— Я Эрика хочу навестить.
Селене можно сказать, Селена своя.
Селена кивнула.
— И тебя совершенно не смущает, что к нему не пускают? — спросила Селена.
Прищурилась. Глаза поблескивают.
— В курятники меня тоже не пускали особо, — ответил я. — Что ж мне, голодному было оставаться?
— Я вот тоже его хочу навестить, но где его положили, не знаю, — сказала Селена.
— Где-то наверху, — сказал я. — Это я еще днем учуял. Пойдем, поищем? Только, что мы скажем, если спросят, чего мы тут ходим?
— Что ищем Бланку и Людовика, — сказала Селена.
— Они же в той комнате, что по коридору дальше и налево.
— Мы-то можем этого и не знать, правильно? — сказала Селена. — Мы же неместные, разве не можем немного заблудиться?
Я заблудиться не могу. Я всегда знаю, где я. Правда, не всегда знаю, где это 'где'. Но такой план — хороший. Потому что другого все равно нет.
Эрик был в палате на втором этаже. Мы просто прошли туда, встретив по дороге только одного врача в белом халате. Он на нас внимания не обратил, шел куда-то по своим делам. Комната у Эрика маленькая, меньше чем у Квентина. Весь в бинтах, весь в трубках. Рядом приборы со стрелками. И большая банка с какой-то необычной водой. В руку по трубке капает и врачебностью пахнет.
— Что скажешь? — спросила Селена.
— Не нравится он мне.
Пахнет... Плохо пахнет. Нет, это не запах. Не совсем запах. Я не умею объяснять. Болеет Эрик. Совсем болеет.
— Пустой он какой-то, — сказал я. — Как кувшин. Стенки мокрые, а воды нет.
Не понимаю, почему так сказал. Увидел так, вот и сказал. Запах такой. Только это не запах.
Мы стояли рядом с кроватью. Смотрели на него. Молчали. Селена насторожилась вдруг.
— Бланка приближается, — сказала она. — Сюда идет.
Я это уже тоже чувствовал. И шла она вместе с эльфочкой.
— Может не сюда? — спросил я. Шепотом.
— Думаешь? — спросила Селена. Тоже шепотом.
— Разве она тебя тоже чувствовать не должна? — спросил я. — Как ты ее?
— Она моложе меня втрое, — ответила Селена. — Может и не почувствовать, я стараюсь не показываться. Может быть, просто не умеет. Я надеюсь, во всяком случае.
— Я спрячусь, — сказал я, встал на четыре лапы и залез под кровать.
Я маленький, прятаться удобно. Свернулся клубком. Совсем не видно. Селена тоже может быть маленькой, когда летучая мышь. Забралась следом, устроилась на боку, как на подушке. Я не возражаю. Не надо чтобы нас увидели. К Эрику нельзя. Увидят — ругать будут. Я не люблю, когда ругают. Люблю, когда за ухом чешут и по спинке гладят.
Дверь открылась.
— Вот он, — сказала Бланка. — Тот мальчик. Мы не понимаем, что с ним. После кровоизлияния всякое может быть, но тут что-то совсем странное.
— Его лечили магией? — спросила Лазурика.
— Да, ректор МКИ лично часа два назад приходил, — сказала Бланка. — Собственно, он и обратил внимание на эту странность и порекомендовал вызвать тебя.
— Он? Меня? — голос Лазурики очень удивился. — Полуэкт Малиновый рекомендовал позвать меня? О...
— Сказал, что ты лучший специалист, — сказала Бланка.
— Да??? А что он еще сказал? — спросила Лазурика.
— Что Эрик находится в пограничном состоянии, что он не понимает, что это такое, и что надо позвать тебя, — сказала Бланка. — А потом, после этого, Людовик взял у мальчика кровь на анализ. Она безвкусная, понимаешь?
Молчат. Селена беспокойно завозилась.
— Кажется, я понимаю, Бланка, — сказала эльфочка. — Но чтобы делать какие-то выводы, мне надо его хорошенько осмотреть и чтобы рядом не было никаких возмущающих факторов.
