"Хроники медузы"

Теперь Фэлкон тоже стал свидетелем этого.

Там, где линии поля пересекались и переплетались, были узлы и грани. Звездные отблески и протуберанцы, темные складки и расселины, рябь и вихри, которые двигались, соединялись и распадались на расходящиеся структуры. Фэлкону это напомнило полярные сияния, завесу ионов, попавших в силовые линии магнитного поля. Возможно, это был человеческий импульс — навязать цель и смысл там, где их не было, но невозможно было отделаться от ощущения, что в этой игре силы, материи и энергии есть что-то преднамеренное. Казалось, оно даже самоорганизуется вокруг них, надвигается, набирает силу.

— Орфей увидел здесь организацию, — сказал Фэлкон. — Жизнь. Живые структуры, сотканные из взаимодействий электромагнитных полей. Но ничего сознательного. Ничего, обладающего разумом.

— Да, именно это он и сообщил, — сказал Адам.

— Но если что-то прилетело изнутри Юпитера, чтобы бросить вам вызов...

— Что бы ни разбудил Орфей, оно не могло быть должным образом пробуждено. Его реакции не были скоординированы, что не свидетельствовало о разумном руководстве. Но это было тогда...

Формы приблизились к золотому фокусу, которым были Фэлкон и Адам, и танец форм и градиентов приобрел новую живость. И снова у Фэлкона возникло отчетливое ощущение, что за ним наблюдают, тщательно изучают, разгадывают, подобно тому как обломок затонувшего корабля может привлечь озадаченное внимание морских обитателей. Там не было ничего твердого, постоянно напоминал он себе, — только узелки электромагнитного потенциала, локальные концентрации энергии и импульса в самой среде водородного моря. Это было похоже на то, как если бы океанская вода организовалась в эльфов и фей.

И все же их уносило все глубже, увлекал за собой стремительный поток металлического водорода. Теперь они были во власти этого потока. Даже если бы захотели сопротивляться, его сила была слишком велика. Фэлкон задумался, сколько еще они смогут пройти, сколько еще продержатся.

Как оказалось, вскоре Адам озвучил еще одно предупреждение.

* * *

*

— Давление растет быстрее, чем ожидалось. Через некоторое время оно разрушит структуру, поддерживающую мои микроканальца. Это будет концом тебя как биологического организма. Но это не обязательно должно стать нашим концом.

— У тебя есть еще один трюк в рукаве? Какая-то другая экзистенциальная трансформация...?

— Я моделировал твои нервные импульсы. К настоящему времени чувствую, что прекрасно понимаю твои мыслительные процессы. Несмотря на тяжесть логического вируса, я уверен, что смогу... эмулировать тебя.

— Эмулировать?

— Я хочу сказать, что в моих силах заменить твои нервные сигналы кибернетической передачей. Твой шаблон останется. Но среда, которая поддерживала этот шаблон, изжила себя. Понимаешь, если только не удалить оставшуюся в тебе живую материю, я не добьюсь большей компактификации своей структуры микротрубочек...

— Ты имеешь в виду... избавиться от меня?

— Это непросто описать. Мы должны стать полностью кибернетическим образованием. Или умереть.

Фэлкон задумался. Теперь, оглядываясь назад, казалось, что его прежние жертвы были такими легкими. Отказаться от частей своего тела — почему он вообще колебался? Но это последнее объединение; избавиться от последних остатков жизни, как от отходов жизнедеятельности?

Но он все еще хотел жить. Путешествие еще не закончилось.

— Это произойдет мгновенно? — спросил он.

Тон Адама был доброжелательным. — Если хочешь.

— Нет, не хочу. Я хочу почувствовать, что меняюсь, если вообще можно что-то изменить.

— У нас еще есть немного времени. Мы еще не подошли к следующему порогу разрушения.

— Тогда делай это поэтапно. По кусочку за раз. А если не получится, береги себя, чего бы это ни стоило. Оставь меня позади.

Адам не ответил.

