Критический эксперимент 2033

Труднее всего оказалось вытащить Евгению. Жрицы Тиннит никак не хотели её отдавать:

— У нас она будет в полной безопасности и в довольстве. Мы воспитаем из неё отличную невесту, и ты всё-таки породнишься со знатными карфагенянами. Скоро народ и знать схватятся за голову. Они будут рады любой возможности восстановить хорошие отношения с тобой и твоим Богом. Астарту же подведёт её спесь и гордыня после мнимой победы, — уговаривала Белет-Шери.

Евгений подумал: "А сколько мы с Авлом одержали мнимых побед! Благодарение Богу, что Он нас вытащил из тупика тем, что выглядит как позорное поражение!" И решительно предъявил свои отцовские права.

А буквально перед тем, как отчалить, неизвестно откуда вынырнула неухоженная Зи-Аст, явно отсиживавшаяся в грязной дыре. Она подбежала к кораблю: "Возьмите меня с собою!"

Опознав её, к кораблю двинулись портовые стражники во главе с начальником порта, сразу отправившим гонца в храм Астарты: видимо, за жрицу-беглянку было обещано вознаграждение. Евгений понял, что нужно действовать быстро и решительно.

— Женщина, по вашим законам храмовая блудница сама распоряжается своим имуществом и не находится ни под чьей опекой. Продаёшь ли ты себя в рабство моему сыну Авлу?

— Конечно! — закричала обрадованная Зи-Аст. Авл немедленно отдал ей сребреник и прикоснулся палочкой. Теперь женщина стала имуществом фамилии Фламина и в качестве такового законно взошла на корабль.

— 52. Дорога в Рим

Корабль вышел в море ранним утром следующего дня. Зи-Аст даже не пытались задержать. Видимо, всех устраивало её бегство, и можно было теперь в назидание рассказывать, как она вынуждена была продать себя в рабство. Зейна, как её теперь назвали, сразу же как следует вымылась морской водой и выбросила в море вонючие лохмотья, в которые за две недели скитаний по укромным местам превратилась её одежда. Посмотрев, какими жадными глазами на неё смотрят члены команды, Сияния сочла за лучшее отдать ей одно из своих платьев. Большую часть платьев и вещей Сияния была вынуждена оставить, потому что места на корабле было мало, и он уже был на три четверти загружен карфагенскими товарами. Это ещё сильнее понизило её настроение, и Фламину пришлось жёстко прикрикнуть, чтобы она занялась сыном и перестала смущать всех своими причитаниями и плачем. Он хотел было напомнить, что драгоценности-то остались при ней, но решил не дразнить зря моряков.

В те времена корабли по ночам не ходили, и капитан взял курс на остров Коссира, куда можно было добраться к вечеру. Пираты или карфагенские корабли с тайным приказом перехватить Фламина, слава Судьбе, не встретились, и на закате солнца корабль бросил якорь у единственного посёлка на островке. Капитан Марий, хозяин корабля Опитер и пассажиры вместе с несколькими моряками сели на шлюпку и отправились ночевать в маленькой халупе для приезжих на берегу. Остальные вынуждены были остаться на корабле.

Поужинав лепёшками и козьим молоком, проданным островитянами, и запив это кувшином кислого дешёвого вина, Опитер и Марий потребовали от Авла, чтобы его рабыня обслуживала их и команду.

— Когда мы договаривались о плате за перевозку, её не было. Пусть отработает проезд, нам давно хотелось попробовать храмовую блудницу высшего класса.

Авл хотел дать гневную отповедь, но отец и любовница его придержали. Зейна сказала по-пунически:

— Любимый хозяин, дай мне возможность наказать их за наглость. Иначе они могут устроить вам такие неприятности по дороге.

Авл, который всё лучше относился к бывшей жрице, немного поморщился, но согласился. Она ушла вместе с купцом и капитаном за занавеску. А Евгений начал разговор с сыном о женщинах.

