет ничего пока.

— Ладно, — Минцев повеселел, — интересный вариант. В ближнюю очередь их, на разработку.

— Третий десяток пошел, — меланхолично заметил капитал, чиркая по папке красным.

— Разгребем постепенно, — отмахнулся Жора, — выцедим город и разгребем. Есть еще что интересное по первой зоне?

— Да... — голос Владимира прозвучал неуверенно, — пара подростков еще. Первый... Вот: Измайловский проспект, Соколов Андрей, учащийся девятого класса английской школы. Весной прошлого года, после сотрясения мозга, в речи на уроках английского появился отчетливый американский акцент. С осени начал проявлять недюжинные способности к математике.

— Насколько недюжинные?

— Начал изучать программу института.

Минцев чуть заметно пожал плечами.

— В матшколах каждый второй грызет академические курсы. Кроме этого?

— Отец преподает в Военно-медицинской академии.

— Все?

— Все.

— В шлак, — решительно отмахнулся Жора.

На обложку легла зеленая отметка, папка легла поверх дела Кратова.

Жора решительно допил чай, и поставил сверху пустую чашку.

"Ничего", — подбодрил он себя, — "найду. Трое в разработке, три десятка в ближней очереди... Найду. Он где-то рядом, я чувствую".

— Так, — потер он руки. — Давай следующего.

Вторник, 14 февраля 1978 года, день,

Москва, объект "Высота".

— Нет, Юра. Нет, — Брежнев для убедительности прихлопнул ладонью по столу. — Все, вопрос решен.

— Леонид Ильич, — Андропов наклонился вперед и доверительно понизил голос, — политбюро единодушно в своем решении. Мы все просим вашего согласия на награждение. Это очень важный в своем символизме политический вопрос...

В глазах у Брежнева, под тяжелыми набрякшими веками, неожиданно заискрила смешинка.

— Юр, — протянул генсек, чему-то улыбаясь, — я все понимаю. И что Михал Андреич не вовремя загрипповал, и что тебя Костя попросил ко мне по этому вопросу зайти. И, даже, что ты сам искренне за это решение. Но нет. Я обдумал и решил. Все.

Он сцепил ладони перед лицом и поводил большим пальцем по губам, словно о чем-то заново раздумывая, а потом с чуть заметным сожалением повторил:

— Нет.

— Леонид Ильич... — оживился, почуяв слабину, Андропов.

— Дай сюда эту папку, — в голосе генсека неожиданно прорезалась сталь.

Юрий Владимирович тяжело вздохнул и нехотя подчинился.

Брежнев выдернул из папки тоненькую стопочку бумаг. Дальнозорко отставил, проглядывая, а потом с неожиданным ожесточением рванул наградной лист — раз, второй, потом, с усилием, третий. Скомкал, словно лепя снежок, обрывки и отправил ком в корзинку. Следом полетел и проект решения Политбюро. Демонстративно встряхнул ладони и с вызовом посмотрел на Андропова:

— Все!

Тот обреченно вздохнул:

— А с орденом-то что?

— Сдать обратно в Гохран, — решительно отмахнулся Брежнев, — и молиться, чтоб не пригодился.

Юрий Владимирович поджал губу — начало важной беседы сложилось неудачно.

Генсек, что с ним случалось не часто, ошибся — никто не просил Андропова протолкнуть подзависший вопрос. Напротив, это Юрий Владимирович провернул аппаратную многоходовку, поссорившись по дороге (слава богу, не серьезно!) с Устиновым и серьезно задолжав Черненко, и все ради того, чтоб лично уговорить Брежнева на вручение тому ордена "Победы".

И вот на тебе, все впустую! То, что сначала казалось легким капризом, обернулось категоричным отказом. И теперь вместо благодушного коллекционера наград напротив сидел весьма раздосадованный собственной неуступчивостью Брежнев.

— Ну, что там у тебя еще? — генсек нетерпеливо кивнул на две сыто раздувшиеся кожаные папки, что лежали, дожидаясь своего часа, справа от Андропова.

Председатель КГБ озабоченно потер лоб, решаясь. Затем, сказал, словно прыгая с обрыва:

— Леонид Ильич, считаю нужным проинформировать вас об одном важном и весьма необычном деле. Десять месяцев назад по ряду адресов поступили очень необычные письма. Все они были отправлены из Ленинграда и содержали, в числе прочего, информацию, которую, исходя из наших представлений, не мог иметь никто. Вообще никто!