— Я подожду тебя в ординаторской, — сказала Бланка и вышла.
— Можете вылезать, — сказала эльфочка. — Она ушла. Под кроватью не лучшее место для стражей, пришедших навестить больного товарища.
Мы вылезли из-под кровати и встали на ноги. Так с эльфочкой удобнее разговаривать и на Эрика смотреть.
— Я же говорила, что мы еще встретимся, — сказала эльфочка.
— Как ты поняла, что мы здесь? — спросила Селена.
— По аурам, конечно, — ответила эльфочка. — Ауры под кроватью не спрячешь, а ауры оборотня и вампира — тем более.
— А что значит безвкусная кровь? — спросил я.
Селена как-то странно смотрела на Эрика.
— Это не так просто объяснить, — сказала она. — Наша потребность в крови не физиологическая. Она иная. То есть, мы из крови не какие-то там витамины и другие питательные вещества получаем, а силу. Ну, или не силу. Не знаю, как правильнее сказать. Если взять, открыть человеку вену и слить кровь в какой-нибудь сосуд, пусть даже держать ее в холодном месте, то для нас она начинает очень быстро меняться. Врачи могут влить ее больному человеку, она остается для этого пригодной, но мы перестаем ощущать ее вкус, и она перестает нас насыщать. Она сначала становится похожей на кровь животных, а потом — на воду. Буквально за полчаса так происходит. Если у Эрика кровь безвкусная — то это очень странно. Он маг, а у магов кровь вкуснее, чем у простых людей.
— Аура у него тоже очень странная, — сказала эльфочка. — На третьем уровне вообще Малин пойми что. Вместо кармической сетки кольца какие-то, краевой рисунок рваный, а пелена духа вообще отсутствует, как у зомби-голема. Было бы понятно, если бы он умер, после смерти какое-то время третий слой может примерно так же выглядеть, пока ауральные оболочки не освободятся. Но у него второй слой — как у нормального здорового мага его возраста. Да и первый, если не обращать внимания на остаточный след от магического воздействия ректора, самый обычный. Ничего не понимаю, никогда такого не видела.
Как слов много. Знакомые слова, почти все понимаю. А вот предложения — не понимаю. Хорошо, что она тоже не понимает, не люблю, когда я один. Вот Селена стоит, на эльфочку смотрит, лоб морщит. Понимает? Селена умная. Она поймет.
— Тело живо, а разум мертв? — спросила Селена.
Голос дрожит. Немного. Почти незаметно. Но я услышал. А еще я понял, что она сказала. Селена умеет понятно говорить, не то, что эльфочка, хотя та и пахнет приятно. Персиками и ромашками.
— Ну, не совсем мертв, но очень похоже, — ответила эльфочка. — Я смотрю на него и понятия не имею, что с этим делать. Тут специалист какого-то другого профиля нужен.
Селена посмотрела в потолок, потом на Эрика и глубоко вздохнула.
— Кажется, я знаю, где взять специалиста другого профиля, — сказала она. — Вот только не так-то просто это будет.
Торвальд Сырюк, шаман, заключенный номер КР-815
— Заключенный ка-эр восемьсот пятнадцать, покинуть камеру! Встать у стены, ноги на ширине плеч, руки на стену. Не дергаться.
Стражей трое, а еще с ними тюремный маг. Я спиной чувствовал направленные на меня арбалеты. Обыскали быстро, и, конечно, ничего не нашли.
— На допрос. Топай, Сырюк.
Повели по длинному широкому коридору. Справа — массивные двери камер. Слева — узкие щели окон. Настолько узкие, что руку не просунуть, даже мою тонкую руку. Потолки высокие, метра четыре. У каждой двери в камеру — лампа. Довольно светло, но и теней множество. По лестнице вниз. Ступени низкие и широкие, идти неудобно, тем более с моим шагом. Снова коридор. Лампы, двери, повороты, забранные решетками окна. Знакомая дорога. Дорога в тот самый кабинет, в котором меня позавчера допрашивали.
— Проходите, присаживайтесь, Торвальд, — сказала вампирка, с которой я познакомился во время ареста.
