Приказал капралам собрать морпехов. На вяканье молодого офицера преображенцев, которого не знал, жестко ответил, что чина меня никто не лишал, как впрочем, и всего остального. Обвинения мне так же еще не предъявили. И младшим офицерам ко мне лезть не по чину, так что, пошел вон.
Собравшимся морпехам, прояснил ситуацию — что нас оболгали перед царем. Но государь обещал во всем разобраться сам. При любом раскладе — запрещаю какие-либо действия, против воли государя. Тренировки продолжаем по плану.
Хотя, день все одно пошел на смарку. К Петру дергали сначала бояр, что назначил начальниками, потом дьяков, со списками, потом даже капралов морпехов дернули.
А вечером Петр ушел к Керчи, в сопровождении дежурного фрегата. Кстати, дежурные фрегаты то же были моей идеей, но об этом теперь, понятное дело, никто и не вспомнит.
Обидно. Злая, детская обида переполняла всего, и ничего не мог с этим сделать.
Как только Петр ушел, ко мне потянулись за распоряжениями, что делать дальше. Потянулись, как ни в чем не бывало.
Очень хотелось наорать на всех, мол, живите дальше как хотите. Просите распоряжений у тех сволочей, которые только в ухо шептать сильны. И ведь не вступился никто! Тот же тезка промолчал. Серпентарий.
Наверное, только мысль найти этих змей, и упросить Петра, отправить их ко мне на флот, спасла мою сумеречную психику от срыва.
Две недели Петра не было.
За это время собрал сведенья, как все же обстоят дела. Шереметьев выступил на Крым, причем, уже должен быть на подходе к базовому лагерю, а вопросом этим никто не занимается. Что же это за идиотизм то такой! Адмирала, чуть ли не врагом народа назначили, а замены ему не дали, как и информации, о дальнейших планах.
Продолжил заниматься самодеятельностью. Приказал грузить всех утят провизией порохом и материалами для лагеря, и отправлять их на рейд Салинэ, под надзором одного фрегата. Хорошо, что с Петром пришли две баржи со снарядами, теперь был полный комплект на фрегатах, и еще чуть-чуть в резерве.
Философски решил, что если и это вменят в вину, то хуже уже все равно не будет, а Шереметьеву утята жизненно важны.
Начали прибывать грузы от Федора. Пока, в основном зерно. Велел делать под эти грузы новые навесы а пока разгрузить на берег, под тенты. Будем продовольствие сразу грузить на транспорты и везти в Константинополь. Для снабжения Шереметьева ждали еще баржи.
Грузопоток по Дону заметно подрос и продолжал набирать обороты, пришлось даже отправлять вверх по Дону бригады бурлаков, с охраной, разумеется. Одним словом, вновь развил бурную самодеятельность, даже назначив ответственных за речную доставку из стариков казаков, положив им жалованье капралов. Князь Львов самоустранился от всего этого, резонно посчитав, что мне уже терять нечего, и теперь, все непопулярные или спорные решения сваливал на меня.
Вернувшиеся утята, доложили — Шереметьев пришел, начал строить лагерь. Порох оказался очень кстати, татары наскакивают постоянно, и потери у него значительные. Утята привезли тяжелых раненных, и передали просьбу Шереметьева о больших транспортах. Раненных укладывали в лагерь моряков.
Про раненных то раньше и не подумал! Ведь очевидно, что такая большая кампания без тысяч раненных не обойдется. А у нас тут положить некуда и лечить некому, да и нечем. И Тая далеко. Долго колебался, отзывать ее от Цимлянска, или нет. Все же отозвал. Надеюсь, она не попадет под раздачу, хотя бы как единственный, опытный медик на всю округу. Но, до ее прибытия ждать минимум дней десять, так что пока надо справляться самим. Назначил своих морпехов медбратьями, они тут были единственные образованные по части медицины — по крайней мере, Тая часто с ними занималась в пути, скрашивая скучные переходы. К каждому морпеху приставил по три абордажника, пускай и этот опыт перенимают, скоро у нас тут огромный госпиталь образуется. Ну и сам теперь проводил с раненными большую часть времени, так сказать, профессор, со свитой студентов, раздающий указания кому что прописать.
