"Ночи Белладонны и другие рассазы"

Затем что-то вспыхнуло. Это была короткая, яркая вспышка, которая возникла и исчезла почти сразу же, как только успела отразиться на моей сетчатке. Размышляя, не было ли это игрой воображения, я стояла у иллюминатора, пока не увидела еще одну вспышку. Чуть позже появилась третья. Они происходили не в одном и том же месте, но располагались достаточно близко друг к другу, чтобы не быть случайными.

— Вы спасли нас, — сказал доктор Грелле, говоря тихо, как будто мог разрушить какое-то священное заклинание. — Или, по крайней мере, указали нам путь. Когда вы со Струмой использовали грузовую пусковую линию для ускорения своих капсул, это повлияло на весь корабль. Небольшая, но ощутимая отдача, несколько снижающая его скорость.

— Это нам не поможет, — сказала я, испытывая некоторое мрачное удовольствие от того, что указала на ошибку в его рассуждениях. — Если бы у нас были полные грузовые трюмы, загруженные десятками тысяч тонн, тогда, возможно, мы смогли бы отправить достаточно груза вперед судна, чтобы изменить направление дрейфа. Но у нас этого нет. Мы не перевозим почти никакого груза.

На поверхности сверкнула еще одна вспышка.

— Это не груз, — сказала Мэйгадис.

Полагаю, я поняла это уже тогда. По крайней мере, какая-то часть меня. Но не та часть, которая была готова взглянуть правде в глаза.

— И что же тогда?

— Гробы, — сказал доктор Грелле. — Гробы для спячки. Каждый примерно настолько же большой и тяжелый, как ваша инспекционная капсула, и в каждом по-прежнему находится спящий пассажир.

— Нет. — Моим ответом было категорическое отрицание, хотя я знала, что ни у кого из них не было причин лгать.

— Есть неясности, — сказала Мэйгадис. — Пусковая линия находится под напряжением, и ее эффективность может быть не оптимальной. Но, похоже, корабль можно спасти, потеряв только половину списка пассажиров. — Какое-то отстраненное, чуждое сочувствие промелькнуло в ее глазах. — Понимаю, что для вас это трудно, Раума. Но другого способа спасти корабль нет. Кто-то должен умереть, а кто-то должен жить. И вы, в частности, должны быть одной из живых.

Вспышки продолжались. Теперь, настроившись на их ритм, я почти подсознательно ощущала толчки в обшивке корабля, происходившие примерно с той же частотой, что и удары. Каждый толчок приводил к тому, что грузовая пусковая линия выбрасывала еще один контейнер, движение корабля замедлялось на крошечную величину. Это производило ничтожно малый эффект. Но если сложить несколько тысяч ничтожно малых факторов, то из них может получиться что-то полезное.

— Я не дам на это разрешения, — сказала я. — Не ради спасения корабля. Не убийство, не самоубийство, не самопожертвование. Ничто этого не стоит.

— Все стоит того, — сказала Мэйгадис. — Во-первых, знание об артефакте — объекте — должно достичь цивилизации, а затем оно должно быть распространено. Оно не может оставаться тайной одной фракции или правительственного органа. Это должно быть всеобщим знанием. Возможно, таких объектов больше. Если они есть, их необходимо нанести на карту и исследовать, выяснить их природу. Во-вторых, вы должны говорить о мире. Если бы этот корабль был потерян, если бы его следы никогда не вернулись домой, всегда были бы предположения. Вы должны остерегаться этого.

— Но вы...

