Принцип подобия

— Что случилось? — Целест вернулся к спутникам.

Декстра сначала отмахнулась, потом скривилась, оскаля зубы. Того гляди — врежет, опрокинет Ависа в прах и пыль, или в гущу сорняков на грани "дезинтеграции", и не посмотрит, что не Глава для мистика.

— Трус, — выплюнула она.

Лицо Ависа болезненно исказилось. Он по-рыбьи хлопал губами, жестикулировал и вертелся на месте.

— Что случилось? — повторил Целест, "открываясь" для Ависа.

"...Вербена приглашает только его!" — ткнул Авис, — "Не нас. Мы умрем. Может, я и трус — но мне немного осталось, хочу дожить...просто дожить!"

— Теперь слышал? — Декстра покачала головой. — Мы вообще-то помочь вызвались, или... сидел бы дома!

"Я — мистик-ясновидящий. Поверьте", — Авис вспомнил последний козырь. Целест усмехнулся:

— Оставайся, если хочешь. Вербена и впрямь зовет меня, с самого начала хотел идти один. Но не выдумывай насчет "ясновидения"... ты говорил, что мы с Рони "будем вместе до конца". И где он!? — сорвался на крик и усилием воли закрыл рот.

Авис точно не виноват. Никто не виноват.

Целест развернулся, чтобы вновь идти — мимо скульптур и по разросшимся сорнякам. Конечная цель слишком близка, чтобы отступить.

— Трус, — повторила Декстра, оттолкнула мистика плечом и шагнула за Целестом. Дезинтегратор ее не тронул, зато в ногу впилась колючка. Декстра коротко выругалась и швырнула в заросли репья плазменный сгусток, который захлебнулся зеленой кровью, прежде чем выжечь все живое. Одинокий обугленный репей покачивался на слабом ветру.

Целест отвернулся.

— Вход там, — сказал он.

— Я знаю. Я была у Адриана Альены.

Официально, конечно. Про лестницу Декстра не знала, а Целест открыл рот, чтобы сказать... и промолчал. Хотелось оглянуться на Ависа: он один, он остался, а это всегда страшнее, намного хуже, чем идти вперед на гибель, но Декстра торопилась, нужно не отставать.

Незапертая дверь скрипела с тем же заунывным звуком, что и калитка. Давно не смазывали, отметил Целест, и дом — спокойный, прохладный, каменный и неизменный, сделался чужим. В доме Альена дверь главного входа не скрипела.

"Логово Амбивалента".

— Я первая. Держись вплотную, — шепнула Декстра, прежде чем окончательно выбить тяжелую резную доску.

Дверь с грохотом обрушилась на ступеньки, взметнув брызги мелких щепок, мраморного крошева и пыли. Декстра поморщилась: шумно, но от кого скрываться? Амбивалент знает, что они здесь. Она перепрыгнула через обломки, Целест заметил тлеющие оранжевые сполохи на кутикулах. Готовность к атаке, сигнал, бой.

Сам Целест просто перешагнул порог.

Сквозь высокие стрельчатые окна пробивался тусклый свет — откуда-то сверху, из комнаты Элоизы и Вербены, или отдаленное марево пылающих границ Виндикара. Навытяжку выстроились колонны, прохладные и равнодушные — братья-близнецы слепоглазых русалок и фавнов из заросшего сада; аккуратная резьба и редкие сколы — может быть, дом атаковали... но Вербена расставила все по своим местам.

Удушливо, сладко пахло цветами. Декстра чиркнула пальцами, словно зажигалкой, освещая путь. К запаху цветов присоединилась паленая горечь, но пока пирокинет удерживала огонь на ногтях и в воздушной прослойке; запах напоминал о крылатом фениксе-Тао, фениксе, который не возродится, но все-таки сжег себя... "потому что больше некому".

Повсюду царили цветы.

Казалось, Вербена проводила дни и ночи, не покладая рук — собирала дары одичалого, буйного и легко ускользнувшего от хозяйской руки садовника, сада. Яблочный и абрикосовый цвет, бледно-желтый когда-то теперь потемнел в бурую мякоть. Ранняя гниль, подумалось Целесту, первые трупные пятна и срезанные цветы — похожее зрелище. Всякая плоть разлагается одинаково.