С ней рыжий парень, его я тоже помню.
— Здравствуйте, — сказал я, аккуратно присаживаясь на край стула.
— Как вы тут?
Я пожал плечами.
— Неплохо. То есть, я хочу сказать, что тут кормят, водят на прогулку, в постели нет клопов, и не бьют, — сказал я.
— Совесть не мучает? — спросила она.
— Мучает, — признался я. — Только не совсем так, как вы, наверное, думаете.
— Ну-ка, ну-ка, объясните, — сказала она.
— Если вы думаете, что я раскаиваюсь в том, что убил этого самого Александра, то такого нет, извините, — сказал я. — Но я жалею, что пришлось так его убить. С использованием моего Таланта, понимаете? Талант — он не для того. Он чтобы людям помогать. Живым и мертвым. А я его использовал, чтобы убить. Перед учителями стыдно, понимаете? Они бы не одобрили. Наверное, был какой-то другой путь, а я его не нашел. А еще перед тем торговцем стыдно, чье тело мне пришлось взять, хотя он и ушел навсегда. Понимаете?
Рыжий и вампирка переглянулись.
— Откровенно говоря, — сказала вампирка, — мы пришли к вам не по вашему делу. Нам нужна помощь. Вы помните Эрика? Мальчик такой чернявый, он позавчера здесь с нами был, протокол вел. Он попал в беду, и мы не знаем, что делать.
— А что с ним случилось? — спросил я.
— У нас сегодня была операция. Он там серьезно пострадал. Переломы, кровоизлияния. Сейчас он в коме, а его кровь потеряла вкус, — ответила вампирка. — Ауристик не знает, что с ним, и даже больше того: ректор МКИ не понимает, что случилось. Мы подозреваем, что что-то не так с его духом.
— Маги в этом не разбираются, — покачал головой я. — Я бы не стал в этом вопросе доверять их суждениям. Извините, никого не хочу обидеть, но они действительно в этом мало понимают. Разве что некроманты, но у них тоже немного иная специфика. А вот вкус крови — это нехороший признак. Может оказаться, что вы правы, но, конечно, я утверждать это сходу не возьмусь. Может быть, это и по моему профилю, а может быть, и нет. А почему вы решили, что я смогу вам помочь?
Они снова переглянулись. Вампирка чуть дернула плечами.
— А вы не сможете? — спросил рыжий.
— Нет, не смогу, извините, — ответил я.
— Почему? — спросили они хором.
— На то есть две причины, — ответил я. — Во-первых, я сейчас не слышу духов. Отвар на самом деле блокирует мой Талант, я вам правду говорил. А во-вторых, чтобы помочь, мне надо быть рядом с вашим Эриком, чтобы понять, в чем тут дело.
— Когда вам последний раз давали отвар и когда должно прекратиться его действие? — спросила вампирка.
— Вчера, за ужином. Если мне не дадут его снова, то я смогу говорить с духами уже в полночь.
— Надо сказать коменданту, чтобы ему пока не давали отвар, — сказал парень.
Вампирка встала из-за стола и взмахом руки позвала рыжего за собой.
— Я не прощаюсь, — сказала она мне. — Надеюсь, мы сегодня еще увидимся.
* * *
Кормили в тюрьме очень прилично. Мне, привыкшему довольствоваться тарелкой сухих макарон, ужин из двух блюд, простых, но сытных, да еще и с компотом, казался целым пиршеством. Бывали в моей жизни дни, когда весь мой рацион состоял из корочки хлеба, так что жаловаться на содержание было бы черной неблагодарностью. Нет, я не хочу сказать, что в тюрьме мне нравилось. Просто я прекрасно отдавал себе отчет в том, что я сделал и что меня ждет впереди. То, что происходило сейчас со мной, было справедливым, так что жаловаться на то, что меня лишили свободы было бы неправильным. Скажу больше, попав сюда, мне стало вдруг легче. С тех пор, как жизненный путь Александра Свита закончился, я много думал обо всем, что случилось. Нет, я не обманывал следователей — в убийстве я действительно не раскаивался, но мои размышления укрепили меня в мысли, что за то, что я сделал, надо будет расплачиваться. Теперь я просто ждал этой расплаты и, судя по всему, ждать мне ее оставалось не очень долго. Да и не надо было больше думать о будущем, метаться, выбирать куда бежать, соображать, как лучше покинуть город, просыпаться по ночам от каждого шороха, ежеминутно ждать ареста. Все что могло случиться — случилось, мне оставалось ждать суда, а после — исполнения приговора. Я должен был пройти через это до самого конца, каким бы печальным этот конец не был. Странно, но именно эта мысль придавала мне сил и заглушала страх, который, не стану скрывать, часто посещал меня.
