Лёгкая ладонь его спутницы отвесила Клеменсу подзатыльник.
— Не обращайте внимания, ваше сиятельство, — снисходительно извинилась за убогого красотка Аннет. — Он с тех пор, как с того местечка приехал, ведёт себя, словно пришибленный, только одно и твердит: Сара больше нет.
— Сара больше нет, — согласился шпиончик. — Сар стёрт... — И вдруг словно что-то оборвалось в его груди. — Орки. Зелень. Растерзанные женщины, — забормотал он. — Сгорело, всё сгорело... Люди умирали в муках, без покаяния, но господь всё равно принял их на небесах, потому что — в муках... Сара больше нет...
И замолчал, склонив голову. Две крупных слезы покатились по худым щекам.
— Только это и талдычит, — огорчённо сообщила бывшая трактирщица. — Иной раз его отпустит — тогда говорит понятно, только редко. Но ничего, я всё-таки выпытала, куда его привести. Вот перед ваши очи и доставила, ваше сиятельство, господин Гордон. Что, будет ли бедной хозяйке гостиницы какая-то награда за труды?
Джеймс Вильям почувствовал вдруг приятное волнение.
— Чего же ты хочешь? — спросил игриво, буравя взглядом. А сам уже непроизвольно втянул живот и расправил плечи, стараясь придать фигуре больше величия и значимости. Малыш Клеменс был ему уже неинтересен. Всё было ясно, как день. Герцог наверняка послал к старому барону своих людей за дополнительными сведениями о беглой жене, те взяли Бирса в оборот и барон, не выдержав, схватился за артефакт, который до этого посол Бриттанской империи лично передал Анне. Это было сделано ещё перед началом акции с похищением документов — на всякий случай, дабы, если псы Троегубого побегут по следу, начнут вынюхивать в Саре — тут-то их и накрыть... Собственно, аналогичное нападение в Анжи проводилось в рамках прикрытия, чтобы подумали, будто зеленокожие время от времени прорываются вдоль всей границы. Что ж... Портал открылся несколько запоздало, однако всё пошло на пользу делу. Хоть сколько-то, да удалось подгадить герцогу: запугать страшными слухами население и подорвать доверие к правителю, рассеять часть армии на дополнительные кордоны вдоль рубежей, спровоцировать конфликт с Моравией — ведь наверняка его светлость разозлится и полезет разбираться в соседнее королевство за то, что упустили неклеймёных орков...
Артефакт для открытия портала был замкнут на Гордоне, вернее сказать — на массивных перстнях с сапфиритами на толстых пальцах, холёных, белых, слово баварские сосиски... Маг из Джеймса Вильяма был никудышный, но частичку силы он в себе всё же носил. Вот её-то и оттянуло портальное яйцо: выпив энергетику камней, закусило хозяйской. Оттого-то в тёплые августовские дни в бриттском посольстве жарко топились все камины.
— Ах, ваше сиятельство, — Аннет кокетливо сощурилась. — Много ли надо такой бедной женщине, как я!
— Сколько? — теряя интерес, бросил Гордон. Похоже, он ошибся, и девица всего лишь жадная до денег мещаночка. Жаль, если так... Провести с ней приятно четверть часа, кошелёк в зубы — и пусть идёт на все четыре стороны.
— Ах, господин посол! — На смуглых щёчках трактирщицы заиграли соблазнительные ямочки, одна — прямо под очаровательной родинкой, натуральной, ни чета какой-то пластырной мушке. — Что — деньги, ветер! долго ли они у меня задержатся? Да и не бедствую я, сударь, это так, для красного словца сболтнула, а Жано сюда привела по расположению, больно жалко стало человечка. Нет, денег мне не нужно, могу и сама одолжить...
И засмеялась, бесстыдница, сощуривши ресницы, настолько густые, что тени от них казались нарисованы углем на щеках.
— Чего же ты хочешь? — Гордон подпустил в голос суровости. Ситуация начала ему нравиться.
— Чего... — Аннет словно невзначай отпихнула от себя Джона Клеменса, развернув к ближайшему стулу, и несчастный рухнул на сиденье, закрыв лицо руками. Всё. Бедолага спёкся. Некоторые... лично наблюдаемые сцены операций ломают хороших сотрудников навсегда.