Утят загрузили и отправили обратно к Шереметьеву, обещав, что большие транспорты будут в следующий раз.
Приход Петра не видел, только слышал — пушки на форте палили, приветствуя. Но было некогда, Ставили еще один лагерь для раненных, ожидая скорого возвращения утят.
Петр пришел сам. Думал, устроит мне очередной разнос, что не встретил государя на пирсе, хлебом-солью. Но разнос мне устроили за другое. Почему лагерь и порт не укреплен? Все. Мое терпение не бесконечное. Плевать. Тая еще не вернулась, пошло оно все к черту.
Вежливо, и по пунктам, изложил Петру все, что было сделано за эти месяцы, добавил, что все это делать приходилось самому, потому что больше некому! Потому что люди, которые могли бы сделать это все лучше меня — предпочитают ничего не делать, а только в царские уши наговоры про меня вливать. Не разорваться мне!
Петр в ответ наорал, что разорваться он мне может и помочь. Свита оживилась. Скоты.
Попросил у государя назначить мне преемника, передам дела, а после этого буду весь в его распоряжении. Перечислил десяток должностей, которые вынужден пока занимать одной задницей, и попросил назначить людей прямо сейчас — чтобы не затягивать с передачей дел, и казнью.
Правда, если быть до конца честным — с казнью у Петра получилось бы вряд ли. За две недели подготовил себе пути отступления.
Петр, в запале, прямо тут назначил из свиты претендентов на должности. В долгу не остался. Прилюдно, каждому соискателю, задавал вопросы, как он дела дальше поведет.
Зло задавал. Много врагов нажил. Нельзя таких бездарей на свет вытаскивать, они полумрак предпочитают. Но уж больно обидно было завалить все дело.
Петр опять наорал, чтобы не позорил боярство русское. Хотел ответить, что оно само себя позорит, но сдержался. Может, по этому, градус разговора на спад пошел. Петр успокоился, и велел вечером к нему на доклад, со списком, какие посты и для чего у меня тут заведены.
Остаток дня рисовал блок-схему азовского комплекса. Начиная от порта и рейда, заканчивая бригадами бурлаков. Добавил к этому перевалочные склады, причем с разделением, по трем потокам, добро государства, добро купечества и призы, временно складированные, от тех же казаков и солдат Шереметьева. Сам чуть не запутался.
Госпиталь опять же. С прогнозом, на значительное увеличение раненных. Ну и сам флот. Штаб флота в Москве, и с задачами не справляется. Разработка стратегии целиком повисла на адмирале. Так что преемнику рекомендую создать штаб, завести разведку и заняться планированием — так как удара осман ожидаем не позднее чем через полтора месяца. За одно, и кучу скоростных гонцов при штабе завести, что бы каждое решение могли с государем согласовывать, а то кончат, как их предшественник.
Отдельно вынес проблемы лагерей переселенцев, именно во множественном числе, проблемы их загрузки, снабжения и охраны. Отдельно добавил прогноз, по нехватке хлеба, и необходимости распахивания междуречья Волги и Дона силами смешанных артелей, и, само собой охраны для них. Уточнил, что это земледелие потянет за собой инфраструктуру, то есть амбары, молотилки, мельницы и прочее. Да и дома надо строить — палатки это временное решение.
Получилось очень внушительно. Сам ужаснулся, на что замахиваюсь. Зато, расписал весь план на бумаге, что давно хотел сделать, да все руки не доходили. Теперь стали очевидны многие проблемы, которые еще не возникли, и пути их решения.
Начал на других листочках набрасывать мысли по этому поводу, уже не для Петра, а скорее для преемника. Может показаться, что это глупость несусветная, но мне так было проще нервы успокаивать. Сам собрался делать ноги сразу после разговора с Петром.
