Запах разума

А Нгилан и биологи, между тем, говорили, что пришельцы, кроме прочего, предоставили чрезвычайно интересный биоматериал. Я даже предположил бы, что одна из целей визита пришельцев в Приют Генетиков — это их *вероятное* потомство в нашем мире. Не клоны, конечно — клонирование тут ничего не изменит и никуда не приведёт. Возможно, они думают о совсем уникальном эксперименте, может, даже о химере... хоть это и звучит сейчас, как фантастика.

С другой стороны, если вдруг кто-нибудь из генетиков-творцов, работающих в Приюте, скажет Гзицино, что она может выкормить дитя-химеру со смешанными генами клана Кэлдзи и клана, к которому принадлежал Арди — разве она откажется? Может ничем не кончиться... а может и впрямь начать новый клан, кто знает...

Самому Арди об этом говорил Цодинг. Видимо, поэтому Арди, когда беседовал с Гзицино, всем своим видом пытался изобразить такой запах: *я, конечно, ухожу, но мы не кровная родня, поэтому я могу и вернуться*

А ещё пришельцы хотели посмотреть зиму. Мне кажется, что они ждали наступления зимы, как какого-то праздника — начиная с того разговора, где Зергей попытался меня подначить:

— А зимой Кэлдзи сидят в потёмках, ёлки?

— *Не знаю насчёт ёлок* Почему? — удивился я.

— Цветы же завянут? — сказал Зергей, а остальные пришельцы навострили уши. Кажется, им всем было не очень понятно. — А литопсы на дорожках снег завалит — и всё.

— Конечно, — сообразил я. — Цветы начнут увядать уже в середине осени. И примерно в это же время начнётся сезон *зимних грибов*

Дзин меня тронул за ухо и попросил:

— Словами скажи. А то запах не ассоциируется ни с чем.

— Зимние грибы, — сказал я вслух. — Симбионты литопсов. Они живут на стенах домов, на стволах деревьев вдоль дорог — но плодовые тела на них появляются только после первых заморозков.

— И они светятся? — восхитился Дзениз. — Деревья светятся?

— Зимой рано темнеет, — сказал я. — Нужно более серьёзное освещение, чем летом. Грибы светятся круглые сутки, только днём их свет не так заметен.

Ребят, по-моему, очаровала идея. Они так обсуждали эту будущую зимнюю иллюминацию... Я ещё добавил пыла, когда стал рассказывать про праздник Длинной Ночи перед тем, как снова начнёт увеличиваться день — в красках: *мороз — хрустящий свежий снег — зимние грибы — хвоя и смола — костёр в чаше перед Деревом — горячий ягодный пунш.* А пришельцы попытались рассказать словами, как этот праздник устраивают в их мире — с теми самыми "ёлками", ага. Немного прояснилось, что Зергей имеет в виду — всё время намекает на быстроту течения времени и на то, что в жизни есть место празднику, конечно.

И ещё у них там есть *дед Мороз*, из тех Хозяев Мира, которые приходят зимой. Он приносит детям подарки — совсем как наши Струйки Позёмки. Но когда я им перевёл слова "дед Мороз" на Вторую Речь, они почему-то ужасно развеселились. Зергей просто пополам сгибался от смеха и пытался донести, что этот Хозяин пахнет совсем иначе, чем-то, связанным с едой или питьём, но, откровенно говоря, объяснения — не самое сильное его место: я так и не понял деталей.

Только ясно, что намекали они на что-то не очень хорошее. Смешное, но нехорошее. А я такого как-то не могу себе представить.

У них всё-таки очень странный мир.

А уходили мы все вместе на рассвете, в первый день настоящей осени. Вернее — улетали: Гданг и Лангри собирались на ярмарку с заказами от Прабабушки и брали нас с собой, до самого Общего Посёлка.

