Но только тут он просчитался — мгновенно потянув его за собой, я швырнула его броском через себя. Это когда ты перекатываешься на спину, держа его за руки, но выставляешь с толчком уже на спине ногу, так что он делает колесо и приземляется на спину. Я сама поддалась на мгновение, закрутив вниз его массу. С треском. Ибо я приложила его на камни. Тело сработало само, как только уловило возможность. И ему это прочистило мозги. Он слишком поздно понял. Это вам не песочек и не мат.
Поскольку он так и не выпустил меня, и боец оказался что надо, я приземлилась на него, уже в полном боевом режиме и полностью прочистив себе мозги, закрутившись колесом сверху и угодив коленом ему сверху в пах с высоты падения и всей инерцией.
Он ахнул от боли. А я ударила рукой ему в глаза прямо из его захвата, но он успел закрыться. Все-таки он воин. Но он выпустил меня из рук из-за этого, и я мгновенно вскочила и вырвалась, отшатываясь, уже ударив ножом по бицепсу уцепившейся руки.
Мгновение, и я была уже возле своего коня, стараясь держаться от него как можно дальше, выстрелив ему в сердце этот нож. Но он со своей чертовой реакцией сумел подставить под удар плечо и тем вывел из строя вторую руку. Наверное, так быстро я выгляжу со стороны, как он, когда сражаюсь, вот только никого не насилую.
Но я не была дура. Миг, и я вскочила на своего скелета, этого худого конского ублюдка, который даже не убил моего обидчика, как это сделал бы Тор, не побрезговав прикончить и меня, если б я попала под его копыто защитника.
И только тогда облегченно вздохнула и с интересом немного приблизилась уже на коне к насильнику.
Увы — я увидела его уже торжествующую злорадную и почти незаметную ухмылку — с его реакцией, может и чуть меньше моей, но гораздо большей, чем у коня, он намеревался догнать и снять меня с него. Он меня не боялся. Он уже считал меня жертвой и намеревался лишь подпустить поближе и уже не выпустить. Он думал, что мне не убежать, мой конь не был защитой для него, да и его собственный отличный боевой конь, ржавший неподалеку, был, честное слово, лучше моего калеки, если б я все-таки удрала. Это был явный призер скачек.
Да только он ошибся в моих намерениях. Я не собиралась на него нападать ни бежать. Свистнул аркан, и я ударила изо всей силы коня в тот самый миг, когда аркан захлестнул его. Ведь руки у него были ранены. Обе. Лицо его исказилось, когда он сообразил, что я задумала, но рывок опрокинул его даже с его реакцией в тот самый момент, когда аркан захлестнул его. И он не сумел вырваться или сорвать меня.
Он был еще слишком оглушен и не понял этого, а раны на руках, наверное, еще не заметил в приступе безумия.
И он покатился по земле за конем. Люто ненавижу насильников и подонков.
А моя лошадка только этого и ждала, понесшись сквозь камни, кусты, баюры — силы тащить его хватало.
Вся еще вне себя от пережитого ужаса и унижения, я рванула его за собой на аркане. Одна из самых безжалостных казней татар — привязать к конскому хвосту.
Скажу вам честно — езда на аркане не самый лучший способ передвижения — ехать за конем жопой по усеянному камнем плацу больно. Так наказывают монголы. Вместо связанных рук, как они делают обычно, обе руки у него были подранены. А он еще и ударенный. Об землю. И поскакал за конем. Что тебе по наждаку — смотреть страшно. Я и не смотрела — я ж не садистка. Говорят, конь может достигнуть скорости сорок миль. Мой монстр почти не замечал этой тяжести. Зато клиента пару раз приложило о валуны. И достать он меня не мог.
А одежда у него не кожаная, как у меня. А дорогая. Шелка. Ха-ха.
Когда мы проскакали первый километр, я поняла, что он нищий. И даже обернулась и покачала головой.
Он все пытался вырваться, и, может, даже перерубил бы эту веревку своим ножом, но не из этого положения вертящегося фазана на жаровне и если б нож не вырвался из некрепких пальцев, звякнув о камень.