— Отец, я чувствую, что мне приходит пора жениться. Хочется сына. Да и дочь сойдёт. Знаешь, я многое понял в Карфагене. Вначале, глядя на доступных рабынь, ненасытных жриц и на дам, которые подавали знаки, что не прочь иметь роман со мною, я стал разочаровываться в женщинах. Но потом меня увлекло задание привязать к себе и перетянуть на нашу сторону Зейну. Из жриц она казалась самой искренней в чувствах. И по мере того, как она в меня влюблялась по-настоящему, я стал к ней относиться всё лучше. Влюблён я вроде был в непорочную и неприступную Анаит, но теперь понимаю, как она играла моими чувствами, хотя я ей и был симпатичен. Когда Зейна всей душой и телом мне отдалась, она начала меня учить обхождению с женщинами не только как с любовницами, показывать их уловки и одновременно открывать их душу, которая желает любви и ласки, но задавлена предрассудками, гордыней, боязнью пересудов, суетой и прочим. Вместо того, чтобы начать презирать женщин, я стал понимать их. В ту ночь, когда я распечатывал Анаит, я первоначально хотел взять её грубо и цинично, потому что был очень обижен. Но не смог и стал её нежно ласкать. Она утром плакала и не хотела со мной расставаться, причитая: "Почему наши боги запрещают мне стать твоей женой?" Сейчас я понимаю, как Зейна боится за нас. Ведь столько случаев было, когда моряки топили пассажиров и присваивали себе их добро. Но я вижу, что она больше не хочет соблазнять других мужчин.

— Я рад, сын, что ты стал настоящим мужчиной, — улыбнулся Евгений. — И буду молиться, чтобы ты совершенствовался в этом до самой смерти, и учил других мужчин хорошему отношению к женщинам, одновременно защищая их от козней стерв и змей подколодных, которые всегда были и будут. Но понимаешь ли ты, что не сможешь жениться на Зейне?

— И она, и я это понимаем и принимаем как неизбежность. Она уже сказала, что мечтает быть со мной единым телом и душой, пока у меня не появится долг перед невестой или женой. А потом, как она надеется, молитвы и Бог Единый подскажут ей верный Путь.

На следующее утро капитан и купец валялись совершенно без сил. Они вынуждены были разрешить всей команде сойти на берег и одновременно запретили им иметь дело с Зейной:

— Не хватало ещё, чтобы у гребцов весло из рук валилось, а у кормщика — руль!

На островке простояли три дня, пока хозяева корабля оклемались. Местные жители не возражали: моряки не грабили, а покупали, в том числе ласки рабынь и доступных женщин. Капитан с купцом тоже были довольны: мы, дескать, получили своё, будет о чём вспоминать всю жизнь. Евгений поблагодарил Зейну за жертву, а та грустно улыбнулась:

— Ещё полгода назад это не было бы для меня жертвой. Обычное дело: уморить до полусмерти наглецов. Нам, жрицам Астарты, наставницы разрешали лишь лёгкое увлечение, но не серьёзную любовь. Я перестала быть служительницей богини телесной страсти, когда стала сливаться с Авлом не только телом, но и душой. Не знаю, смогу ли я теперь кого-то ещё полюбить.

Фламин погладил по голове женщину и грустно подумал: "И законы, и разум, и интуиция запрещают тебе стать женой моего сына. Да на самом деле он не любит тебя по-настоящему, хотя теперь уже очень хорошо относится к тебе и благодарен за твою любовь. Получается, что он полюбил твою любовь".

Следующий переход был до Сиракуз. В этом городе купец планировал задержаться на неделю. Поэтому семья Фламина сошла на берег и остановилась на постоялом дворе.

На следующий же день, когда слухи о прибытии Фламина распространились, к нему явилась компания из дюжины греков во главе с Гигием.

