Вскоре мы добрались до Черкасс, где увидели на берегу Днепра только несколько рыбаков, а весь люд разбежался по лесным землянкам, избегая ордынской тамги74. Не мешкая, Воислав приказал двигаться в сторону Канева. Шли лесом до самой Роси, на другом берегу которой когда-то стояла крепость Родень. Не заходя в город Канев, пошли вдоль берега речки Рось до впадающей в неё речушки Росавы. От Купавы я узнал, что Воислав движется к дубу берендеев, где у них капище богов. В одном мести пошли яром, вдоль ручья, пока не добрались до плоскогорья, на вершине которого зеленела дубовая роща, а один великан-дуб возвышался над всеми деревьями. Его корни пробивались из поросшей травой стены, подпирающей плоскогорье. Коней оставили в яру пастись, а телеги протянули поперек яра, преграждая путь. Недалеко от дуба развели костры и поставили котлы, наполняя их водой из ручья и заправляя просом. Женщины постарше остались у котлов, а парни и девушки, ополоснувшись у ручья, надевали праздничные одежды. Мы с Дюдоном с интересом наблюдали эти приготовления, пока к нам не подошла Купава.
— Сегодня праздник богини Лады, — загадочно улыбаясь, сообщила она. После того, как все покушали, и начало вечереть, те, кто старше, сели в большой круг возле дуба, а девушки и юноши стали вперемежку двумя рядами один против другого. Первый ряд запел:
— А ми просо сіяли, сіяли,
Ой, див, ладо, сіяли, сіяли.
Закончив петь, первый ряд поклонился, а второй ряд сразу же подхватил:
— А ми просо витопчем, витопчем,
Ой, див, ладо, витопчем, витопчем.
Им ответил первый ряд:
— Та як же ви витопчете, витопчете?
Ой, див, ладо, витопчете, витопчете?
На что второй ряд запел:
— А ми коні випустим, випустим,
Ой, див, ладо, випустим, випустим.
Так, с притопом и шутками, продолжалось до тех пор, пока не пропели последний куплет:
— А ми дамо дівчину, дівчину,
Ой, див, ладо, дівчину, дівчину.
На что бойко ответили:
— А дівчину возьмемо, возьмемо,
Ой, див, ладо, возьмемо, возьмемо!
Одну из девушек со смехом перетянули на другую сторону, а Купава схватила меня за руку и прошептала на ухо: "Идём". Мы спустились в яр, и подошли к табуну лошадей. Купава свистнула, подзывая своего коня, и он подбежал, встречая её нетерпеливым ржанием. Девушка вскочила на него и протянула мне руку. Мне помощь не нужна, так что я за мгновение оказался сзади Купавы, обнимая её за плечи. Она тронула коня, и тот резво покатил вдоль яра.
— Куда мы едем? — спросил я Купаву, и она обернулась ко мне, сверкая в темноте глазами.
— Ты меня похищаешь, — объяснила Купава, а я, на правах похитителя, склонил к ней голову и поцеловал её в щеку. Мы скакали некоторое время по полю, а потом оказались в лесу, в котором гулко и таинственно раздавался стук копыт по тропинке. Когда её конь заржал, остановленный поводом, я слез и поднял её на руки, невольно прижимая к себе. Я не знал, где мы остановились, а Купава отпустила коня и прижалась ладонями к моему лицу.
— Клянись Ладой, что ты берёшь меня в жены, — сказала она, всматриваясь в темноте в моё лицо.
— Клянусь Ладой, что беру тебя в жены, — повторил я, ещё толком не осознавая того, что делаю.
— Клянусь Ладой, что беру тебя в мужья, — сообщила она тихим голосом, а я сделал лучшее в этой ситуации — поцеловал её в губы. Она мне со страстью ответила, отчего дальнейшие наши действия без труда можно предположить. Когда наступило утро, я проснулся первым и взглянул на сонную Купаву. Не удержавшись, я нежно поцеловал её в губы, отчего она вздрогнула и открыла глаза.
— Ты кто? — спросила она меня, и я понял, что она дурачится.