Другой давно был бы уже мертв, но это был боец.
Когда мы проскакали второй километр, учась брать препятствия в виде розовых кустов в этом парке, и мгновенным рывком прорываясь через них, ускоряя в этот момент коня, так что мой поклонник просто выстреливал через куст, на него было приятно смотреть.
Он сумел достать еще один нож. Но я исхитрилась так ударить его о камень, пустив коня, что нож только блеснул вдали, когда он задел раненным плечом о камень. Я подгадала!
— Прелестно! Я тебя вылечу, хороший мой, — ласково говорила я, беря тридцать пятый ряд роз, который кто-то тут растил на продажу. Розы летели во все стороны клочками. — Разве это не прекрасно?
Не знаю, что он ответил, но он уже не пытался вырваться. А может, ножей не было.
Когда мы проскакали это чудесное, прекрасное поместье, в котором воздух кружил голову, из одежды на нем оставались только ботинки.
Я просто скакала домой, весело подпрыгивая и тренируя коня прыгать через препятствия, и с треском прорываясь сквозь кусты. Естественно, насильником.
На ровных местах иногда я устраивала бешеную скачку с ветерком, крича от восторга.
Мой друг, бегущий за конем, тоже кричал от восторга. Особо он любил розы. Ужасно живучий гад. Настоящий боец.
Увы — я не заметила ульи, вынесенные в поле, слишком долго смотря назад, а они стояли за кустом, и он видимо специально зацепился за их ножки, разойдясь с веревкой по обе стороны от них. Лишь опрокинув два из них, разлетевшихся как бомбы, я поняла, что дело неладно, и все десять мне не опрокинуть, ибо и так движение замедлилось. И бросив веревку на произвол судьбы вместе с добывателем меда, вымазанного в нем, бешено рванула на коне прочь. Пока эта черная взвившаяся злая стая не настигла меня.
Поскольку в момент вылета роя я была довольно далеко от улья, а непосредственный виновник лежал прямо в нем, умудрившись проехаться в меде, мне досталось не так много лекарства от ревматизма. Тем более, что скорость, с которой мы припустили прочь, трудно было назвать нормальной. Ветер свистел у меня в ушах и сомневаюсь, что хоть одна пчела могла пробить кожаную одежду.
Тем более, я попетляла за кустарником, сбивая "погоню" со следа, а потом скрылась за изгородью. Пятьдесят миль в час, развитые этим громадным конем с невиданной длины ногами вниз с горки охладили пыл пчел, ибо это не их скорость для преследования.
Зато, выехав на горку, я отчаянно хохотала, видя как "топтыгин", нелепо переваливаясь с ноги на ногу, медленно и неловко медленной трусцой двигается к ближайшей мелкой луже, весь голенький и закрыв зато руками родимое место.
Да, а я то думала, что он умер! Поистине, пчелиный яд поднимет из могилы даже мертвеца! Как рекламировали новое средство в газете.
Я просто умерла, когда он рухнул в лужу глубиной сантиметров двадцать, пытаясь нырнуть в нее. Чтобы спрятаться от пчел. Но он был слишком мощный. И даже когда повернулся лицом и постарался залезть поглубже в грязь, задница, простите, оставалась кверху сверху. Ну не понять, почему люди, пытавшиеся меня изнасиловать, выставляют наверх задницу. Минут десять добрых он ревел и выл, лихорадочно шлепая себя по заднице и периодически выныривая. Потом эти шлепки перешли в непрерывный бой и вой.
А когда он выныривал, атаке подвергалось все тело, а не только узкая полоска.
Мой дикий хохот, наверное, распугал всех людей в окрестностях километра.
Я подождала, пока пчелы не улетели.
А потом медленно подъехала к выжившему. Не в моих правилах оставлять такие ляпы.
Живыми.
Он лежал на животе и тихо выл.
— Эй, вы живы? — сострадательно поинтересовалась я. Мне самой было интересно.
— Уууууууууууу...