Она продолжила говорить. — Они приняли бы ваше свидетельство с большей готовностью, чем мое. Но не думайте, что это самоубийство для любого из нас. Это было согласовано, Раума, кворумом живых, как базовых людей, так и конджойнеров. Большая часть спящих пассажиров была приведена в чувство, чтобы их можно было опросить и взвесить их мнения. Я не скажу, что вердикт был единогласным... но он был вынесен, и с большим перевесом. Каждый из нас рискует. Автоматизированные системы корабля будут продолжать выбрасывать гробы до тех пор, пока дрейф не будет благополучно остановлен, с приемлемой погрешностью. Возможно, потребуется десять тысяч спящих или даже пятнадцать тысяч. До тех пор, пока этот момент не будет достигнут, выбор будет полностью случайным. Мы возвращаемся в спячку, зная лишь, что шансов выжить у нас больше, чем ноль.

— Этого достаточно, — сказал доктор Грелле. — Как говорит Мэйгадис, лучше, если выживет один из нас, чем никто из нас.

— Струму устроило бы, если бы вы перебили нас всех, — сказала Мэйгадис. — Но вы этого не сделали. И даже когда появилась надежда, что ремонт удастся завершить, вы рисковали своей жизнью, расследуя крушение. Экипаж и пассажиры оценили это действие. Они сочли это достойным похвалы.

— Струма просто хотел найти хороший способ убить меня.

— Это было ваше решение, а не Струмы. И наше решение окончательное. — Тон Мэйгадис был суровым, но не лишенным некоторого сочувствия. — Мы с доктором Грелле сейчас вернемся в заморозку. Наше бодрствование всегда было временным, и мы также должны полагаться на судьбу.

— Нет, — повторила я. — Оставайтесь со мной. Не все должны умирать — вы сами это сказали.

— Мы смирились со своей судьбой, — сказал доктор Грелле. — А теперь, капитан Бернсдоттир, вы должны принять свое решение.

И я это сделала.

Я верила, что у нас больше, чем просто шансы. Думала, что если один из нас выживет, тысячи других тоже вернутся. И что среди этих спящих, когда их разбудят, найдутся свидетели, готовые подтвердить мою версию событий.

Я была неправа.

Корабль отремонтировался сам, и я добралась до Йеллоустона. Как уже упоминалось, были предприняты огромные усилия, чтобы защитить меня при длительном пребывании в глубоком сне. Когда меня вернули к жизни, осложнения были минимальными. Я вспомнила почти все это с самого первого дня.

Но остальным — тем нескольким тысячам, которые были спасены, — повезло меньше. Одного за другим их выводили из спячки, и у одного за другим обнаруживали различные нарушения памяти и личности. Самые здравомыслящие из них, те, кто прошел через это с наименьшим ущербом, не смогли подтвердить мой рассказ с той достоверностью, которой требовало общественное мнение. Некоторые вспоминали, как их приводили в состояние минимального сознания, опрашивали относительно решения пожертвовать некоторыми пассажирами — как оказалось, большинством, — но их воспоминания были смутными, а иногда и противоречивыми. При других обстоятельствах подобные вещи были бы списаны на амнезию воскрешения, и на моем имени не было бы никакого пятна. Но сейчас все было по-другому. Как я могла выжить среди них всех?

Вы думаете, я не отстаивала свою точку зрения? Я пыталась. В течение многих лет я подробно рассказывала о том, что произошло, не жалея ничего. Я обратилась к собственным записям корабля, защищая их правдивость. Это было тяжело для семьи Струмы, оставшейся на Фанде. В конце концов, весть дошла до них. Я оплакивала то, что им пришлось вынести, узнав о его предательстве. Ирония в том, что они никогда не сомневались в моем рассказе, даже когда он обжигал их.

Но у нас на Фанде есть поговорка, о которой я говорила ранее. Стыд — это маска, которая становится лицом. Я также упомянула ее следствие — о том, как маска может настолько хорошо адаптироваться к своему владельцу, что больше не кажется неуместной или чужой. На самом деле, она становится чем-то, за чем можно спрятаться, — щитом и утешением.

Я очень хорошо отношусь к своему стыду.