Мы собрали пришельцев в путь как можно серьёзнее: они намыкались без одежды, еды и спальных мешков — и голодали, и мёрзли... в общем, так нельзя. Одежду мы на них вырастили походную, тёплую и лёгкую: ночи и утра уже стали холодными. Ясно, что, по идее, они не должны бы ночевать в лесу, а сразу из воздушного путешествия попадут в населённый пункт, а через Общий Посёлок — в Приют Генетиков, где и будут жить в ближайшее время... но как знать, на самом деле? В любом случае, у них с собой были семена одежды, а ещё Лангри им оставил на страничках из блокнота запах, активирующий и прекращающий её рост — чтобы она не как попало росла, а красиво и удобно. Ещё мы нагрузили их походные торбочки подарками от девушек и от Прабабушки плюс положили каждому по полдюжины плиток белкового концентрата — ну, вдруг захочется есть, а добывать пищу в наших лесах ребята не умеют, мы не успели всерьёз научить их выживать.

Правда, мы дружно рассчитывали, что бродить по лесам пришельцам не придётся. С Приютом наши старшие уже связывались — и предполагалось, что ребят мы передадим с рук на руки, так будет надёжнее. Отчасти они, конечно, привыкли к нашему миру и здешней жизни, но одно дело — жить в усадьбе хорошей семьи или в Приюте Генетиков, Антропологов, Педагогов или других профессионалов, а другое — остаться без помощи. Всё-таки, если сравнивать их с нами, мир они воспринимали, как калеки: ориентироваться тяжело, общаться тоже непросто, и — как это ни печально — уязвимы для паразитов и хищников. Как их отпустишь в живой лес без присмотра?

Но визит в Общий Посёлок и так вызывал у всех нас некоторую тревогу — и нетерпение, и радость, но и тревогу тоже. Вигдор сказал, что я веду себя, как у них в мире — те, кто из "деревни" приезжает в "город". Правда, "деревня" — это не то, что усадьба клана, в "деревне" живёт несколько семей, едва связанных родством... но по сути он, наверное, прав. "Город" в их мире — это немыслимо громадный Общий Посёлок, где может жить миллион людей разом. Я вообще не могу себе представить, как можно жить в такой толпе чужих и не сойти с ума. А запахи... Если верить ребятам, там пахнет так, что проще сразу лечь и умереть, не пересекая границу этого места.

Человек не создан жить в громадной толпе. Человеку нужно много пространства, воздуха и свободы. Может, табу в мире пришельцев почти не действуют оттого, что все нервные от скученности и тесноты?

Нас провожали тепло и весело, потому что как-то не было ощущения прощания навсегда. И воздушный шар — это тоже радовало, потому что пешком мы добирались бы до Общего Посёлка Дрой несколько дней. К тому же я люблю летать — и пришельцы, кажется, тоже. А у Лангри было самое доброе расположение духа. Он воодушевлённо рассказывал ребятам *главным образом — своему любимцу Вигдору*, что в любом Общем Посёлке полно всякого сброда, жуликов, проходимцев с порчеными генами, наркоманов — все они вьются около Ярмарки или даже живут в каких-нибудь там кустах — а поэтому пришельцам будет интересно посмотреть, насколько жизнь — не медовые пряники.

Мир, зелёный, но уже тронутый позолотой осени, медленно плыл под нами — и я мог показывать своим друзьям некоторые места, которые уже видел сам. Роскошную усадьбу наших соседей Эрнго, Друзей Медоносного Народа — было просто жаль, что сезон уже почти закрыт и их сады медоносов давно отцвели, с воздуха они смотрелись просто великолепно. Других соседей на прямой линии с нами, Ргоз, мы издалека узнали по метеорологической вышке у дома старших, стоящего на высоком холме; кроме причала на крыше дома старших, рядом с ним располагалась посадочная площадка для птерисолётов и дирижаблей. Ргоз издавна изучали изменения климата и состояли в близком родстве с множеством кланов пилотов. Ещё я показал Приют Медиков в Светлом Лесу, знаменитое место. Там сейчас приживляли новую грибницу для дальней связи мой отец и мой младший дядя, да и вообще, к этому месту я относился особенным образом: все медики-Кэлдзи и все медики, принятые Кэлдзи, заканчивали обучение в этом приюте, даже бабушка Видзико. Посадочная площадка у Приюта была даже обширнее, чем у Ргоз, и я видел сверху две поблескивающие туши пришвартованных дирижаблей. На крыше госпиталя Приюта, видное издалека, как маяк, сияло под солнцем зеркало; четыре мощных фонаря, ориентир для всех пилотов, которым может понадобиться доставить в Приют больного и ночью, в ясное утро не горели.