— Ничего страшного, это отличное лекарство! — ласково сказала я. — Отчего только не излечивает! Особенно от неуважения к дамам! То, что доктор прописал!
Он сидел прикрывшись.
Но смотрел теперь на меня.
Он ждал, что я спущусь! Я заметила, как в глазах его мелькнуло нечто даже похожее на злорадство и злобную радость, и быстро поняла, насколько он еще опасен для меня. Раз дошел сюда сам.
Увы.
Увидев, что ошибся, он как молния кинулся на меня.
Увы.
В руках я держала кнут.
Страшный удар кнута встретил его на полпути.
Такой удар мог перерубить шею, если б попал по ней. В данном случае, он сбил его с маршрута. А потому тогда, когда он встретился с моей здоровой ногой, попавшей ему подошвой в лицо прямо с коня, то он рухнул на землю.
Он еще раз кинулся, но опять встретился с кнутом.
А потом с моей ногой.
И снова оказался на земле.
Я отъехала подальше и понаблюдала, как он рыча, бегал за конем.
Вся еще вне себя от пережитого тогда нападения, я стала, обезумев, хлестать его кнутом.
Это страшное животное человек с чудовищной живучестью, все еще было полно сил мстить и нападать. Он призывал на мою голову всякие кары. Даже пытался изнасиловать меня. Бегая за конем, естественно.
Но я уворачивалась на коне и била, била, била. Страшно била, с ненавистью за попытку растоптать мою честь, за свое, хоть и не такое большое, унижение, за всех женщин, поруганных такими скотами. С лютой инстинктивной ненавистью к такому вот подлому скотству, когда могут растоптать другого просто так, изнасиловать девушку просто потому что она слабее, что она красива.
Потом он сдался.
Он пытался убежать к болотам, которые были совсем рядом. Но я не дала. Кнут догонял его, закручивался вокруг него, и, совместным рывком лошади, раскручивал его, опрокидывая на землю.
В конце концов, он уже не смог сопротивляться и только сжался в клубок, пытаясь защитить уязвимые органы. Ибо я пыталась попасть ему по это самое. Знаю я, знаю, что есть мужская гордость. Я когда-то чуть в обморок не упала, когда поняла, что они называют мужским достоинством джентльмена.
— Будешь, сволочь, отребье господа, еще нападать на невинных девчонок! — тихо и яростно говорила я. — Мерзкий насильник, откуда только такая мразь как вы вылазите...
Почему-то, судя по всему, он категорически был не согласен с тем, что он не джентльмен, что он не благороден, что он насильник молодых девчонок. Что меня только приводило в яростное, холодное бешенство.
— А ты что, девчонка?! — выдавил еле шевелящимися губами полутруп.
Я ахнула. И даже замерла. Так меня еще ни разу не оскорбляли.
А он с трудом поднял на меня лицо и, очевидно, первый раз меня внимательно рассмотрел. Потому что оно дрогнуло и исказилось. Даже то, что представляло сейчас раздутое пчелиными укусами, ударами плетью и ноги оно.
— Ты! Ты! Ты! Мразь! — чуть не со слезами задохнулась я и стала хлестать его изо всех сил, залившись слезами.
Но он даже не пытался почему-то защищаться, уставившись на мое юное и залитое слезами лицо.
— Если ты думаешь, что я выпущу тебя отсюда живым, чтобы все узнали о моем позоре, то ты глубоко ошибаешься! — в сердцах заревела от горя я, пытаясь попасть ему больнее.
— Я тебя не опозорил!!! Я даже не успел разорвать твои панталоны!
Я стала хлестать его бешено, не понимая даже от захлестывавших слез и горя, куда попадаю.
— Да меня теперь все станут считать порченной, если узнают даже о том, что ты просто касался меня! — чуть не закричала от отчаянья я. — Они считают девушку опозоренной и отщепенцем, даже если она просто встречалась с джентльменом наедине. И даже просто осталась! Ты даже не представляешь, сволота, какой остракизм устраивают эти леди! — и потом, успокоившись, добавила с вспыхнувшей решительностью, уже абсолютно спокойным тоном. — Ты отсюда не уйдешь.