Правда, поначалу это раздражало меня. Я сопротивлялась этому, возмущалась тем новым и искажающим образом, который это придавало моей жизни. Но со временем маска стала тем, что я могла выносить. Постепенно я все меньше и меньше осознавала ее присутствие, а потом в один прекрасный день вообще перестала замечать ее. Либо она изменилась, либо я. Или, возможно, мы обе пришли к какому-то странному соглашению, каждая из нас приняла другую.

Как бы то ни было, отказаться от нее сейчас было бы все равно что оторвать собственную живую плоть.

Я знаю, что это удивляет и даже шокирует вас. Даже с вашей ясностью ума, даже с вашими четкими воспоминаниями о том, как вас опрашивали, даже с вашими неопровержимыми доказательствами я бы не стала уповать на возможность прощения. Но вы недооцениваете меня, если думаете иначе.

Взгляните на город сейчас.

Башня за башней, словно столбы пыли в звездных яслях, уходят в ночную мглу, мерцая миллиардами огней, миллиардом жизней, связанных с ними.

Правда в том, что они этого не заслуживают. Они возложили это на меня. Я говорила правду все за эти годы, и мои слова уберегли нас от второй войны с конджойнерами. Те немногие, кто имел значение, те, кто имел влияние, приняли мои слова за чистую монету. Но многие другие этого не сделали. Я спрашиваю вас вот о чем: почему я должна утешать их тем, что меня оправдают?

Они могут спокойно спать со своей виной, когда я умру.

Я слышу ваше недоверие. Даже понимаю его. Вы пошли на это ради меня, пришли ко мне с благородным, бескорыстным намерением — в надежде облегчить эти последние годы, изменив общественное мнение обо мне. Это доброта, и я благодарю вас за это.

Но у нас на Фанде есть и другая поговорка. Думаю, вы ее хорошо знаете.

Запоздалый подарок хуже, чем его полное отсутствие.

Не могли бы вы сейчас оставить меня?

ЗАМЕТКИ К РАССКАЗАМ

НОЧИ БЕЛЛАДОННЫ

Я всегда намеревался вернуться во вселенную своего романа "Дом солнц", вышедшего в 2008 году, но для этого потребовался необычный толчок. Ко мне обратились замечательные люди из Subterranean Press (без которых этот сборник не существовал бы), чтобы узнать, не заинтересован ли я в написании рассказа, основанного на определенном художественном материале. Художник Дэйв Маккин подготовил портфолио с вдохновляющими, неземными изображениями, и различным авторам было предложено пролистать фотографии и посмотреть, нет ли чего-нибудь, что могло бы послужить основой для рассказа. Я уже был поклонником творчества Маккина, но приступил к работе с минимальными ожиданиями и без предварительного представления о том, какого рода вдохновение я мог бы искать. Однако одна картина поразила мое воображение. Это было фотореалистичное изображение странных полу-скульптурных форм, поднимающихся из воды. Это сразу напомнило один из мотивов "Дома солнц" и предшествующего ему рассказа "Тысячная ночь".

Довольно скоро у меня сложились наброски истории, в которой Лихнис, один из главных героев романа, был вовлечен в историю другой семьи клонов, помимо его собственной. Это меланхоличное произведение, пропитанное вечерним мраком, надеюсь, передает что-то от зловещей атмосферы, которую я нашел в оригинальной картине.

РАЗНЫЕ МОРЯ

Как я уже упоминал во введении, в моей работе есть часть, которая сосредоточена на реальных возможностях относительно недалекого будущего. Чаще всего, когда я начинаю писать, это мой выбор. Иногда, как в случае с этой историей, это само собой разумеющееся: издательство MIT Press, заказавшее этот рассказ, хотело, чтобы действие происходило всего через несколько десятилетий, основываясь на правдоподобных предположениях о вероятных социологических и технологических изменениях, которые нас ожидают.