Приют Медиков особенно заинтересовал ребят. Они продолжали расспрашивать меня и Лангри, когда зеркало на госпитале уже пропало из виду; Арди назвал Приют сложным словом "агадемия" — и из того, что говорили он, Вигдор и Дзениз, я понял: в их мире тоже есть подобные места. В госпитали их больных доставлял скоростной транспорт, "быстрый спаситель", а среди медиков были такие, которые специализировались на особенно экстренной помощи умирающим от тяжёлых травм.

Судя по тому, как мои принятые братья об этом говорили, у них там то и дело случались тяжёлые травмы. Кажется, их скоростная техника не отличалась надёжностью — а может, сам образ жизни серьёзно отличался от нашего: я сосредоточенно вспоминал, но так и не вспомнил, случалось ли мне видеть по-настоящему тяжёлую травму, от последствий которой надо было экстренно спасать. Гданг, вступивший в разговор, отметил, что пилоты — совсем особое дело; где скорость — там и травмы. Он видел последствия жутких аварий, упомянул даже, что ему рассказывали о пилоте аэростата, разбившемся насмерть. Пришельцы согласились, сказав, что в их мире с пилотами тоже случаются беды — и я подумал, как безмерно отважны те, кто посвятил жизнь опасным полётам.

Мы увлеклись разговором — и не заметили, как под нами поплыли первые постройки Общего Посёлка. Сигнальные зеркала горели над Ярмаркой в ярких лучах предвечернего солнца, ещё одно зеркало вспыхивало над Приютом Генетиков, пёстрые воздушные шары, готовые к полёту, выглядели сверху, как небывалые грибы, и несколько больших дирижаблей, которые грузили товаром с Ярмарки, походили на ленивых животных, которых кормят разноцветные муравьи.

У меня даже похолодело в животе от нетерпения — и пришельцы, кажется, чувствовали что-то похожее. Здешние запахи сплетались в запах перемен; я пытался улавливать в потоке информации что-то конкретное, но без привычки это было непросто — и Лангри улыбался, глядя на меня. Уж его-то запах *сосредоточься, деточка, из сумки ты уже окончательно вырос* был насмешлив и конкретен до предела!

А принятым братьям всё было интересно и внове — даже больше внове, чем мне. От ароматических вывесок Ярмарки кружилась голова: тут, похоже, можно было найти всё, от шмелиного мёда до стекла для хирургических лезвий. Не только запахохранители, но и любой камень в Общем Посёлке был спльшь покрыт ароматическими метками и подписями, иногда *из-за Холодных Вод за чудесами и сокровищами* трогательными, иногда *потомок самого гривастого клана на свете* — забавными, а иногда *оближи многоножку младенчик* — просто хамскими.

И всевозможный странный люд, который тут ошивался, моментально нас опознал: кто не получал микограмм, те обоняли передачи по общей связи. Все местные искатели приключений и просто жульё собрались вокруг, кто — поглазеть, а кто — попытаться что-то для себя выгадать.

Я не ожидал такого ажиотажа. Какой-то бурый проходимец, явно с Севера, пытался уговорить Лангри взглянуть на *семена маслодела*, модифицированные аж самими Цорли, якобы его родственниками — а Лангри выставил довольно щадящий блок. Гибкий южанин в тёмных пятнах по золотистой шерсти, в одежде из паучьего шёлка, плетёной цветами, благоухал, как девушка из хорошей семьи, улыбался двусмысленно и явно намекал на что-то не очень хорошее — только пришельцы его не понимали. Взъерошенный типчик, вёрткий, как кустарниковая мышка, толкнул Арди под локоть и протянул ладонь чуть ли не к его носу:

— Смотри, дорогой гость — кра-асные *сороконожки*!