— Я Кудря, — улыбаясь, сказал я и снова поцеловал её губы, которые открылись мне навстречу. Мы чувствовали себя счастливыми людьми, и ничто не омрачало наши лица. Когда мы вернулись в лагерь берендеев, нас уже стали искать. Любомир, подскочив на коне, наклонился ко мне и, улыбнувшись, спросил: — Кто кого украл?
Я промолчал и шёл к его отцу, ведя за узду коня, на котором гордо сидела Купава. Я тогда не знал, что другим путём, кроме как украсть, мне бы Купава не досталась, так как берендеи за чужаков девушек не выдавали. Я остановился перед её отцом, Воиславом, и стал перед ним на колени, склонив голову, как меня учила Купава. Он три раз больно хлестанул меня кожаной плёткой по спине, так что я даже вскрикнул, отчего по толпе берендеев пронёсся одобрительный гул и даже смех. Мой друг Дюдон стоял в толпе и с сочувствием глядел на меня.
— Люба она тебе? — громогласно спросил Воислав, так что толпа замерла, словно её заморозило.
— Люба, батьку, люба! — громко крикнул я, и берендеи снова одобрительно загудели. Возле меня опустилась на колени Купава, которую Воислав пару раз погладил по спине плёткой, а потом хлестанул, отчего она вскрикнула, под одобрительный смех толпы.
— Любый он тебе? — спросил Воислав, с усмешкой глядя на Купаву, которая повела плечами и ответила под смех берендеев: — Да, вот, не знаю...
Я оторопело смотрел на Купаву, так как она просветила меня, что в случае её отказа мне свяжут верёвкой ноги и прицепят к лошади, которую пустят вскачь. Воислав тоже оказался с юмором, так как крепко огрел дочку плёткой и снова спросил: — Любый он тебе?
— Любый, батьку, любый! — крикнула Купава, морщась от боли, а мне шепнула, повернувшись ко мне и широко улыбаясь: — Что, испугался?
— Живите в мире и согласии. Пусть вашу семью оберегает Лада, — сказал Воислав, покрывая наши головы большим платком.
— Не будет у них счастье, — услышал я под платком и узнал скрипучий голос вещуньи Морена.
— Негожие слова говоришь, вещунья, — громко произнёс Воислав, — пусть Род нас рассудит.
— Не подведите меня перед Родом, — сказал Воислав, передавая платок Купаве, — я за вас поручился.
— Не подведём, батьку, — твёрдо сказал я, а Купава сделала серьёзное лицо и кивнула. Первым нас поздравил Дюдон де Компс, который схватил нас в свои могучие объятья и чуть не раздавил Купаву. Празднества продолжались, как и положено, целую неделю75, девять дней. Чтобы закрепить наши узы, Дюдон де Компс обвенчал нас по католическому церковному обряду, который с интересом наблюдали берендеи, никак не порицая чужих богов.
В понедельник, когда праздник Лады и нашей свадьбы завершился, Дюдон де Компс снял с себя Рубин Милосердия и повесил его на шею Купавы.
— У вас семья и будут дети, — начал он и продолжил: — Поэтому, цепочка тех, кто будет хранить Рубин Милосердия, не прервётся, и ваши потомки дождутся того, кто придёт за рубином. Я же человек веры и хочу уединиться от мирской суеты и посвятить себя Богу. Поэтому пойду в город Киев и построю там католическую церковь, как и обещал Марии, — закончил он, а Купава, услышав мой перевод, подозрительно нахмурила брови и спросила:
— Кто такая Мария?
— Наша сестра, — объяснил я ей, а Дюдону сказал:
— Я доведу тебя до Киева и помогу строить, а потом вернусь к Купаве.
— Ты меня хочешь бросить? — нахмурилась Купава.
— Дети мои, — на правах отца будущей церкви, торжественно произнёс Дюдон, — я сам в состоянии дойди до Киева, а вы оставайтесь вместе.
Я напомнил ему, что он не знает нашего языка, но он, коверкая слова, ответил, что понимает, но ещё не может говорить. После небольшого спора я убедил и Дюдона и Купаву, что доведу Дюдона до Киева, а потом вернусь. Купава хотела идти со мной, но я настоял, что в племени берендеев ей будет безопаснее. До Киева мы дошли за неделю и схоронились в Печерском монастыре, где монахи почтительно приняли Дюдона в своё братство, упросив его, для начала, перевести некоторые рукописи жития святых на французском языке. Я побыл с Дюдоном неделю, написав ему сей текст для тренировки, а потом покинул его, обещая навестить с Купавой в подходящее время. Аминь!"
Марико закончила читать и уставилась в Тараса.
— Круто, — озвучил своё мнение Тарас и спросил: — А где рубин?
— Хотела бы я знать, — сказала Марико, задумчиво уставившись в тёмное окно номера.
* * *
У Маргины возникли сомнения относительно их миссии на Землю. Ей казалось, что присутствие Рубина Милосердия совсем не добавило Земле мира и благоденствия, а если рубин что-то сделал, то только раздразнил Сатанаила. Нельзя сказать, что ей не нравилось на Земле или она жалела о том, что приобрела здесь свою новую дочь Марико и нового зятя, Тараса. Она не жалела о том, что приобрела здесь двух подруг, Лилит и Морти, и даже гадкий Сет не вызывал у неё отвращения, так как она к нему привязалась. А Людмила и Руслан стали ей большими друзьями, чем Марико, и поверяли ей тайны, скрываемые от своих матерей.
Единственная загвоздка оставалась с Туманным Котом, и Маргина думала, что он многое скрывает, а их цель, найти рубин, всего лишь уловка для такой дурочки, как она. Маргина осознала, что Рай, называемый Эссенариумом, всего лишь ловушка для души, получающей блаженство, вместо того, чтобы постигать тайну существования Света, Тьмы и Ничто. Если в отношении антагонистов, Света и Тьмы, она могла сказать что-то определённое, то существование Ничто никак не объясняло сущность того, кто его создал.
Как-то Маргина поинтересовалась у кота, как вписывается в созданную Лучезарным структуру те, кто верят в Аллаха, Яхве, Кришну или Будду, на что Туманный Кот ответил: — У каждой веры своя модель Мироздания.
Ответ кота смутил Маргину и породил новые вопросы. Она поняла, что Сущее — совсем не то, что ей кажется. Отстранённый взгляд дал Маргине возможность по-новому взглянуть на Землю и человека. Образ последнего ей казался совершенно отвратительным и Маргина, заглядывая себе в душу, понимала, что, несмотря на димензиальное тело, её глифомы содержат образ человека, обуреваемого страстями хищника.
"О, Боги! Мы требуем больше, чем можем съесть, использовать или употребить!" — стыдила себя Маргина, понимая, что стать, как функциональные Хранители, она не сможет. "Почему мы такие жестокие и злые, ненасытные и нетерпимые к мыслям других?!" — вопрошала воздух Маргина, а Туманный Кот, летящий рядом, бесцеремонно влез в её размышления и сообщил:
— Хватит себя жалеть! Подопытным мышкам не стоит углубляться в философию, иначе нарушится чистота эксперимента.
Маргина хотела ему резко ответить, за сравнение людей с мышками, но Сет, летящий впереди, повернул к ним свою уродливую морду и сообщил: — Киев под нами.
Маргина посмотрела на имение неудачливого президента, сбежавшего из страны, и брезгливо отвела взгляд, точно жадный и мерзкий паук ещё сидел там и высасывал последнюю жертву. "У нас не лучше", — вспоминая Плутина, подумала Маргина, а внизу уже потянулась Оболонь с Подолом. Сет понёсся вперёд и Маргина, заглянув в его глифомы, узнала, что их уродец спешит к какому-то монаху, по имени Тихон. "Неужто в православие подался?!" — подумала Маргина, пролетая над площадью Независимости, ещё имеющей следы недавних сражений. Симпоты говорили, что Марико находится дальше, возле куполов Лавры и Маргина, ничуть не скрываясь от зевак, приземлилась в церковном дворе. Две монашки-двойняшки выпучили глаза, рассматривая спустившегося с небес ангела, а Туманного Кота рассматривали, как чудо небесное, чем он, собственно, и был.
— Матушка — благослови! — упали на колени монашки, и Маргина благословила, чтобы старушки не потеряли веру в чудо. Надпись на вывеске возле двери говорила о том, что это монастырская библиотека и Маргина взялась за ручку.
Когда она вошла, какой-то монах с красным лицом выглянул из подсобного кабинета и сообщил Маргине, глядя на Туманного Кота: — С животными к нам нельзя!
— Тимоха, это же свои, — фамильярно сказал Сет, появляясь из-за монаха. Его наглая рожа, цвета серой извёстки, подозрительно покраснела.
"Они, что, здесь пьют?" — подумала Маргина, с осуждением глядя на монаха, который спаивает её Сета.
— Простите, не узнал, — сказал Тимоха, обращаясь исключительно к коту, и взял его на руки. Направляясь куда-то вглубь стеллажей с книгами, монах кивнул Маргине, бросив через плечо, как надоедливой мухе: — Идите за мной.
Маргина не стала объяснять монаху, кто есть кто, так как они оказались в комнате, где за столом сидела Марико, склонив голову над старинным томом в кожаном переплёте. Она вскинула на Маргину глаза и радостно сказала:
— Дэда, как я рада, что ты прилетела.
Марико обняла Маргину, а Тимоха с осуждением глянул на "деда", который переоделся в женское платье и ведет себя, как баба. Монах тут же скрылся с Сетом, и Маргина подумала, что они снова попёрлись пить. Марико рассказала о своих неудачных поисках, прочитав Маргине запись на нескольких листах, которые сделал Кудря. Марико добавила, что сейчас изучает остальные рукописи, разыскивая почерк Кудри или какие-либо сведения о нем или его жене Купаве.
— Куда они делись, один бог знает, — разочарованно сообщила Марико. Маргина глянула на Туманного Кота, который сидел подозрительно тихо и сказала: — Кот, спроси у Лучезарного, где находится рубин.
— Если бы он считал нужным сказать нам об этом, — начал Туманный Кот, укладывая перед Марико своё рыжее тело на фолиант, — он бы это сделал.
— А как звали того монаха-францисканца, выкупленного у татар из плена, который писал, что видел в Лавре француза из Лангедока, Дюдона де Компса? — спросила Маргина у кота, так как бабушки, Кукрында, Мокрында и Букрында, кроме кота, никому ничего не докладывали.
— Его звали Бартоломео, и он умер в Кремоне, — сообщил Туманный Кот.
— Нам придётся рыться в библиотеках Италии? — совсем без энтузиазма спросила Марико, поглаживая кота, и печально добавила: — На это уйдёт тысяча лет.
— Ты будешь жить вечно, ведь на тебе димензиальная сеточка, — ободрила её Маргина, но перспектива тысячу лет копаться в душных итальянских библиотеках Марико, видимо, не нравилась, так как она сообщила: — Из-за этих поисков я с Тарасом встречаюсь только ночью.
— Встречаться с мужем по ночам — хорошая привычка, — парировала Маргина и спросила:
— А, где сейчас Тарасик?
— Он уехал в командировку на восток, — сказала Марико. Маргина посмотрела на неё, как на сумасшедшую и спросила: — Марико, ты думаешь, о чём говоришь? На востоке Украины война, там Донбасс! А Тарасик без димензиальной сеточки?!
Марико испуганно смотрела на неё и молчала.
Репликация тринадцатая. Тарас
С лёгкой руки Ильи Лазаревича врать научилась вся Многороссия. Врали все: газеты, журналы, радио, а о телевизоре и говорить нечего — обезьяна Кисель врал так, что уши отваливались. Врали политики, что всё идёт к лучшему, врали артисты друг перед другом, заверяя всех в своем патриотизме, врали экономисты, доказывая с пеной у рта, что деревянный рубль лучше железного, а доллар говно и не стоит бумаги, на которой его напечатали. Врали врачи, потчуя умирающих пациентов отечественной панацеей столетней давности, а попы бесновались, свидетельствуя о божественной непогрешимости Ильи Лазаревича. Врали военные, что их нет в Украине, а десантники умерли сами, раскалывая головой кирпичи.