* * *

*

Так все и началось. Они оба должны были окончательно объединить органическое и механическое. Шаг за шагом Адам заменял нейронную сеть мозга Фэлкона чисто кибернетической эмуляцией. Мозговой контур за контуром, модуль за модулем, от гиппокампа до неокортекса. По мере того, как происходило каждое превращение, в окружающую матрицу из жидкого металлического водорода выбрасывались сероватые выделения: редкая химическая добавка, подумал Фэлкон, — новый аромат, который постепенно рассеивался, превращаясь в ничто. Человеческое пятно на Юпитере, которое вскоре было полностью смыто.

Он произнес про себя безмолвную мантру. Я все еще Говард Фэлкон. Я все еще Говард Фэлкон. Если бы он смог удержать эту мысль, никогда не терять ее из виду, то, как он полагал, смог бы убедить себя, что между ними была преемственность, что то, что произошло с его душой, привело к переходу от органического к машинному.

А если он окажется неправ, действительно ли это будет иметь значение? В любом случае, ненадолго. Независимо от того, какие изменения Адам претерпел в себе, всегда существовал предел его адаптации, предел, за которым сам Адам не смог бы выжить, независимо от того, приютил он Фэлкона или нет.

— Половина твоих нейронных связей теперь заменена, — сказал, наконец, Адам. — Ты сохранил ощущение собственной идентичности?

— Это чертовски глупый вопрос.

— Хм. Значит, ты остался самим собой.

Он так и думал. И хотя мог представить себе, что какая-то часть его мыслей теперь проносится по золотому ткацкому станку разума Адама, вместо того чтобы копошиться в вязких клубках ткани, ему казалось, что почти ничего не изменилось.

Почти ничего.

— Я чувствую... острее. Яснее. Для этого нет подходящего слова. Как будто проснулся с ощущением, противоположным похмелью. Не думаю, что до сих пор осознавал это. Как будто каждое предыдущее мгновение моей жизни я смотрел через слегка загрязненный объектив, который был слегка не в фокусе.

— Я могу внести некоторые стохастические ошибки в обработку твоего сигнала, если тебе так будет удобнее.

— Нет, спасибо, — сухо ответил Фэлкон. — Просто продолжай делать то, что делаешь.

Преображение продолжалось. Серое пятно от того, что когда-то было его бренным телом, улетучивалось на Юпитер, пока, наконец, не осталось ничего, что можно было бы отдать.

* * *

*

Так Говард Фэлкон завершил долгий путь, начавшийся с крушения "Королевы Элизабет". Он достаточно долго находился между двумя мирами, между человеком и машиной — был полезен обоим, но не вызывал доверия ни у одной из сторон.

Его в равной степени боялись.

Теперь он был единым целым с Машинами.

И внезапно он, вместе с Адамом, оказался окружен.

60

На Ио наступил и прошел крайний срок эвакуации.

С высоты окон обзорной галереи в медицинском комплексе хирург-коммандер Лорна Тем наблюдала, как со стартовых площадок поднимаются шаттлы. Каждый из них был восходящей искрой, балансирующей на ровной линии пламени асимптотического двигателя, сначала медленно, а затем с нарастающей скоростью поднимающейся к защитному экрану, окружавшему Ио. Теперь даже этот экран начал отодвигаться. Он стал помехой для эвакуации, и, кроме того, то, что стало с поверхностью Ио, теперь не имело значения. Машины могли бы превратить ее кору в море лавы, но двигатель внутри спутника продолжал бы функционировать.

Тем было обещано место на одном из этих вылетающих кораблей, но даже если бы такая возможность все еще оставалась — еще не все шаттлы поднялись вверх, — теперь она была настроена решительно и смирилась со своей судьбой. Оставшийся персонал, те, которые вызвались остаться, теперь заботился о пациентах, находящихся в сознании, и делал все возможное, чтобы успокоить их. Ни один из этих пациентов не был достаточно здоров, чтобы выдержать стресс, связанный с экстренным запуском шаттла, даже если бы для них всех нашлось место. Медицинский персонал решил, что, если пациенты не попросят об этом, эвтаназии и отключения систем жизнеобеспечения не будет — по крайней мере, до тех пор, пока они не почувствуют адское пламя, когда Ио начнет свое смертельное погружение в облака Юпитера.