— Евгений Фламин Русена, эти мужи — достойнейшие сиракузские геометры, астрономы и философы. Едут и другие из всех эллинских городов Сицилии. Твоя слава как несравненного знатока геометрии, астрономии и религии распространилась по всей Великой Греции и Элладе. Сии учёнейшие и благородные искатели истины надеются, что, пока ты в нашем благословенном и прекраснейшем городе, ты уделишь время высокоучёным беседам о геометрии и астрономии, а также изящным и приличным словопрениям по философии. Вопросов религии мы договорились не затрагивать никоим образом, дабы не обижать ни вечноблаженных бессмертных олимпийцев, ни нашего могучего, справедливого и не желающего лишних очей и славословий Бога.

— Гигий, ты здесь смог вовсю предаться страсти к красноречию! Каково мне будет опять отучать тебя! Как я соскучился, учёный и болтливый друг мой! — воскликнул Евгений и обнял Гигия.

И тут в голове Фламина как будто проскочил электрический удар. Он вспомнил слова одного из святых отцов "На могиле любви вырастает справедливость" (св. Николай Сербский) и понял, что Гигий (да и сам он по крайней мере один раз в Карфагене) придал Богу атрибут Дьявола. В самом деле, кто по справедливости карает человека, сбившегося с Пути своего? Евгений отвёл Гигия в сторонку и строго сказал:

— Атрибут Бога — любовь. Любовь не справедлива. Так что чистый разум и справедливость — атрибут того, кто всячески стремится стать между нами и Богом. И я грешен в том, что порою говорил о божественной справедливости.

Теперь возникла ещё одна проблема. Людям, в том числе и большинству тех, кто способен отказаться от идолопоклонничества и служить Богу, очень хочется слышать о божественной справедливости и верить в неё. Как избегать этого извращения и вместе с тем укреплять людей в вере в благое? Поистине, перед Римом стоит серьёзно задуматься. Фламин уже чувствовал, что в Риме происшедшее истолкуют как козни пунийцев и с нетерпением будут ждать его проповедей.

Первый день был посвящён в основном анализу мест из Элементов Гигия, поразивших эллинов оригинальностью подхода. Евгений понял, что, обсуждая с Гигием формулировки и доказательства, он невольно передал ему элементы алгебраического мышления. Но почему же здесь не последовало предупреждения и запрета? К вечеру у него сформировался чёткий вывод: самое главное, он не соблазнил греков вернуться от фигур к числам. А европейская цивилизация погибла из-за превращения в идол числа и "точного объективного" измерения одной линейной шкалой. Впоследствии это вылилось в "оптимизацию процессов", когда "улучшая" функционирование каждого работника как "винтика системы", теряли цель всей системы, что приводило либо к полному извращению её работы, либо к подмене работы отчётами и имитацией бурной деятельности. А самое страшное — в "эффективный менеджмент", когда всё измерялось одной шкалой: деньгами, которые стремительно теряли реальный смысл и превращались в симулякр. Так что система оценки и управления с гарантией уничтожала всякое живое дело.

На следующий день разговор зашёл об астрономии. Здесь Евгению и Гигию пришлось столкнуться с чисто научными (без кавычек) возражениями. Про шарообразность земли уже знали. Но насчёт её движения аргументировали: если бы Земля двигалась вокруг Солнца, то на ней бы всё время дул страшный ветер. То же самое, если она вращается. В ответ римлянам пришлось малость посчитать: расстояние до Солнца было уже известно с неточностью всего процентов 50, размер Солнца тоже, и скорость Солнца при вращении вокруг Земли за сутки оказалась бы страшной. А расстояние до планет сумели оценить снизу. И скорости получились ещё более громадными.

— Если вы боитесь ветра на Земле, почему же ещё более страшный ветер не разрушает Солнце и планеты?