Другие — свежее, астры и плющ, бутоны ранних хризантем (из оранжереи, не иначе), почему-то стрелки подорожника и даже ехидно скалился колючками давешний репей.

"Вербена не любит камня. Может быть, все эти годы она мечтала превратить дом в сад", — Целест покачал головой, почему-то вспоминая очередные книги — легенды о феях, жестоких лесных созданиях.

Они тоже любили танцевать.

От ковров не осталось и ворсинки, дорогая мебель — золоченая, стеклянная или черного дерева превратилась, должно быть, в прах. Зато властвовали цветы. Умирающие, конечно.

— Она наверху, — Целест поднял взгляд на лестницу, увитую побегами дикого винограда, и почувствовал, что изуродованное лицо устало от мимики и слов. Боль тикала под остатками кожи и нервов медным маятником.

"Скорее бы... финал", — Целест завидовал горьковато пахнущим цветам.

Фигуру где-то между первым пролетом и шестой ступенькой снизу заметила Декстра. Огонь на ногтях всколыхнуло в золотисто-оранжевый, и прежде, чем Целест опознал — не Вербена, нет, — огненный шар врезался в камень, заискрился и осыпался мириадами капель. Первый удар цветы приняли на себя.

Фигура спускалась на негнущихся ногах. Со стороны казалось, будто человеку перебили все суставы, а потом наспех склеили костяное крошево. И заставили идти.

— Твою мать, — выругалась Декстра; мгновение спустя, Целест понял, почему.

К ним приближался еще один уцелевший Гомеопат. Ступени и прослойка из лепестков и листьев смягчают неловкие шаркающие шаги. Шорох напоминает ерзанье крыс в норах.

Раз-два-три. Вытянутые руки и вместо выколотых глаз — полугнилые яблоки. По впалым щекам течет коричневый железисто-кислый сок, похожий на кровь. Или кровь похожа на порченые яблоки.

Тихо тренькает пенсне. Золоченое.

— Твою мать, — повторила Декстра, а Целест тупо пялился на яблокоглазого — в очках, стекло и вывернутые на манер игл дужки удерживали яблоки, как бутерброды-канапе — маслину на хлебе с сыром.

Откуда. Почему.

Глава теоретиков, Гораций.

...шуточки Амбивалента. Сродни песням под рокот обваливающейся Цитадели и улыбкам отрубленных голов.

Вместо длиннополого и тяжеловесного облачения Гомеопата, Гораций был одет в какие-то лохмотья, вроде рваных и посерелых от застарелой грязи панталонов. Несколько лохмотьев, давно забывших о целостности, прикрывали торс. Теоретик покачивался на тонких, покрытых колючими черными волосами, ногах. Каждый шаг давался с трудом, но последние несколько ступенек он преодолел куда быстрее, чем ожидаешь от человека... существа с гнилой падалицей вместо глаз и выломанной оправой пенсне где-то за веками, под костями лба.

Из-под босых ступней с отросшими желто-черными ногтями вспархивали разноцветными стайками лепестки.

— Одержимый, — полувопросительно сказал Целест. Декстра, чьи пальцы обвевало огненным маревом, только кивнула.

— Она держала его... столько месяцев, — проговорила она. На секунду готовность к бою — низкий старт, обратный отсчет, — сменилась отвращением. То ли к Горацию, которого Декстра и "при жизни"-то не слишком любила, то ли к Амбиваленту с ее извращенной изобретательностью. Продержать одержимого много недель — заставлять питаться, испражняться, сдерживать агрессию. Одержимые неспособны даже на телесные отправления, болезнь полностью уничтожает мозг.

Вербена держала его, как домашнее животное. Или как пчелиная матка — любимого трутня, которого жаль бросать на съедение червям.

Все ради вас. Сю-юрприз.

Гораций соскользнул с последней ступени прямо в огненные объятия Декстры. Он всхлипнул тонкими губами, точно надеясь поцеловать недосягаемую, как древнегреческая Артемида-охотница, Главу Воинов. Последний поцелуй. Последний поцелуй в мире живых, ты ведь не откажешь старому приятелю...