И когда это время настанет, решила Тем, она охотно подчинится той же участи, что и остальные ее сотрудники, которые выбрали свою судьбу.

И вот, уже не в первый раз за последние часы, по зданию комплекса прошла глубокая сейсмическая пульсация, которая дошла сквозь пол и проникла в ее кости. Тем, стоявшей у окна, пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить равновесие — казалось, что пол накренился. То, что находилось внутри Ио, пробудилось к жизни. Его включали на все более длительные промежутки времени, и сила его воздействия возрастала. Затем пульсация прекратилась. Она не сомневалась, что все вернется, с каждым разом все длиннее и сильнее, а орбитальная траектория Ио уже изменялась.

Это была экстраординарная ситуация, подумала она. Когда она впервые совершила путешествие из дома на "лапуте" внутри Сатурна в Институт биологических наук на Мимасе, что привело ее в высшие эшелоны межпланетного медицинского сообщества, она никогда не думала, что ее карьера завершится полетом на спутнике навстречу его гибели...

Она подумала о Фэлконе. Интересно, жив ли он еще.

От него не было ни весточки с тех пор, как он прошел сквозь слой радиорассеивающего оборудования. Она сделала для него все, что могла, в этом нет сомнений. Подготовила его к тяготам экспедиции, а затем попыталась дать ему ключ к пониманию того, как Спрингер-Сомсы стараются его использовать.

Она не испытывала особой симпатии к Машинам, но в то же время и особой вражды к ним не питала. Что она ненавидела, так это войну, независимо от ее оправдания. И действительно ли Машины были такими чуждыми? Ребенком, на борту "Гинденбурга", она увидела человечность в Говарде Фэлконе, когда его механические глаза встретились с ее взглядом, и этот мимолетный контакт изменил ее жизнь. Если люди ошибались в Фэлконе, то не ошибались ли они и в Машинах? В конце концов, машины были созданы человеком.

Что ж, теперь это было под вопросом. Экспедиция Фэлкона ни к чему не привела — ни к хорошему, ни к плохому исходу, только к молчанию. И эта война, возможно, все еще будет вестись до своего ужасного конца. По крайней мере, если Машины еще не были выведены из строя, они, возможно, смогли бы дать отпор, но в любом случае сам спутник казался обреченным. Прощай, маленькая Ио, подумала Тем. Когда Галилей впервые обнаружил тебя, ты зажгла наше воображение и хорошо служила нам на протяжении веков. Но, в конечном счете, когда дело доходит до войны, ты для нас не более ценна, чем мы сами друг для друга.

Расходный материал...

В этот момент в стене зазвенела панель.

— Хирург-коммандер Тем. Получен запрос с описанием болезни. Пожалуйста, присутствуйте в кабинете.

Тем нахмурилась. Запись о болезни — сейчас? Серьезно? Доставлена к обреченному врачу на спутнике, который вот-вот должен быть уничтожен? Но у бюрократии межпланетной организации по оказанию медицинской помощи были приоритеты, выходящие за рамки войны между человеком и машиной.

Снова безапелляционный приказ. — Хирург-коммандер Тем в своем кабинете. Запрос от хирурга-адъюнкта Первиса с Ганимеда. Пожалуйста, примите участие...

Первис. Внезапно, с этой фамилией, все изменилось. Конечно же, Первис. Он вряд ли мог выбрать время хуже... Или, в зависимости от вашей точки зрения, лучше.

Улыбаясь, она направилась со смотровой галереи в свой кабинет.

61

Магнитные сущности обернули крылья силы и энергии вокруг золотого груза.