От сороконожек пахнуло *пряно, пьяно и остро* рискованным запахом наркотика. Я уже хотел что-то сказать, предупредить — но тут Арди вздрогнул и замер.

— Ты чего? — спросил Вигдор.

Арди повернулся к нему — и я учуял запах его страха сквозь весь балаган здешних ароматов.

— Дежа вю, — сказал он раздельно и непонятно и вдруг уставился расширившимися глазами на меня и Дзениза, который обнимал меня за плечо. — Динька, отпусти его! — приказал он таким тоном, какого я ещё никогда от него не слышал. — Сию минуту!

— А что случилось? — растерялся Дзениз, но тут Вигдор скинул его руку с моей и оттолкнул меня в сторону. И посмотрел на Арди отчаянно.

— Дыня, — снова сказал Арди непонятное слово — и вдруг крикнул. — Отойдите от нас! Отвалите! Лангри, скажи им, всем им скажи!

— Ох, ё! — выдохнул Зергей, и у него из рук посыпались какие-то орешки, которые ему всучил местный прохиндей.

— *Что* что... — начал вслух Лангри, и в этот миг под моими ногами дрогнула земля.

Ужасный бледный свет вспыхнул вокруг тел моих принятых братьев, выдирая их из мира. В ноздри ударил жуткий запах, которому не было названия. Лангри потащил меня назад, от грозового сияния заломило глаза, я прищурился — и сквозь слёзы увидел, как все четверо исчезли, оставив рассыпанные орешки, порванное ожерелье Дзениза из панцирей голубянок и чёрные выжженные пятна на живом покрытии дорожки.

Они пропали так же непостижимо и таинственно, как появились...

Эпилог

Испытатель N6

Наверное, надо было обрадоваться. До меня ж мигом дошло, что наш Арди, то бишь, Артик хочет сказать. Как только он заикнулся про "дыню". Ясно всё ж, ёпт! Опять его глючит, только ещё и запахами на этот раз. Дежавю эта его...

И когда он рявкнул на Диньку — меня осенило тут же: вот чего нам точно нельзя, так это случайно прихватить с собой кого-нибудь из них. Гадами будем, если...

Я только и успел отпихнуть лицин подальше — нас накрыло.

Это был ни фига не тот портал, через который мы проходили, когда нас занесло сюда. Это — нас вырвало с корнем, как редиску из грядки. Просто не знаю, как точнее сказать. Вывернуло. А ощущения... ну, вот как резиновую перчатку с руки рывком содрать, прилипшую, или пластырь отодрать одним рывком. Всем телом почувствовали, всей шкурой — не только тошно, а прямо больно, больно!

И земля врезала по ногам, будто со второго этажа прыгнул.

В глазах — темно. И полный нос, полный рот этого запаха... Артик говорил — искусственная дыня, я бы сказал — бывают такие химические карамельки. Сладко и тошно. И слышно, как Артик — Артик, кто ж ещё! — рядом кашляет и блюёт.

Ну — моргал-моргал — прояснилось помаленьку. Стою. Артик рядом — на четвереньках, зелёный с морды. Динька — глаза дикие и слёзы текут. Серый — ухмыляется, а морда бледная. И мы все — как бы сказать-то, ёпт... Мы, наверное, в аквариуме, что ли. Или — как бассейн: белые матовые плитки снизу, белые матовые — по стенкам, а сверху — вроде стекло. Видно: высоченный зал там, свет в глаза бьёт.

А пахнет, надо сказать, уже не ТПортальной химией. Ещё хуже пахнет, если это мыслимо. Падалью. Прямо — гнилым мясом, разрытой землёй, ещё какой-то дрянью. Жестяная жесть. И я тут же сообразил, почему.

Шагах в трёх от нас — сухая мумия лежит. Трупак, почерневший, засохший — только зубы блестят на буром черепе, глаза вытекли. В униформе и кроссовках — униформа белая-белая, не такая белая, как только что стиранная, а — как тряпка, если её на несколько лет забудешь на улице. Краска вконец выгорела, до полной ветхости. Эмблема, драть её в сраку, тоже выгорела до белого.

Но это — ещё не худший случай. Потому что с другой стороны — оно вмёрзло.