— Ваше сиятельство, — смуглянка взмахнула чудо-ресницами и устремила на посла взгляд томный и загадочный. — Я ведь впервые в большом городе, у меня нет здесь ни друзей, ни знакомых, а одинокой женщине тяжело и опасно. И очень страшно, — прошептала быстро и вроде бы смущённо. — Ах, если бы я осмелилась просить вас о...
И запнулась, искусно изобразив приступ стыдливости.
— О... — многозначительно подхватил бриттский посол, тонко усмехнувшись и пошевелив пальцами, отчего опустившиеся было кружевные манжеты зашевелились, как живые. — О чём, дитя моё?
— О покровительстве... — чуть слышно отозвалась скромница Аннет, присев в очередном реверансе и продемонстрировав посредством двух случайно расстёгнутых перламутровых пуговок на корсаже прелестную ложбинку между совершенных грудей. — Уповаю на ваше милосердие и припадаю к вашим стопам. Ах, ваше сиятельство, я так одинока в этом большом и шумном городе! Но мне совсем не хочется возвращаться назад, к мужу-тирану, я уже почувствовала вкус свободы...
Поднимать почти с колен хорошенькую женщину было весьма приятно. Поддерживая Аннет за талию, Джеймс Вильям подвёл её к окну, ближе к свету, и... осмотрев внимательно, остался доволен. Глянул ещё раз в бесстыже-скромные глаза.
— Дитя моё... — Голосом посол мог играть виртуозно, и сейчас в нём зазвучали взволнованные нотки, свидетельствующие о непритворном сочувствии. — Помочь слабой женщине — долг каждого мужчины... особенно состоятельного. Ибо заповедано нам — по мере сил и средств оказывать благо своим ближним, особенно обездоленным. — Ты говоришь, — добавил участливо, — муж-тиран? И ты, дорогая...
— Аннет О'Малли, ваше сиятельство, просто Аннет, к вашим услугам.
— К моим, конечно, — усмехнулся посол, становясь всё больше похожим на толстого кота в кружевах, добравшегося до кувшинчика со сливками. — Мила, очень мила... А что, Аннет, не хотела бы ты уехать от постылого муженька подальше, а то ведь мало ли — вздумает искать, пригрозит судом, инквизицией... Я мог бы увезти тебя в Бриттанию, пристроить на тёплое местечко. Разумеется, за небольшое одолжение. — Глаза его вспыхнули. — Скажем так: несколько небольших одолжений... Как, согласна?
И многозначительно заглянул в глаза.
Дыхание юной дамы участилось. С треском отлетела от корсажа ещё одна пуговка.
— О-о, — севшим голосом проворковала хозяйка 'Индюка и кастрюли'. — О-о... Думала ли я о т а к о м ? А вы умеете говорить с женщинами, господин посол...
— Джеймс, — мурлыкнул Гордон. — Для тебя, дорогая... Джеймс. Но только наедине, — добавил строго, спохватившись.
— Конечно, ваше сият... О-о, Джеймс, — с придыханием протянула Аннет. — Всё, что угодно. Я всё сделаю...
— Прелестно.
Посол провёл тыльной стороной ладони по бархатной щёчке. Вот так не знаешь, где найдёшь, где потеряешь... Похоже, он таки нашёл кандидатку в Летучий отряд своей будущей королевы. До своего отъезда он как раз успеет испытать её в деле... Он усмехнулся. И в теле.
В мыслях Джеймс Вильям бывал далеко не таким утончённым, как на светских приёмах.
— Вот что мы сделаем, дорогуша... — Он сделал вид, что задумался. Нельзя накидываться на женщину сразу, даже если видишь её готовность, следует 'подогреть' интерес ожиданием. Да и намёками на аванс, чтобы лучше старалась. — Сама понимаешь, я — человек заметный, и ы со мной рядом открыто быть не можешь...
— Что же я, не понимаю? Кто вы — и кто я... Не волнуйтесь, ваше сиятельство, я своё место знаю.
И улыбнулась, чертовка. Гордон даже с мысли сбился от её улыбки.