В этот раз на ужин были овощной суп и рисовая каша с мясом. Очень вкусно. А вот отвара, который блокировал мой Талант мне и в самом деле не дали. Значит, комендант тюрьмы послушался следователей. Нет, бежать я не собирался, конечно. Дело даже не в том, что Талант не мог мне в этом помочь, а в том, что бежать мне было особо некуда. За стенами тюрьмы меня никто не ждал, да и вообще, побег принес бы мне свободу, но вместе с тем, вернул бы и тот кошмар, в котором я жил последние дни перед арестом. Может быть, вы сочтете меня странным или даже слабохарактерным, я и не стану спорить с этим, но, во всяком случае, мне хватит смелости расплатиться за то, что я сделал.
Вернувшись в камеру после ужина, я увидел, что ошибся. Был один человек, который беспокоился обо мне и ждал меня за стенами тюрьмы. Мой племянник Лоурент. Страж передал мне письмо от него и, не стану скрывать, я расчувствовался, когда читал его. Малыш невольно пострадал из-за меня, его тоже арестовывали, но утром, после моего ареста, выпустили. Узнав о том, что я в тюрьме, он стал добиваться встречи со мной, но разрешения ему не дали, потому что такое разрешение должен был утвердить либо следователь по моему делу, либо судья, но судью еще не назначили, а следователя Лоурент сегодня найти не смог. Зато, не получив пока разрешения на свидание, он получил разрешение мне написать. Лоурент писал, что несмотря ни на что, любит меня и обязательно придет в суд, когда меня будут судить, и всем скажет, какой я на самом деле хороший, а еще напишет ходатайство о смягчении наказания. А еще он пойдет сегодня вечером в храм и будет за меня молиться. А еще, если мне что-нибудь нужно из вещей, он может принести, потому что это не запрещено.
Но самое главное в письме было в самом конце. Лоурент рассказывал о том, как его принудили вампирьими чарами выдать, где я прячусь. Поэтому он чувствовал себя очень виноватым и просил у меня прощения за то, что стал причиной моего ареста. Я сел на свою кровать и обхватил колени руками. Теперь, после этого письма, моя совесть с новой силой набросилась на меня. Лоурент, такой милый, такой замечательный мальчик, пострадал из-за меня и попал в тюрьму! Он же совсем ни в чем не виноват. Мне не стоило впутывать его в это дело. Мало того, что его в тюрьму сажали, так теперь он чувствует себя виноватым в том, что со мной случилось. Ах, бедный мой мальчик! Это хорошо, что его чарами разговорили, а потом отпустили, когда меня поймали. В мире множество мест, где никто не стал бы с ним церемониться. И множество более простых способов заставить говорить. Я позвал стража и спросил у него карандаш, чтобы написать ответ, но тот только покачал головой.
— Нельзя, — сказал он. — Письма тебе не положено писать, Сырюк. Только читать. Разве что следователь разрешит.
Я вернулся на койку. Оставалось надеяться, что следователи не заставят себя ждать. Но время шло, а их все не было и не было. Пришел закат, а после ночная тьма. В тюрьме протрубили отбой, но никто ко мне не приходил. Мне ничего не оставалось делать, как раздеться и лечь спать.
Заснуть у меня долго не получалось. В голову лезли всякие мысли, да еще и мутило немножко, как всегда бывало перед тем, как блокиратор заканчивал действовать. Но, кажется, я все-таки задремал, потому что меня разбудил звук отпираемого засова.