Сгусток плазмы ворвался под ребра, откидывая Горация к массивным перилам. Вместо живота теплилась обугленная дыра. Густо потянуло паленой требухой, запах смешался с цветочным в самый омерзительный из коктейлей.

Гораций смотрел в потолок. По щекам стекали темные яблочные слезы.

— ...Призвала? — Целест шагнул в сторону теоретика, но Декстра перегородила дорогу жестом: стой.

— Тсс.

Логично. Вряд ли Амбивалент оставила на "сладкое" слабейшего из рабов.

Гораций дергался. Плазма разъела нутро, и розово поблескивал позвоночник, остатки мышц напряглись и распухли, когда бывший Глава вновь поднялся... из мертвых, так и хотелось подобрать определение.

Яблоки не выражали ничего. Остальное лицо — тоже.

Казалось, Гораций передумал, испугался, одним словом — решил не драться. Повернется, прижмется скулящей шавкой и уползет к амбивалентовой юбке.

Обе руки Декстры пылали. Целест уже знал, что сильнейшая из воинов все-таки не всесильна — никакого ресурса не хватит, огонь — полбеды, труднее — прослойка из воздуха, охлаждение собственной кожи. От жара тяжело дышать. Целест захлебывался чужим огнем, понимая: Декстра не выдержит долго, а Гораций... черт, эта тварь не намерена так легко сдохнуть.

Тянет время. Отсчет не в пользу Магнитов. Горацию выжженные кишки не помеха.

Он покачивался, елозил языком по губам, здорово напоминая Целесту выступление на "суде" — интересно, обвинял просто так или тоже сговорился? С кем? С истинными Главами — Декстрой и Винсентом? С Кассиусом?

Скорее всего. Такие, как Гораций, выполняли приказы, а Гомеопаты — ученые и теоретики всегда были бесплатным приложением к Магнитам. Посмотрите, в Ордене не только выродки, любой человек может стать Гомеопатом... если захочет.

Целест так и не узнает, кто кем управлял. Неважно сейчас — яблоки и паленый мезентерий не больно-то склонны к исповедям.

Воздух вокруг Декстры плыл, корежился, искажался. Она сожжет себя, прежде чем...

Целест не додумал.

Гораций хлюпнул кровоточащим ртом, прежде чем броситься в атаку.

Классически. Целест оценил, и Декстра, наверняка, тоже — все видели щупальца, десятки и сотни осьминожьих щупалец, учебное видео Магнитов и напоминание всем остальным — ненавидьте выродков сколько угодно, только не забудьте: одержимые хуже. Лучше воины и мистики, чем физики и психи.

— ...мать, — от плеч, ладоней, лица, даже голеней и грудей Декстры сорвалось пламя. Но щупалец было больше, одинаковых, плотных, черно-лаковых, похожих на лакричные полоски — одну из детских радостей. "Рони обожал лакричные полоски", вклинилась неуместная мысль.

Целест пытался резать щупальца. Лезвия слушались плохо, и вообще ресурс — как в старом мобиле, и полбака не наскребешь. Тонкие и уязвимые, щупальца тянулись из развороченного живота Горация, из полосок яблочного сока на щеках, из-под ногтей и раззявленного рта. Изо рта — больше всего, будто рвало связкой гигантских червей.

Декстра превратилась в живой факел.

Почти как Тао. Наверное. Ночь фениксов и пчел.

Декстра хватала щупальца горстью, заставляла их гореть бенгальскими огоньками — рассыпая искры и разбрызгивая темно-лиловую начинку. Но на смену одной связки являлось десять, откуда столько плоти — откуда столько силы в умирающем одержимом.

— Это... несправедливо, — Целест ринулся к Горацию. Лезвия перед собой — воткнуть в глотку, выстрелить, на манер дикобраза. Воин или нет? Где-то за тысячу звездных лет от него Декстра прорывалась к Горацию, а ее опутывали бесчисленные нити.

Не просто опутывали. Гибли в огне, но раздирали кожу, мягкие и податливые, щупальца — острее игл. Декстру усеяло мириадами мелких кровоточащих ранок. Щупальца норовили нырнуть внутрь, пролезть червем в плоть и разорвать изнутри, но пока каждое гибло на подходе.