— Э-э... О чём я... Ах, да. Устрою-ка я тебя горничной — или девушкой по поручениям, как повезёт — в один очень важный для меня дом... Не бойся, работой мучить там не будут, но, конечно, надо зарекомендовать себя хорошо, чтобы тебе доверяли и свободно выпускали из замка. Я составлю для тебя подробные инструкции: кем представиться, как себя вести. Есть одно дельце, которое надо довести до конца, и чем лучше ты с ним справишься, тем быстрее я отсюда уеду... с тобой, естественно.
Аннет молитвенно сложила руки:
— Всё сделаю, ваше сиятельство, будьте уверены! А... — словно случайно скосила взгляд на притихшего Клеменса. — А с этим болезным как? Жалко ведь...
Первым желанием посла было схватить ополоумевшего шпиона за шиворот и вытолкнуть вон. Не мешкал бы, дурак, поспешил — глядишь, поспел бы в Сар раньше, успел бы хоть что-то разузнать. Убил бы этого тряпку, если бы не брезговал. Но... рядом с ним в ожидании хлопала чудными ресницами хорошенькая женщина, к тому же — только что завербованная, и показывать при ней, к а к Джеймс Вильям обходится с отработанным материалом, было, по меньшей мере, неразумно.
Подойдя к письменному столу, он собственноручно, не вызывая секретаря, начертал на особом бланке несколько слов. Иногда можно было поиграть в великодушие.
— Бедняга, — сказал скорбно. — Твоя преданность не останется без награды. Джон, слышишь меня? Я к тебе обращаюсь, Джон Клеменс. Встань. Вот так... Держи эту бумагу. Иди к моему казначею и получи расчёт и хорошее вознаграждение. Здесь распоряжение оформить тебе пенсию за заслуги перед империей. Иди, да пребудет с тобой Бог!
Кажется, Клеменс его понял. Во всяком случае, распоряжение на гербовой бумаге он взял почти недрожащей рукой. И вышел на почти сгибающихся ногах. И — словно кто его за руку вёл — дошёл до казначея, до канцелярии, получил наградные, расчётные, грамоту об освобождении от государственной службы, кою бумажку следовало обменять на свидетельство о выходе на пенсию уже в Лондоне...
Он обратил внимание на несколько равнодушных лиц чиновников при канцелярии посольства и сообщил им:
— Сара больше нет. Сар стёрт с лица земли. Сара больше нет...
И добившись, чтобы на него глянули с ужасом, добавил еле слышно:
— Бегите, несчастные! Этот человек — дьявол!
Глава 11
Казалось, ещё немного — и от бесконечных хождений его светлости по кабинету проляжет тропа в наборном паркете.
— Сперва я сам с ней побеседую, — смурно покосился Жильберт на капитана. — Она мне не нравится. И вообще, сама твоя идея не нравится. Согласен, Марте нужна наставница, но уж не та, что была свидетельницей её унижений. Как эта женщина вообще допустила, чтобы на её глазах творились подобные бесчинства? Я могу, хоть и с натяжкой, понять, что селяне глядели в рот пастору и внимали каждому слову, и раз он сказал — надо смирять в девицах грех прежде, чем он зародится — значит, действительно, надо... Что с убогих взять? Пастырей в деревнях иной раз почитают выше сеньоров, с этим я сталкивался. Но крестьяне темны, а Доротея Смоллет — образованная женщина, вкусившая не только плодов просвещения, но и вольных столичных нравов. Что же она молчала? Отчего не пресекла в корне порки и продажу девушек?
Винсент, не удержавшись, хлопнул зажатой в руке перчаткой по столу. Резко отъехал вместе со стулом (в отсутствии секретаря молочный брат герцога мог позволить себе этакую вольность, как рассиживание на хозяйском месте).