Фэлкон ощутил исключительную хрупкость своего нового воплощения — хрупкой, шаткой, наспех изготовленной конструкции, лишенной преимуществ многолетней эволюции, которая сформировала биологические создания. Однако те, кто сейчас окружал эту конструкцию, а вместе с ней и Фэлкона/Адама, бережно относились к ней.

Магнитные сущности были обязаны своим существованием титаническим электрическим силам, коренящимся в море металлического водорода. Но в локальном масштабе они также были хозяевами и формирователями этих сил, способными организовывать и координировать течение этого моря с ошеломляющей точностью. Теперь они заставили Адама двигаться в определенном направлении с определенной скоростью. Но они сделали это, ускорив среду, в которой двигался Адам, вместо того, чтобы непосредственно касаться хрупкой фигуры Адама.

— Таким образом, мы больше не падаем, — сказал Фэлкон.

— Да.

— Мы дрейфуем в ускоряющихся потоках металлического водорода. — Фэлкон представил себе картину: ребенок, выглядывающий из-за ограждения деревянного моста и ждущий, когда река принесет палку с другой стороны.

— Да, мы делаем это, — ответил Адам. — И разве это не чудесно? Кстати, что это было за изображение? Мост через реку...

— Книга, которую я когда-то читал.

— Я хотел бы взглянуть на нее. Возможно, покопаюсь в твоей памяти, пока не найду эйдетическое впечатление.

— Удачи.

Фэлкон знал, что он, в свою очередь, теперь способен получить доступ к некоторым переживаниям и воспоминаниям Адама. А почему бы и нет, ведь теперь у них общая ментальная архитектура? Их мысли смешивались и расплывались. Оставался Фэлкон, и оставался Адам, но это были империи с нечеткими границами. Он уже, сам того не сознавая, видел проблески того, что мог знать только Адам, — виды времен и мест, которые были доступны только Машинам.

Если бы только было время изучить эти новые отношения.

Адам заговорил снова. — Теперь мы движемся очень быстро. И снова снижаемся. Думаю, что внутренний Юпитер может находиться недалеко под нами.

— Продержимся ли мы достаточно долго, чтобы увидеть его?

— Я бы так не сказал, но у наших хозяев, похоже, другие планы. Они заводят нас глубже, чем я когда-либо думал, что это возможно.

— Хозяева? Мы пленники или гости?

— Возможно, и то и другое понемногу. Но мы еще не сошли с ума. Это должно обнадеживать, не так ли?

— Ты имеешь в виду отправленные тобой результаты исследований

— С другой стороны, возможно, послы так и не осознали, в какой момент они потеряли рассудок.

— Ободряющая мысль, Адам.

Магнитные сущности погружались все глубже, по-прежнему унося с собой свой хрупкий груз. Фальшивые небеса вокруг них темнели, приобретая оттенки малинового и красного, пока, наконец, красный не приобрел фиолетовый оттенок, а затем постепенно превратился в насыщенный темно-синий цвет окрашенного стекла.

И Фэлкон/Адам заметил под собой молочную пелену, вырисовывающуюся поверхность, пока еще неясную. Фэлкону вспомнилась плазменная завеса Машин — но, конечно, даже Машины не могли претендовать на эти невероятные глубины. Нет: молочная поверхность была ликом мира, медленно проступающим из темно-синего мрака.

Наконец-то они увидели это место, о котором говорил Орфей, в тех последних, едва ли заслуживающих доверия передачах. Внутренний Юпитер — твердое ядро газового гиганта. Ядро из камня и льда в двадцать раз массивнее самой Земли и имеет двадцать восемь тысяч километров в поперечнике, что более чем вдвое превышает диаметр Земли. И все же было абсурдно говорить о таких обыденных вещах, как камень и лед, сравнивать их с массой Земли, использовать примитивные мерила в километрах, когда небо было сделано из металла, давление на который составляло тридцать миллионов атмосфер, а температура была выше, чем на поверхности Солнца... Человеческий язык не приспособлен для внутреннего Юпитера.