Осыпалось пеплом. Цветы, пепел и кровь.

Целест резанул по основанию связки во рту Горация.

— Иии! — торжествующе вопил он, раззявив собственный рот. Скелетно ухмылялся правой половиной лица.

Удар. Еще. Гораций мягкий, как тряпичная кукла. Еще выпад и можно будет... призвать... или пусть Декстра? Он — ее добыча, ее и огня. По праву.

Целест успел только выдохнуть и коротко, мышино пискнуть, когда в правый глаз — голый беззащитный глаз, — впилось отрубленное щупальце. Гораций повернул к нему равнодушное лицо. Выплюнул новую мотню — втрое толще прежней.

— Целест! — заорала Декстра.

Он плохо слышал.

Он корчился на полу, зажимая второй раз израненное лицо. Лопнувшая склера стекала по пальцам, а к пальцам липли проклятые лепестки. Целест задыхался от медноватого аромата (мой глаз! мой глаз!), от боли и плясок огня.

"Дерись. Встань и дерись, забудь про глаз — он все равно бы отмер рано или поздно. Д и вообще, ты ведь пришел на последнюю битву? Так дерись".

Целест поднялся на локтях. А Гораций давно забыл о том, кого когда-то обрек на Печать — вряд ли он помнил что-то. Зато полностью... принадлежал Декстре.

Принадлежал. Хорошее определение.

Гораций все-таки добился своего: они с Декстрой слились, сплелись в единое целое, щупальцами и плавленой кожей, палеными волосами и липкой закипающей кровью. Декстра сгорала вместе с одержимым.

"Опять... жертвоприношение?" — сквозь боль и какую-то отстраненную муторь, подумал Целест. Щупальца прошили тело Декстры насквозь, коренастая женщина покачивалась на манер истрепанного бумажного змея — вместо одной бечевки — тысяча, острых и колючих. Губы и нос сгорели полностью: Декстра пыталась защитить уязвимые отверстия. Из глазниц Горация вывалились яблоки, и теперь оправа пенсне торчала на манер золотистых клыков. Жестоко. К себе и другим, невольно проступила из памяти фраза.

Все воины. Все Магниты — одно.

Жестоки к себе и другим. Это тоже принцип подобия.

Главы Гомеопатов продолжали бой. Единственным глазом Целест мог различить полыхающие фигуры, стрекала щупалец — они разносились в воздухе с визгом, громили лестницу и отбивали куски перил. Огонь лизал мертвые цветы, но пока дом держался. Мрамор не горюч.

Внезапно Гораций отшвырнул Декстру. Та плюхнулась с сочным шмяком, совсем не похожая на себя — безжалостную убийцу, палача, учителя. Сто двадцать фунтов обгорелого мяса.

Гораций выглядел не лучше, но его удерживала чужая воля. Он надвигался на Целеста так же мерно и неизбежно, как спускался по лестнице. Нижняя челюсть дотлела и развалилась, теперь щупальца стреляли из мяготи нёба и дырявили трахею.

"Он убьет меня", подумал Целест. — "Обидно".

Осудил. Проклял. Печать — его вина тоже.

Не смей. Вербена... ждет меня, хотел пробормотать Целест, но смолчал. В последнюю секунду лучше молчать.

Гораций завис над ним. Целест заставил себя развернуться зрячим глазом: смерти в лицо смотрят, а не прикрываются полуслепотой.

На щупальцах блестели заостренные жала и что-то вязко-серое — должно быть, яд. Полуотрубленная голова часто покачивалась. Отвалилась сгоревшая рука, слализа шмотьями кожа, но щупальца...

Свистнули.

Целест постыдно зажмурился. Но боли не было, смерти — тоже, он дышал и обонял зловоние. Еще не поздно — обрадовался, достойная смерть, умри как Магнит и воин. А когда разлепил веко, то...

Не увидел.

Горация. И огня. И Горация. И щупалец, и огня, и Го...

— Декстра?

"Нет. Я", — хрипловатый голос звучал отчетливо, однако все-таки внутри. Авис стоял возле разбитой двери — вернее, сползал вдоль косяка на корточки. Голова Декстры почти касалась его ступней, но Глава воинов не шевелилась.