— Ты ни с кем её не перепутал, Жиль? Привык, понимаешь ли, к нравам здешних львиц, которые из мужей верёвки вьют... А то, что простые горожане иной раз жён смертным боем бьют — забыл? Давно подобные дела в суде не разбирал? Правильно, давно, потому что пресёк подобные измывательства... поблизости. А чем дальше от столицы, тем сильнее устои: любой сморчок для женщины — царь и бог, ему и подчиняйся. 'Жена — да убоится мужа своего!' — помнишь? — Герцог на такие слова фыркнул и отвернулся к камину, заложив руки за спину, под камзол, но капитан по взлохмаченному сердитому затылку понимал — слушает. — Это тебе не Маргрет Маульташ, что спасла осаждённый Тироль и свой брак по любви, наплевав на отлучение от церкви; и не Алиенор Аквитанская, два года воевавшая против собственного мужа. Это обычная женщина из простой пуританской семьи, где слово мужчины, кем бы он ни был — отцом, мужем, братом — закон. Вот она и молчала. Хоть и пыталась иногда возражать; удивляюсь, как сумасшедший братец на неё руку не поднимал... Хотя, может, и было дело, да ведь она женщина гордая, не скажет.
— А девушки? — рыкнул герцог. — Ты по собственной шкуре знаешь, что такое порка, тебе в детстве влетало за нас обоих. Каково было девушкам, этим нежным созданиям?
Винсент скептически заломил бровь.
— Скажи откровенно, сильно ты интересовался их судьбой, да и вообще крестьянами, когда приезжал в поместья? Тебе хватало доклада управляющего и разбора отдельных жалоб. Девушки... Спроси любого из баронов, и тебе ответят — твоими же словами, кстати: это же простые девки, селянки, всё, для чего они нужны — обеспечить приятные час-другой. Ты даришь им за это безделушку, кошелёк или домик, в зависимости от длительности связи и возможных плодов — и вы расстаётесь, обоюдно довольные друг другом. Так ведь было до сих пор? Почему же ты вдруг проникся их судьбами? Уж не оттого ли, что одна из них запала тебе в душу? Жиль... Эй, Жильберт!
Помедлив, герцог обернулся.
— Ты даже не представляешь, как.
— Вот оно что...
Капитан прошёлся по намеченной его светлостью тропинке, затем, нарушив маршрут, свернул к окну, забранному ажурной решёткой, щедро перевитой охранными чарами. Провёл ладонью по волнистой поверхности причудливо изогнутой кованной лозы. Та отозвалась привычной дрожью, опознавая, успокаиваясь...
— У тебя почти пропал шрам, я заметил, — сказал, не поворачивая головы. — И седина... пробивалась на висках — теперь её нет. Поэтому — очень хорошо представляю, Жиль. Похоже, ты нашёл свою Единственную. Я рад за тебя. Давай не будем ломать копья из-за Доротеи Смоллет. У каждого из нас есть поступки, которых стыдишься всю оставшуюся жизнь. Ей — стыдно. Прошлое не исправить, но, по крайней мере, она рвётся сделать для твоей девочки... нет, не просто сделать. Она отдаст ей всё, что имеет, что знает. Поверь, я всё-таки разбираюсь в людях.
Жильберт д'Эстре неслышно встал рядом с молочным братом. Помолчал. Усмехнулся.
— Винс...
Хлопнул по плечу.
— Когда ты переходишь на высокий штиль, я начинаю волноваться. Это не к добру. И с чего вдруг такое заступничество? Хоть ты и не называл её в глаза пугалом, но по твоим рассказам я отчего-то представил себе нечто этакое, и всё же — ты её выгораживаешь. Уж не встретил ли и ты...
С улыбкой капитан качнул головой.
— Это всего лишь знание человеческой натуры и жажда справедливости. Последнего, кстати, я набрался от тебя. К тому же, буду откровенен: меня заинтересовал сам по себе выверт судьбы. Подумать только, чудом уцелеть во время массового, хорошо организованного отравления, лишиться всего, прозябать много лет приживалкой при полоумном братце, терпеть, терпеть, ничего не видя впереди... Казалось бы — жизнь кончена. Нечему больше случаться, оставшиеся годы промелькнут, похожие, как один дубовый лист на другой... И в конце жития — небольшое надгробье на сельском погосте. Но вдруг оказывается, что все пути так или иначе разворачиваются — и тянут в Эстре, сюда.. Я подумал: почему бы и нет? Приятно иногда почувствовать себя Богом, меняющим судьбу простого человека к лучшему.