Пришедшие за мной преображенцы были вежливы. Любезно подождали пять минут, пока на свежем листочке писал прошение об освобождении меня с должности адмирала азовского флота, и назначении на эту должность Крюйса, как человека знакомого с новым флотом, и хорошо зарекомендовавшего себя в боях.
Ну, пожалуй, все. Собирать мне нечего, все необходимое, у меня запасено по пути бегства.
Понес к Петру объемный опус, с планами, схемами и должностными обязанностями. Пара гвардейцев сопровождала сзади. Мало ли бумаги растеряю.
Петр принял один, отправив свою свиту проветриться на улицу. Проветриться действительно имело смысл, в палатке топор еще пока не висел, а вот напряжение плавало. Наше одиночество было, конечно относительным — так как звукоизоляция парусины оставляла желать лучшего.
Адмиральский час был в самом разгаре, и Петр, выслушав мой краткий доклад, теперь просматривал бумаги, запивая их, адмиральским чаем. Но бумаги просматривал внимательно, задавал много правильных вопросов. Присесть, как и налить, мне не предложили. Отнесся к этому философски — и так уже мысленно начинал рвать нити, связавшие меня с этим временем, страной и людьми.
Петр отложил последнюю бумагу, посмотрел на мой спокойно-отрешенный взгляд, и спросил.
— Что князь? Не по нраву опала царская?
— Не по нраву обиду за заслуги получать. Да хулу за то, что все силы, до капли, на благо русское положил. Прости государь, не научился еще смирению, да и не научусь теперь.
Петр помолчал. Он тоже был как-то необычно, для этих дней, спокоен.
— И в чем же ты благо русское углядел? Может в том, что османы теперь ордой на засеки русские пойдут? А может в свитках послов иноземных, коими они меня завалили и требуют отдать проливы — войной грозят. Али думаешь, что, разворошив гнездо осиное, спокойствия Руси добавил? Ну, так сказывай, в чем заслуга твоя!
Теперь помолчать пришлось мне. Не то, что сказать было нечего. Просто старался слова подобрать. Петр не торопил. Он налил себе еще адмиральского чая из штофа, и откинулся на спинку стула. Помолчали.
— Знаешь, государь, мы все тут только потому, что матери наши нас выносили и родили. А им то же было больно и страшно. Почему-то мир так устроен, что все новое в него приходит с болью кровью и страхом. И за него нередко платят жизнью. И у наших матерей был выбор, рожать нас, или жизнь в монастыре провести. И мы тут только потому, что они рискнули. Теперь наш черед. Можно рискнуть, а можно продолжать сидеть на задворках. Ты государь, тебе и решать. Мой выбор ты видишь — и считаю, что риск оправдывает барыш. Никто нам выход к морям не поднесет на рушнике. И все послы иноземные, для России другой доли не желают, как быть кормушкой хлебной для них. Будет война? Да, будет. Но она будет, чтобы мы не делали. Коль твердо дело до конца доведем, сможем и с османами выгодный мир подписать, и проливы за собой оставить, и всю Европу заставить задуматься, надо ли им с нами воевать. Армия большая на юге? Значит, надо новую армию, с новым уставом и оружием, создавать, о которой мы с тобой не раз говорили. Тебе решать государь.
Помолчал. Тишина в палатке разбавлялась только шумом большого лагеря снаружи.
— А заслуга моя. Даже и не знаю. Видишь ли, государь. Не было у России никогда проливов. Она билась за них, как бились за них и другие страны. Много жизней русских легло в Черном море. Но проливов так и не получили. А теперь они есть. И дружба с орденом есть, что дорогого стоит. И силы у султана подорваны. Не одного меня эта заслуга, но и моя долька в ней есть. Коль уж на меня всю хулу возвели, будь с остальными справедлив, награди хоть остальных. А мне нечего больше сказать, не могу оправдываться, вины своей не чуя.