Учёным пришлось немного задуматься. Стремясь не привносить новое знание (закон инерции), а просто заставить размышлять дальше, Евгений с Гигием посадили в коробку со стенками из слюды мух, и велели самому молодому из философов скакать во весь опор и заметить, сдувает ли мух. Он честно признался: "Трясёт, но не сдувает". И в рамках представлений об естественном месте и естественном движении заставили эллинов согласиться с тем, что естественное место земного воздуха и земных вещей — вокруг Земли, и они движутся вместе с нею. Что за пределами облаков если воздух и есть, то очень тонкий, дабы не мешать двигаться Луне, Земле, Солнцу и планетам. Ситуация была значительно облегчена тем, что пара геометров, оказывается, в египетском храме наблюдали в нечто типа телескопа горы на Луне и спутники Юпитера. Словом, в конце концов удалось убедить, что гипотеза о движении и вращении Земли не противоречит науке. А когда Гигий чуть заикнулся о том, что звёзды — другие миры, его сразу обвинили в нарушении "моратория" на обсуждение религии, и милостиво разрешили Единобожникам верить в это.

Словом, неделя прошла в напряжённых обсуждениях, в которых в качестве молчуна и слушателя принимал участие Авл. Он обмолвился, что Зейна, кажется, переродилась: стала стыдливой, скромной, в страсти стремится отдавать, а не брать.

У Сиянии Евгений забрал деньги, чтобы она с горя не накупила лишнего на сиракузских базарах. Они были намного беднее карфагенских, но несравненно богаче римских. Провизию закупали Авл с Зейной. Сияния от этого приуныла ещё больше и каждый вечер устраивала сцены, так что Евгений неосознанно стал засиживаться в компании философов за чашею вина. Евгения тоже иногда плакала, вспоминая Карфаген, но утешалась гораздо быстрее. Она даже сказала такое, что порадовало отца:

— Отец, Карфаген богатый, но злой и коварный. Они обязательно убили бы тебя и старшего брата. Хорошо, что мы уехали. А вот Кориолан попался...

Затем, с остановками в Кумах, Неаполе и Цирцеях, корабль доплёлся до Остии. Авл как мальчишка подпрыгнул и прошёлся колесом, когда ступил на родную землю. Семейство Евгения сразу узнали. Тут же он купил коней и повозку и двинулся в Рим. Ему наперебой рассказывали новости. За год произошло много и хорошего, и плохого.

Консулами стали Цезон Фабий и Спурий Фурий. От тройственного союза против Рима отпали дикие вольски, затеявшие свару с кампанцами. Но оставшиеся противники от этого лишь укрепились, договорились между собою и двинулись на римские земли. Эквы осадили латинскую Ортону. Вейяне подходили к самому Риму и грозили начать осаду, правда, не приводя пока что этой угрозы в исполнение. Зато поля разоряли безжалостно. Когда объявили мобилизацию, трибун Спурий Лициний наложил на неё вето до тех пор, пока не будет принят аграрный закон. Поскольку положение было явно угрожающее, против Лициния восстали в том числе и его коллеги. Никто не мог отменить интерцессию трибуна, но среди римских магистратов запрещение всегда было сильнее приказа. Другие трибуны наложили вето на вето. Набор в армию прошёл достаточно гладко. А вот война, можно сказать, позорно. Фурий пошёл на эквов. Те без боя отступили от Ортоны. Он доставил горожанам припасы, а когда ушёл, эквы вновь её осадили, а граждане отказались идти во второй поход. С Фабием получилось ещё более скандально. Он вызвал вейян на сражение и построил своё войско так хорошо, что обратил их в бегство одной конницей. И тут все римляне единодушно разошлись и отправились домой, не преследуя бегущих и не закрепляя победу, а лишь ругая своё правительство и Фабиев. Консул пытался воздействовать на них и приказами, и руганью, и стыдом. Ничего не помогало: терпение народа было на грани.

Так что против бешенства трибуна было найдено лекарство в виде его коллег. После этого сенаторы стали ласково и обходительно обращаться с трибунами, чтобы на будущее кто-то из них всегда оказался на стороне власти.

Увидев, с каким почётом к ней и её семье относятся римляне, Сияния начала немного успокаиваться. Она даже сказала Евгению: