М. С. Часть 3

Ничего ведь ещё не кончено!

Мы ещё повоюем! Назло всем и вся! Даже назло самим себе зачастую. Пусть в моем хлеву тепло и уютненько, и полно корыто.

Что же, Гвардейцы, если вы и вправду есть, то готовьтесь к бою. Только мне надоело жить с винтовкой у ноги. Как хотите, а я начинаю свою войну. Ту, которую начать следовало бы другим... Но пора уже. Если не я, то кто же? Во многие сердца стучит пепел старой славы... Да что у нас осталось, кроме этого пепла? А неважно! Не только сказочные птицы возрождаются из пепла.

Она видела империю, поднявшуюся из радиоактивных руин. Не сгорели люди ещё и здесь. Пусть СМИ всех уровней и пытаются убедить в обратном. Кто платит...

Сашка откинулась в кресле. Последнее время она стала ловить себя на мысли, что слишком много времени проводит на сайтах тех, кого принято именовать экстремистами. Что же, ребятки, энергии в вас море, ярости хоть отбавляй, только приложить с толком вы силы свои не умеете. Вы не видели настоящей войны.

А избежать её не удастся.

Мы ещё повоюем!

Вместе!

Глава 9.

-Вы так скоро на тот свет отправитесь — сказал М. С. главврач одного из центральных госпиталей.

-Мне это говорили уже, наверное, десять в неизвестно какой степени раз. А я до сих пор жива. Так что за консультацию спасибо, а в остальном — ауфидерзейн.

М. С. встаёт. Главврач тоже. Страшно хромая, она подходит к двери. Главврач идёт за ней.

-Вы отбываете, или посетите ещё других специалистов.

-Вот ещё баловаться! Кэрта дождусь.

В империи уже наверное все знают, что Кэрт — единственный врач, указания которого М. С. иногда выполняет. А остальных никогда не слушает. И тем не менее, жива и почти здорова, несмотря на то, что свинцом и тому подобными вкусностями, в своё время нашпиговали более чем крепко.

-Куда направляетесь, генерал-майор — спрашивает М. С. хромая по коридору — счастлива видеть ваше заведение полупустым.

Главврач мог бы обогнать М. С., но она это она. И обгонять её кажется неудобным.

-К тяжело раненной — лучшей формулировки он не мог придумать.

М. С. останавливается.

-Откуда? Несчастный случай на ученьях? Какой части?

-Она не военнослужащая. Она вообще ещё просто ребёнок.

М. С. сразу же начинает делать выводы.

-Какой козёл за боеприпасами не следит?

-Она из деревни мирных святош.

-Час от часу не легче, святоши с гранатами.

-Не в гранатах дело. Наши солдаты её случайно нашли — он на несколько мгновений замолчал, а потом продолжил — это какая-то сцена из диких времён. Изгнание беса или что-то в этом роде. Ещё пара дней, и она бы была, вероятно, мертва.

М. С. развернулась, и пристально посмотрела ему в лицо.

-Арестовали?

-Кого?... Ах, да, этого родственничка её, значит. Конечно, уже сидит, следователи приезжали показания снимать. Я дал им заключение.

Но то, что произошло с ней... Это такая дикость. Как можно доходить до такого в наше время.

-Сколько вам лет?— спросила М. С..

Тот опешил от её вопроса, но ответил.

-Тридцать девять.

-Мне шестьдесят два. И могу вас заверить, вы ещё многого не видали, а кое-чего и не увидите уже никогда. — она вздохнула — До чего же я устала. Изгнание беса, говорите. Я с этим уже лет пятнадцать не сталкивалась. Думала, уже всё. Ан нет. Снова эта зараза всплыла. Как с гидрой воюешь: башку срубил, новая лезет — она замолчала, а потом с совсем другой интонацией спросила

-Ещё что-нибудь в этой деревне было по нашей или по вашей части?

-Никак нет.

-Ладно, в какой она палате?

-Кто ''она''.

-Ну, этот ребёнок искалеченный. Видеть-то её можно?

-Да.

-Ладно, проводите меня к ней. Надо же окончательно на десятку вперёд настроение испортить. Звать её как?

-Анна.

Аня с трудом повернула голову. По-прежнему болит всё тело, левой рукой не пошевелить, каждый вдох причиняет боль. Но ей уже не так страшно, как вначале. Хотя она одна и вокруг всё и все чужие и незнакомые. И уже несколько раз чужие люди отвозили её в страшную комнату с белыми стенами и яркими лампами, собирались вокруг неё. И что-то делали с теми местами, где у неё болело. Мазали чем-то, а казалось словно жгли. Кололи стальными иглами надетыми на стеклянные трубки. Вставляли ей в руки иголки и что-то вливали через них. Заставляли глотать страшно горькие вещи. А вот кормили гораздо лучше, чем она ела дома.

Все эти люди частенько говорили не по-человечески. Не на том истинном языке, что говорили в деревне, и не на том испорченном, что все вокруг.

Среди людей в повязках, окружавших её в страшной комнате видела женщин, одетых как мужчины. Это очень пугало. Аня никогда не видела женщин в мужской, а мужчин в женской одежде. Дома ведь говорили, что покрой платья установил господь.

И свет здесь не такой как привыкла. Он светит, но огня в нем нет. А почему светит, Аня понять не может.

Она спросила у самого не страшного из этих людей, когда она вернётся домой. И он сказал, что в тот дом, откуда её забрали, Аня не вернётся никогда. А раньше она много раз слышала, что дети всегда во власти отцов, и что кроме отцов, над ними никто не властен, и это от бога.

Человек на бога не походил, не походил даже на ангела. Но Аня ему верила.

Чужие люди ходили все в белом или сине-зелёном, иногда Аня видела солдат в их обычной одежде. Дома всегда говорили, что от солдат только зло, и их следует опасаться. Она боялась их, потому что ей так говорили. Но здесь они не казались ей страшными.

Солдат в белом приносил и уносил ей еду. Однажды спросил, умеет ли она читать, и когда сказала, что да, принёс целый ворох книжек. Новых, красивых, и пахнущих не пылью, а свежей краской.

Дверь открылась, и вошёл доктор, а за ним... Генерал. Настоящий генерал из тех, какими пугают маленьких детей. Аня же думала, что генералов, как и драконов, выдумали.

В страшных сказках генералы были высокого роста, а этот — маленького, намного ниже доктора. Но в остальном — одежда и вправду цвета сажи. Сияют золотом звёзды на груди. И целых три. И по три звезды на каждом плече. А его лицо...

Маленький генерал женщина! Пусть и остриженная почти по-мужски. И одетая в мужскую одежду, но всё равно, женщина. На мгновение Ане стало страшно.

Глаза женщины-генерала невиданного зелёного цвета. И словно горят. Словно адский огонь бьет из них. Пылает взгляд. Нечеловеческой жутью, и всем, что есть на свете тёмного.

Аня помнит, как изображали на картинах врага рода людского. Иногда страшным, иногда противным, и очень редко смешным.

Генерал же... Её можно назвать не просто страшной, а ужасной. Не её саму, а только взгляд. Но ужас сочетается с нечеловеческой мощью и силой. Спокойной мощью гранитной скалы, а не беснующимися языками адского пламени.

Взгляды генерала и Ани встретились. И девочка почувствовала, что за этим гранитом, за этой силой скрывается что-то... Что-то совсем не злое. Очень похожее на цветок, выросший на возвышающемся назло всему и вся утесе.

И Ане показалось, что было всё наоборот. Вначале вырос цветок, а потом уже встал над ним утёс. Утёс чёрного гранита. Только очень давно вознёсся уже этот утёс. И скрыл внутри себя белый цветок. Но сначала вырос цветок.

Неестественно бледно лицо генерала в обрамлении коротких чёрных волос. Словно углём проведены брови. И губы сжаты в нитку.

Лежавший перед М. С. ребёнок выглядел так, что краше в гроб кладут. Неудивительно, что многое повидавшего военмедика поразило. Синяки под глазами хотя и подзажили, выглядят всё равно впечатляющими. Шея смазана какой-то мазью. Рука в гипсе. Плечо тоже перебинтовано.

М. С. ни раз видала людей, в том числе и детей, в гораздо более худшем состоянии. И так бывало гораздо чаще, чем хотелось. Думала, привыкла уже ко всему. Но видимо, у любого есть придел чужих страданий, после которого вид страдающего берёт за сердце даже таких железок, как М. С..

Взглянула М. С. на Аню. От взгляда ребёнка словно исходит какое-то сияние. Доброта что ли так светится? Что-то открытое и возвышенное во взгляде...

Защемило сердце у М. С.. Сравнение с Мариной... Нет, только не с ней. Была, была в Марине сталь. Могла она очень жёстко и временами жестоко, говорить. И поступать. Вполне в состоянии была кулаком по столу стукнуть. Принципиальная. Не злая, но способная быть недоброй. Всегда такой была. Что в детстве, что потом.

Аня. Сразу М. С. поняла, что зло, жестокость и вообще, вся грязь мира не пристанут к ней. Двуногим тварям, по ошибке именуемыми людьми никогда не растоптать её душу. Убить — всегда готовы. А растоптать...

Понимает кое-что М. С. в людях.

-Меня зовут Аня — тихо сказала девочка.

Генерал говорит слегка хрипло, но голос её практически не отличался от любого другого женского голоса, разве что говорит чуть громче, сем следует. И ребёнку ещё показалось, что генерал очень устала. Она уже очень много лет не отдыхала. Она словно тащит на себе страшный груз. И тащит давно.

''Когда видишь что-то снежно-белое, очень ясно замечаешь, что сама иссиня-чёрная. Хотя, нет, не иссиня, а как сажа. Чёрная и грязная. О чёрт, что же я несу? Хорошо ещё, что хоть не вслух. С ума я что ли начинаю сходить от одиночества?''

М. С. подошла к кровати, и села на стул. Её рука коснулась руки ребёнка.

Девочка чуть не отдёрнула руку, но прикосновение генерала было прохладным, успокаивающе прохладным.

Прошла минута, вторая...

-Разрешите идти? — нарушил молчание главврач

-Что?... Ах да, идите.

М. С. так и сидит. Её рука лежит на руке девочки. Левой рукой М. С. прикрыла глаза. Большой и средний пальцы до боли стискивают виски. Она чувствует под рукою доверчивую теплоту руки ребёнка. Чувствует.

''Что, что со мной происходит? Жила себе, правила вроде даже неплохо. И вдруг... Что вдруг... Этот ребёнок...Аня...Анечка... Сколько лет не говорила нежных слов... Кто она мне ? Вроде никто... А вроде просто человек, ребёнок. И несчастный... А я, я счастлива? У меня невиданная власть. И столь же невиданное одиночество. А у неё, у неё ничего нет. И могло бы вообще ничего не быть. Ни настоящего, ни будущего. И неизвестно, что будет. Но что-то будет.

А я ничего уже не вижу перед собой. Перед собой как человеком Мариной Саргон, а не генералом М. С.. Годы, годы уходят, а на что я их потратила?

Её жизнь только начинается. И ТАК начинается. А ты ведь, кроме всего прочего, стремилась ещё и к тому, чтобы ни у кого больше никогда не было ТАКОГО начала жизни. Неужели я так ничего и не добилась?''

Теперь генерал кажется совсем не страшной, а просто очень усталой. И несчастной. В одной из ''запрещённых'' книг девочка видела рисунок. Сидит у камина женщина. Написано было, что это одна великая воительница на закате жизни. Огненной жизни. Жизни прошедшей в боях и походах. Жизни в борьбе. На рисунке всё это уже позади. Сидит она у огня. И широко открытыми глазами на бледном и худом лице смотрит куда-то в запредельное. Она вспоминает свою жизнь. И как девочка прочла дальше, не слишком-то радостны эти воспоминания.

И сейчас генерал очень похожа на ту женщину. Ребёнок не видела её взгляда, но чувствует, что живому генералу сейчас столь же тяжко, как и той, нарисованной воительнице. И ведь очень схожи их лица...

Может, генерал и способна внушать ужас. Но девочка её совершенно не боялась. Она видела цветок в её душе. Тот цветок, который был до того как встала над ним гранитная скала. Но многие вокруг видели только эту скалу.

Теперь она хотела заговорить с ней, хотела и не могла.

Она хотела ей сказать...

''Что я могу ей сказать? Что вообще по-человечески я могу кому-либо сказать. Когда вообще я с кем-то просто разговаривала, а не приказывала или требовала? Я засыхаю как личность, а может, уже засохла. Живёшь словно запрограммированная машина. И никто, абсолютно никто об этом не знает, и никому, абсолютно никому до этого дела нет. А мне иногда просто плохо. На душе плохо, или, точнее, на её остатках... Вообще-то по другому и быть не могло. Создала у людей представление о себе, как о чём-то запредельно могущественном? Ну, вот и пожинай плоды. Винить некого. Сама решила добиться абсолютной власти. Ну, вот и добилась. И что-то ты потеряла... Вот только что именно?

Что ты можешь сказать этому ребёнку, да и любому другому? Да ничего, и признай это.

Ну и признаю, а что это изменит?

Как же я всё-таки устала! Сколько лет, а грязи если и становится меньше, то не намного. А я уже не та, что двадцать лет назад. Хотя я не стала хуже или лучше, я просто устала.

Хм. Знал бы кто-нибудь, да хоть Кэрт, о чём я сейчас думаю, точно бы решил, что я спятила. А может, я вправду с ума начинаю сходить?

Но она-то, ребёнок этот, Аня, здесь причём? Сама не знаю. Может, это одиночество доконало меня до такой степени что... А вот что именно, словами-то ты выразить не можешь''.

М. С. так и сидела довольно долго. Вставать и уходить ей не хотелось. Ей некуда и незачем было спешить. Её никто и нигде не ждал. До завтра. А завтра снова тоже, что и всегда. Люди, бумаги, совещания. Всё это важно, всё это необходимо. Но это будет только завтра. А сегодня...

Она могла сидеть здесь сколько угодно. Случись что чрезвычайное — её найдут мгновенно. По мелочам беспокоить никто не станет.

На поясе запищал телефон. М. С. словно очнулась, и рванула его с пояса.

-Слушаю...

Через несколько минуть чёрный автомобиль мчался к зданию одного из министерств.

Генерал так и не сказала девочке ни слова, хотя сидела рядом с ней довольно долго. Но ребёнку почему-то стало... холоднее что ли, после того, как она ушла. Она не знала, что никто бы ей не поверил бы, если бы она сказала, что великая и страшная М. С. показалась ей очень усталой и доброй. И что ей хотелось бы, что бы она зашла снова.

Было уже за полночь, когда у мрачного дома в саду остановился чёрный автомобиль. Через минуту он отъехал. В прихожей большого дома зажёгся свет. М. С. прибыла домой. Если, конечно в её лексиконе существует такое понятие, как дом. Место, где она проводит ночь или иное время суток, домом назвать всё-таки сложно. Скорее, логово.

В прихожей было несколько стульев и шкафов с одеждой в чехлах — полный комплект всевозможных шинелей и пальто, которые имеет право носить генерал-полковник.

На один из стульев М. С. положила фуражку, на другой — портупею и сумку.

Хотя она и хромает, но на людях всё равно ходит довольно быстро. Сейчас же еле переставляет ноги. До лестницы шла, опираясь рукой о стену и закрыв глаза. На второй этаж поднималась минут пять, если не больше. Несколько раз останавливалась. Тот взгляд, который бросала на вершину лестницы, переполнен мукой и ничем больше. Вряд ли кто посторонний узнал бы сейчас в этой совершенно измотанной жизнью женщине, легендарную М. С.. Но такой её видеть никто не мог.

Вот и комнаты второго этажа. В иных она не бывала лет по десять, если не больше, но две или три двери отперты. В одной из них, заставленной книжными шкафами, стоит кровать.