— Слушай сюда, внимательно! Ходил, хожу, и буду ходить — это первое. Слухи я прекращу сам, без вашей помощи — это второе. И третье: я вас не просил со мной по-хорошему. Давайте, не теряя времени, сразу перейдем к плохому. Прямо сейчас! Пошли, — он кивнул головой в сторону близлежащего леса.
Шувалов уже практически ничего не видел перед собой из-за овладевшей им ярости. Ничего, кроме этих людей, которые пытаются сейчас отнять у него самое дорогое в жизни. Поэтому они должны быть сбиты на землю, растоптаны, уничтожены. Или... Или ему самому незачем жить.
В этот момент от Славки исходили такие мощные биоволны уверенности в себе, силы, жажды схватки и желания стоять до конца, что Борисов с Бесчастных невольно отшатнулись. Инстинктивно они поняли, что простой дракой тут не отделаешься. Человек, стоящий сейчас перед ними уже находился по ту сторону черты. Его можно было только убить. Заставить отступить его, было невозможно!
Тогда летчики отступили сами, предупредив на прощание:
— Смотри, сам напросился! В конце концов, мы и по-другому этот вопрос можем решить.
Они повернулись и пошли в сторону штаба полка.
Как вихрь, Шувалов ворвался в квартиру Яковлевых. У него на шее с радостным криком тут же повис Петька:
— Дядя Слава пришел! Дядя Слава пришел!
На шум из комнаты появилась Наташа.
— Погоди, орел, — офицер осторожно поставил мальчика на пол. — Дай нам с твоей мамой поговорить. Иди пока поиграй.
Они зашли на кухню и прикрыли за собой дверь.
— Наташка, выходи за меня! — начал Шувалов безо всякого предисловия.
Яковлева удивленно застыла, держа в руках курточку сына, к которой она пришивала пуговицу в момент появления гостя.
— Славочка... Ты.... Почему так вдруг?
— Это не 'вдруг'. Я давно хотел тебе это сказать, да все искал случай подходящий. Теперь, похоже, обстоятельства не оставляют мне времени на излишнюю обходительность. Да и какой из меня, к чертям, дипломат! Ну, ты и сама знаешь.
— Знаю, — Наташа едва заметно, одними уголками губ улыбнулась.
— Так ты не ответила: 'да' или 'нет'?
Женщина опустила глаза и попыталась уйти от ответа:
— Все это очень сложно и неожиданно. Давай, поговорим об этом в другой раз.
— Нет! — твердо отрезал Шувалов. — Другого раза не будет. И вообще, чего тут сложного? Ну, уж раз ты такая несообразительная, подсказываю. Правильный ответ — 'да'.
— Слава, ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду под словом 'сложно'. Не забывай, я — вдова твоего погибшего сослуживца. Все это так двусмысленно... Ты же знаешь, кое-кто до сих пор считает тебя виновником его смерти.
— Я никогда об этом не забываю, но сейчас мне на это наплевать. Мне важно только то, что ты веришь мне. Так ты согласна или нет?
Наташа обвела взглядом крохотную кухоньку, как будто ища кого-нибудь, кто бы мог поддержать ее в эту минуту:
— Ты — молодой, Славочка. Ты — умный. Ты — способный. У тебя еще все впереди. Ты обязательно будешь генералом! Зачем тебе такая, как я, да еще с ребенком в придачу.
— А ты, конечно, старая? И крест уже на своей жизни поставила, так? И еще ребенок. Ай, ты ж, беда, какая. Разве ты не видишь, что Петька мне почти, как родной. Чего ты боишься? Слухов, сплетен?
— Боюсь! — Наташа первый раз за время разговора посмотрела ему прямо в глаза.
— Хорошо. Тогда я сделаю так, что у тебя не останется выбора. Я все равно женюсь на тебе, вот посмотришь! Водка есть?
— Ты что, решил напоить меня, чтобы я размякла и согласилась? — удивилась женщина.
— Это — не тебе, это — мне.
— Ты же не пьешь.
— Не пью, но сегодня такой день, что придется сделать исключение!
Не спрашивая разрешения, Шувалов полез в холодильник и вытащил оттуда начатую бутылку водки. Затем достал из стенного шкафа рюмку, потом, немного подумав, поставил ее назад и взял с полки граненый стакан. Он вылил в него из бутылки все до последней капли и одним махом опрокинул содержимое в себя, сопровождаемый недоуменным взглядом хозяйки. Пару минут они сидели молча. Славкино лицо постепенно приобретало пунцовый оттенок.
— Огурец? — опомнилась, наконец, Яковлева.
— Нет, мне бы сейчас гранату.
— Какую гранату? — опешила женщина.
— Лучше, конечно, противотанковую. Ну, я пошел.
— Куда?
— Если бы ты сказала мне — 'да', я бы перед тобой отчитывался. А так — извини.
Он прошел в коридор и, уже взявшись за ручку двери, задержался:
— Ты, значит, хорошая. Хочешь, чтобы все были счастливы. Собой готова пожертвовать. А я, значит, эгоист. Может быть это и так. Только я эгоист умный, в отличие от тебя, и жертву не приму. Я люблю тебя и знаю, что ты меня тоже любишь. Ты — самое лучшее, что есть в моей жизни. Судьба сделала все, чтобы мы не могли встретиться и быть вместе, но мы встретились. И теперь, ты от меня так просто не отделаешься!
Шувалов помолчал немного, медленно открыл дверь и уже очень серьезно добавил:
— Я понял, в чем разница между твоим пониманием, что такое любовь и моим. В моем представлении — это падение, пусть очень сладкое, но падение. В твоем — это взлет. Я тоже хочу научиться летать. Пожалуйста, не прогоняй меня!
Дверь за Славкой захлопнулась, давно затихли его шаги на лестнице, а Наташа все еще стояла неподвижно, прислонившись лбом к дверному косяку.
— А я хочу падать и каждый день умирать, обнимая тебя. Каждый день, каждую минуту. Мне не нужны крылья. Зачем мне небо, если там нет тебя, — тихо шептали ее губы.
Шувалов вошел в помещение гарнизонного военторга, где, как обычно, в очереди, в ожидании возможных дефицитов, изнывал от безделья десяток постоянных клиенток. Славка подошел к ним поближе и несколько раз громко кашлянул, привлекая к себе внимание. Женщины, прервали обсуждение старых всем давно уже известных новостей и вопросительно повернулись к офицеру.
— Ну, что стоим? — начал тот бодрым голосом. — Будете меня поздравлять или как?
— С чем? — раздалось сразу несколько заинтересованных голосов.
— Как, с чем? Разве вы не знаете, что я сделал предложение Яковлевой Наталье Андреевне, и она осчастливила меня согласием. Скоро — свадьба. Сама она — скромная, может не признаться, а я человек прямой, мне скрывать от народа нечего. Белый хлеб есть? — обратился он к продавщице. — Свежий? Нет, тогда не надо.
* * *
Ранним утром в Дурасовке приземлился грузовой Ил-76, раскрашенный в бело-голубые цвета. На его борту красовалась надпись 'Аэрофлот'. В корме мирного транспортника торчала спаренная артиллерийская установка. Через остекление кабины кормового стрелка был виден сосредоточенно жующий прапорщик. В одной руке он держал половинку батона, в другой бутылку молока.
Ил-76 прилетел за нами. Сегодня полк убывал на учения в Белоруссию на полигон Лунинец. Порядок был обычный: стаскиваем свои самолеты на ЦЗ, откуда они уйдут своим ходом (точнее летом), после этого техсостав набивает грузовой борт своим барахлом до потолка и тащится следом.
Моя 20-ка была готова к буксировке, я ждал только тягач. Наконец на рулежке появился топливозаправщик, призванный сегодня выполнять эту функцию. На повышенной скорости машина сделала лихой разворот, но вместо того, чтобы затормозить, почему-то проскочила вперед еще метров на сто. Потом начала сдавать назад, двигаясь какими-то странными рывками. Что это с водилой, подумал я, пьяный что ли?
Заправщик между тем приближался и не успел я даже открыть рот, как машина с лязгом ударилась задним бампером о буксировочное водило, так, что задрожал весь мой самолет. Из кабины вылез водитель.
— Ты что боец, с ума сошел? Или тормозить не умеешь? — не выдержал я. — Чуть водило, пополам не сломал!
Белобрысый щуплый солдатик смущенно улыбнулся и промычал в ответ что-то неразборчивое. Теперь я узнал его. Это был тот самый водитель, который порвал мне зимой трос на укрытии и чуть не угробил меня самого.
— А, это опять ты, убийца! По мою душу приехал? — беззлобно, как старого друга, поприветствовал я его.
В ответ тот опять лишь молча улыбнулся. Потом подошел, и помог мне подцепить буксировочное водило к заднему крюку своего 'Маза'.
Я забрался в кабину и уселся на сидение, обтянутое потертым дерматином. В машине сильно пахло бензином. Руль был обмотан красной изолентой. Поперек зеркала заднего вида шла поперечная трещина. На приборной панели рядом с бардачком красовалась нацарапанная надпись — 'ДМБ-79'. Этими буквами, сокращением от слова 'демобилизация', было исписано в армии все: от алюминиевых ложек до туалетных стен. Я поморщился, хотя и мне это слово не чужое, но, чтобы писать его на стенах... Увольте, до такого я никогда не дойду!
Заправщик тронулся и потащил за собой мой самолет. Машина опять пошла как-то неровно, рывками. Я уже хотел поинтересоваться, в чем дело, но в этот момент тягач набрал скорость и пошел, наконец, плавно и размеренно. Ладно, черт с ним, подумал я, и только спросил:
— Батальон рулежку ремонтирует — надо в объезд. Знаешь?
Водитель кивнул головой в подтверждение.
Я отвернулся и стал смотреть в окно. По одну сторону от машины расстилалось поле, заросшее травой, посреди которого, как скифские курганы возвышались укрытия нашей эскадрильи. По другую, стоял стеной густой еловый лес. Однако окружающая природа меня сейчас мало интересовала. Мои мысли вертелись вокруг вчерашнего происшествия.
Пару дней назад батальон обеспечения решил подремонтировать магистральную рулежку между второй эскадрильей и ЦЗ. Теперь нам пришлось буксировать свои самолеты в объезд мимо стоянок братского полка. Я благополучно притащил свою 20-ку и уже начал расчехлять ее, когда на площадке появился тягач, с самолетом Гусько на прицепе. Ничего необычного в этом не было, если бы не одно обстоятельство. Машина остановилась прямо посредине ЦЗ, перегораживая проезд. Из кабины никто не выходил. Медленно вокруг тягача начали собираться техники. Движимый любопытством я тоже подошел поближе.
Увиденное потрясло меня. В кабине неподвижно, как два каменных изваяния сидели боец-водитель и Юра. Оба — бледно-зеленого цвета. Прямо между ними на лобовом стекле зияло отверстие, с расходящимися во все стороны паутинками трещин. Зеркало с пассажирской стороны было разбито вдребезги. Даже самые несообразительные тут же догадались, что это не что иное, как следы от пуль.
Все молчали. Дверь кабины, наконец, открылась, и оттуда вывалился Гусько. Пробежав несколько шагов, он согнулся пополам и его начало рвать прямо на бетонку.
Когда Юра пришел в себя, мы узнали, что произошло. В то время, когда тягач проезжал мимо стоянок братского полка, раздался одиночный выстрел. Находящиеся в кабине закрутили по сторонам головами, пытаясь понять, что происходит. Когда, наконец, они увидели метрах в двухстах часового с автоматом наизготовку, то было поздно. Заливисто загрохотала длинная очередь и пули ударили по кабине. В состоянии аффекта водитель вдавил педаль газа в пол, и машина с буксируемым самолетом на бешеной скорости выскочила из зоны соседей.
Тихонов немедленно доложил о происшедшем. Оказалось, что произошла обычная несостыковка. Наше командование забыло связаться со своими коллегами из братского и предупредить, что несколько дней мы будем кататься через их территорию. Часовой видимо решил, что у него пытаются угнать самолет и начал стрелять. С соседями обещали утрясти вопрос немедленно.
И все-таки, несмотря на все эти обещания, по мере приближения к стоянкам чужого полка мне все больше становилось не по себе. Особенно, оттого, что я знал — сегодня мой самолет буксируется первым.
Вот, наконец, и это злополучное место. Вокруг все тихо и спокойно. Ряды зачехленных самолетов и ни души вокруг. Я вздохнул облегченно, но на всякий случай предупредил водителя:
— Давай, держись подальше от стоянок. Слишком близко к ним едешь. Да и прибавь хода, на всякий случай.
Боец уже начал выворачивать руль, когда из-за колеса ближайшего к нам самолета вдруг выскочила какая-то фигура и метнулась нам наперерез. Это был часовой соседского полка. Он сорвал с плеча автомат и перегородил нам дорогу. Неужели их опять не предупредили, меня прошиб холодный пот. Нужно было немедленно останавливаться, пока этот придурок не открыл стрельбу.
— Тормози! — крикнул я водителю. Однако вместо крика из моей гортани выдавился лишь хриплый шепот.
— Тормоза не работают! — таким же сдавленным шепотом прозвучал ответ.
С тоской я внезапно понял, чем объяснялось странное поведение машины, но было уже слишком поздно. Массивный бампер 'Маза' неотвратимо надвигался прямо на неподвижно стоящего часового. Его азиатское лицо с широкими выдающимися скулами и раскосыми глазами перекосилось то ли от ярости, то ли от страха. Когда между ним и тягачом оставались не более десяти метров, он передернул затвор и навел свой автомат на кабину, где находились мы.
Черный зрачок дула калашникова медленно поднялся и уставился мне прямо в переносицу. Через долю секунды он задергался из стороны в сторону, выбрасывая всполохи желтого пламени. Разлетелось вдребезги лобовое стекло, осколки посыпались вниз. Пули корежили металл кабины, рвали обшивку сидения, с противным чмоканием впивались в тело мертвого водителя, уронившего голову на залитое кровью рулевое колесо. Я сжался изо всех сил, стараясь втиснуться под приборную доску. В голове билась только одна мысль: почему все это происходит в полной тишине?
Мое пробуждение было ужасным — отчаянно колотилось в груди сердце, холодный пот струился по лицу. Где же я? Вспомнил: жара, июль, Белоруссия. Лунинец — основной авиационный полигон стран Варшавского Договора. Учения.
Дурацкий сон! Я окончательно вернулся к действительности. Что-то у меня явно с нервами не в порядке последнее время. Ведь на самом деле все было совсем по-другому и закончилось вполне благополучно. В последний момент часовой выскочил прямо из-под колес машины и остался где-то позади, потрясая кулаками и крича что-то на непонятном языке, время от времени перемежаемом русской ненормативной лексикой.
Что это было? Зачем он пытался нас остановить? Может быть, командование братского полка опять забыло предупредить свою караульную роту? Но если забыло, тогда почему солдат не стрелял? Странно. Может быть, дрогнула рука? Скорее всего, в последний момент часовой сообразил, что перед ним топливозаправщик с почти восемью тоннами керосина в цистерне. И если все это рванет после его выстрелов, то вряд ли ему удастся съездить в отпуск на родину. Что же случилось на самом деле, теперь можно только гадать. Будем считать, что у него закончилось курево, и он хотел просто стрельнуть сигаретку. Эта версия лучше всего способствует здоровому спокойному сну.
Все, пора вставать и приниматься за работу. Мать честная, до чего же жарко! Эх, в лесок бы сейчас, да в теньке полежать. Но нельзя, скоро начало полетов.
Стоянку окружал чистый и светлый сосновый лес, в котором полно черники. Здесь, в Белоруссии, она необычайно крупная и сладкая. Влево от ЦЗ уходила дорожка, ведущая в казарму, где нас разместили. Чуть дальше за казармой, располагался огромный корпус столовой. В ней кажется, никогда не бывает перерывов, ни днем, ни ночью. Полки прибывают один за другим, отрабатывают положенную программу и уступают место следующим. В этом вавилонском столпотворении, наш друг Юра чувствует себя, как рыба в воде. Пользуясь тем, что никто никого не знает, он завтракает, обедает и ужинает по два, а иногда и по три раза в день. И как в него только лезет в такую жару?