Петр поставил так и не выпитый кубок на стол. Вытащил еще бумаг, откинулся на стул, и начал форменный допрос.
Денег брал? С османами договаривался? Султану угрожал? С флотом своевольничал? ...
Список рос и ширился. В принципе, на любой вопрос можно посмотреть с разных точек зрения. Зря, наверное, вообще полез в проливы. Теперь, пожалуй, не отмоюсь. Даже перестал вслушиваться в перечень прегрешений. Очнулся от очередной наплывшей тишины. Уже все? А призывание порчи на скот было? Постеснялся спросить.
Ответил, развернуто, и на все сразу.
Брал только призы, которые традицией овеяны, султана не запугивал, а говорил только то, что с ним и правда сделает русский флот, послам османским не давал честь государя нашего принизить данью. А наушникам твоим, не мои дела не понравились — их флот русский напугал, сильный и опасный. Разбивший уже не один османский флот, и готовый вообще стереть корабли османов с Черного и Средиземного морей. Вот чего они бояться. Владычество России на морях их пугает. А флот твой, государь, на это способен, что уже доказал, делами своими. Своеволие мое с солдатами не понравилось шептунам в твои уши? Нет, государь, не понравилось им не это, а то, что солдаты русские накормлены будут, и воевать смогут в степях крымских, а не загнуться в них бесславно. И не по нраву им, что раненных русских солдат вытаскиваем с того света, не давая уменьшаться народу русскому, как им бы хотелось. С полоном своевольничаю? А шептуны твои, небось, продать полон на запад советуют, потирая руки и оценивая, какой они на этом барыш поднимут. На дела большие, и людей много надо — не будет людей, не будет и дел больших, а шептунам только этого и надобно. Что бы Россия занималась мелкими дрязгами, да со своих мужиков последние жилы тянула! А меж тем, своеволием своим, твою же волю исполняю — плотину на Дону строить начинаем, чтоб весь год Дон судоходным был для великих кораблей. А потом и с Волгой его соединим, чтоб корабли со всей России могли в моря идти. И работников тут многие десятки тысяч нужны. И кормить их надо, а значит, еще и донские степи зерном засеем, на что, то же много людей надо. Вот чего хотят тебя, советчики твои тайные лишить! Если ради этого мне и пришлось где-то своевольничать, то не для мошны своей, а наоборот, скорее, в ущерб ей, в сильный ущерб, но на эти Великие дела, мне и всю мошну свою не жалко, как и силы все, до донышка. Теперь вот живот готов положить, но только не прекращай этих дел великих, государь!... Решай Петр, чему верить. Не первый год меня знаешь, а дворцов у меня так и нет, даже выезда своего нет. Правда, теперь еще выяснилось, что и друзей у меня нет. Только подумай и над тем, а друзья ли России советчики твои тайные, что все силы прикладывают, мешая ей во весь рост подняться, да плечи расправить. Нечего мне больше добавить. Теперь только от твоего решения, государь, зависит — станет ли Россия Великой, или так и останется забытой всеми Московией.
Петр молчал. Опять взялся просматривать листы моего опуса. Задержался на прошении. Вернулся опять к опусу. Тишина давила, стоять откровенно надоело.
— Говоришь, все, о чем тут писано, один делал?
— Нет, государь, четыре боярина помогали, да семь дьяков. Ну и солдаты с переселенцами, которых самовольно к делам привлек. Не будь этого, застал бы ты на берегах один форт деревянный, солдатами построенный, да мостки для лодок — что мне досталось, когда сюда приехал.
Опять помолчали.
— Ступай. Завтра днем о тебе скажу.
Вышел из палатки в задумчивости. Делать ноги или подождать завтра. С одной стороны, вроде больше не орал. А с другой неуютно себя чувствую на пороховой бочке. Победила третья сторона — надо было подготовить прием раненных от Шереметьева, и проследить за загрузкой утят. Да и интересно было, чем дело кончиться. Назвал себя мазохистом и завалился спать.