Даже этот страшный каркас мышц я пробила до кости. Он несколько раз терял сознание, а потом приходил в себя от боли, уже не в силах двигаться.
Он уже перестал сопротивляться и покорно сдался. У меня было впечатление, что он сломался не от ударов, а оттого, что узнал, что я девушка. Дурное такое впечатление. А потом что, насиловать женщин и служанок можно? — сжав зубы, подумала я.
Один раз, очнувшись, он обратился ко мне.
— Возьми моего коня, я тебе его дарю, — через силу сказал он, взмолившись, — он стоит бешеную сумму денег, тридцать тысяч. Только оставь меня умирать так... Молю... Я уже ничего не хочу... Я не хочу жить, — прошептал почему-то с тоской он.
Я только усмехнулась — коня я и так заберу. Он был привязан тем же лассо к дереву, ибо я его уже поймала, пока он валялся без сознания.
Сначала он терпел молча, но потом потерял рассудок и стал повизгивать.
Самое страшное, что я поймала его на краю болота. И он лежал, так сказать, на краю спасения. И это добавляло остроты ситуации.
— Пожалуйста, оставь меня в живых, — взмолился он. — Я все исправлю... Я дарю тебе перстень... Это ключ от нашей сокровищницы, никто не может открыть ее кроме обладателя этого перстня, он является символом главного в роду и является ключом... Его давали только невестам...
Он с трудом снял перстень и положил его рядом. Я видела, чего ему это морально стоило. Похоже, снимать перстень у глав его рода было не принято. То ли они ненормальные, но, похоже, он действительно считал, что верховенство в его роду переходило ко мне.
Если б не злоторжествующий мелькнувший в глазах огонек, я б даже поверила. Но, конечно, подходить бы к нему бы, даже совершенно глупой, так близко, бы не стала. Гора мышц есть гора мышц. Я даже не повредила ему внутренние органы.
— Кинь его! — приказала я.
Он кинул всего на три метра.
Если он думал, как я видела по его жадно ждущим глазам, что я слезу с коня и подойду взять перстень, то он жестоко ошибся.
Толкнув коня, я подняла перстень с земли на всем скаку. Я и не такие штуки проделывала. Предвидеть это он не сумел.
А потом снова продолжила.
— Я же не сказала, что я соглашаюсь, — вздохнув, надела перстень на палец я и полюбовавшись им. Он так красиво и значительно смотрелся на моей руке, что я даже еще раз вздохнула. Он был такой безумно красивый, тяжелый, особой формы и с высеченным маленькими драгоценностями гербом. — А за перстень спасибо.
Он почему-то жадно смотрел на свой перстень на моей руке и даже наслаждался этим. А ведь я проверила — пружинки убивающей врага, скрытого яда или других подстав в нем не было. К тому же он снял его с руки. Запахи большинства ядов я знаю. Чего же он на меня так смотрит?!?
— Я предлагаю тебе стать моей женой! — четко, даже с разбитыми губами сказал он. — Отныне ты моя невеста, что бы ты ни хотела и ни думала... Ты не сможешь выйти за другого, ибо я тебя скомпрометировал!!! — торжественно сказал он. — И не думай! Лучше готовься к свадьбе, мужчины нашего рода не отказываются от своего слова и не отказываются от выбранных женщин! Даже моя смерть не избавит тебя от меня!
Против воли бессознательно поправив штанишки, и, убедившись, что они на месте, и заправив лихорадочно курточку, я чуть его не убила. Он только стонал. Он уже начал тихо умирать. Я бы, наверное, запорола его насмерть, если б не увидела скачущих моих телохранителей. За ними была загримированная Мари.
Странно, но этот насильник при виде их подозрительно оживился, даже стал тихо мычать — на помощь. Я увидела, как в глазах его блеснуло откровенное злорадство, радость и торжество. Он чего-то ждал от них. Точно этот хмырь был тут принц, ей Богу, смешно даже, он, кажется, думал, что люди будут защищать обидчика!