В моем произведении рассказывается о том, что будущее мозговых имплантов, иммерсивного телеприсутствия и глобальной экономики с высокой степенью взаимодействия в сети не за горами. Есть космические путешествия, но они в основном за кадром. Основное место действия — пытающееся добраться до безопасной гавани в Чили автоматизированное парусное судно, на борту которого находится всего один человек-смотритель. Мне нравятся парусные суда, поэтому они появляются в моей работе с определенной регулярностью.

НА ВЕКА

В этой истории, сочиненной для редактора и составителя антологии Иэна Уэйтса "Назад в далекое будущее", рассказывается о грандиозном и, возможно, самонадеянном проекте, направленном на то, чтобы отправить послание в глубины космологического времени.

Космология — увлекательный предмет, но, признаюсь, мне всегда было трудно сопоставить ее грандиозные идеи и масштабы с художественной литературой. Однако иногда кажется, что что-то сходится. Эта статья появилась после прочтения статьи физика Лоуренса Краусса в журнале Scientific American. Статья показалась мне в равной мере увлекательной и пугающей, в ней излагается идея о том, что мы, возможно, живем в уникально привилегированный момент в истории Вселенной, который позволяет нам проводить измерения (и делать выводы), которые могут оказаться невозможными в дальнейшем при жизни галактики. Исходя из этого, я смог написать рассказ.

ЧАСЫ ПОСЕЩЕНИЯ

Идея его создания (написанного для журнала Economist) заключалась в том, чтобы представить сценарий ближайшего будущего, в котором одна или несколько новых идей будут использованы в реальной науке и медицине. Как и в случае "Разных морей", я воспользовался шансом исследовать еще один аспект иммерсивного телеприсутствия, но на этот раз с точки зрения медицинских возможностей. История должна была быть рассказана в относительно сжатых рамках, что, как мне кажется, помогло мне сосредоточиться на главном в повествовании. Если бы у меня было больше слов, думаю, возникло бы искушение чрезмерно усложнить историю, но иногда меньшее на самом деле значит большее.

МЕРТВАЯ ХВАТКА

Уважаемый редактор Ник Дживерс заказал этот рассказ для антологии об экзопланетах. Это звучит как краткое изложение, которое должно быть легким выбором: в конце концов, едва ли найдется выпуск New Scientist или Scientific American, в котором не было бы опубликовано какое-нибудь новое наблюдение, касающееся миров за пределами нашей Солнечной системы.

Вместо этого мне было очень трудно начать. Таким образом, я застрял и сделал то, что обычно делаю в таких случаях. Я порылся в файлах на своем жестком диске, чтобы посмотреть, нет ли там незаконченной истории, или набросков к ней, или нескольких заметок, которые, возможно, можно было бы переделать в соответствии с требованиями к новой части. И там была какая-то часть. Я начал делать заметки для короткого рассказа из вселенной Пространства откровений — "Соборы Фелки", — из которого так и не получилось ничего существенного. Но центральный мотив этой истории — огромные, похожие на горы массы, подвешенные в атмосфере газового гиганта, — показался мне достаточно интересным, и в итоге я написал это произведение.

ВЕСТИБЮЛЬ

Центральная идея этой городской истории ужасов не давала мне покоя несколько лет, прежде чем я нашел сюжет и персонажей, которые могли бы ее рассказать. В моем первоначальном представлении природа объекта была очевидна: какой-то инопланетный космический корабль или артефакт, который маскируется и, кажется, проходит мимо всех без комментариев, за исключением немногих, кто по-настоящему напуган. К тому времени, когда я приступил к написанию рассказа, я решил намеренно оставить природу и функции объекта двусмысленными, и мне кажется, что так будет лучше.

Кстати, из сотни с лишним опубликованных мною рассказов этот, без сомнения, оказал наименьшее влияние, даже если учитывать первую горстку, которую я опубликовал в Interzone. Я никогда не видел, чтобы о нем писали, упоминали, рецензировали, и не встречал никого, кто был готов признать, что читал его. Возможно, из-за этого я испытываю извращенную привязанность к этой истории.