Возрожденный молнией

— Кого именно? Вас? И почему она раздражает? — кажется, я уже начал закипать.

Мои пальцы едва заметно подрагивали. Сжав кулаки, положил их на колени. Главное, в таких случаях не дать волю эмоциям. Не поддаться желанию, начать спорить и оправдываться. Если не получится отмолчаться, перевести все в иронию, насмешку.

— Сенатор Маккарти правильно говорит о таких, как вы. Ведете подрывную деятельность, хотите устроить государственный переворот, как в России. Ввергнуть нас в нищету и репрессии.

Он долго что-то вещал, выкрикивал пафосные лозунги, возвращался к началу и повторял то, что уже сказал не раз, будто заело старую пластинку, и игла тонарма прыгала с дорожки на дорожку. В конце концов, я перестал слушать, лишь до моего уха доносились отрывки фраз, которые звучали так параноидально, что не хотелось даже возражать.

Наконец, он выдохся и умолк. Тяжело закашлялся. Отвернувшись, достал большой клетчатый платок. Не разворачивая, приложил к губам. Скомкал и сунул в карман, но я успел заметить несколько свежих расплывшихся тёмных пятен. И жалость стеснила грудь, совсем расхотелось спорить и что-то доказывать.

-Я понял вас, мистер ...?

— Бишоп, — отозвался он еще более сипло, едва слышно, пламенная речь лишила его последних сил. — Кеннет Бишоп. Я — глава компании "Бишоп и Со".

В таких случаях мне протягивали визитку, но Бишоп делать этого не стал.

— У нас свободная страна. Вы можете голосовать за Уолтера Стоукса. Уж он-то не является "шпионом Москвы".

— Стоукс — мразь, продажная сволочь, — Бишоп опять закашлялся.

— Ясно. Не ходите на выборы.

Бишоп тяжело задышал, в горле у него что-то хлюпнуло, булькнуло, будто он пытался сдержать слёзы. Дернулся кадык на обвисшей складками шее. Потом глухо и как-то совсем невпопад выпалил:

— Вы пытаетесь облегчить жизнь паразитам и бездельникам. Хотите, чтобы умные, талантливые, работящие содержали их. Перекладываете проблемы лодырей на плечи трудоголиков.

— Теперь я понимаю, о чем вы, мистер Бишоп. Я не собираюсь менять строй, конституцию. Я всего лишь предложил в своей программе обеспечить всем одинаковый старт. Смягчить противоречия между теми, кто по своему рождению имеет более широкий доступ к высшему образованию, а значит, и к хорошей работе и теми, у кого всего этого нет.

— Ничего вы не хотите! — в каком-то отчаянии воскликнул он, стукнув ладонями по подлокотникам. — Вот я, например. Мой отец был уборщиком. А мать... — он осекся на миг, поморгал, будто собираясь с силами. — Проституткой. Дешевой уличной шлюхой. Они не могли мне ничем помочь. Но я сам. Сам всего добился. И теперь стою десять миллионов. Понятно вам? Меня взяли в университет, как лучшего центрфилдера школьной команды. Я побеждал на олимпиадах по математике... А потом работал, как проклятый по восемнадцать часов в сутки, не доедал. Меня бросила жена...

— Да, наверно, вам обидно, что вам не помогли в самом начале.

— Если бы мне помогли, может быть, я не был бы сейчас так болен, — его голос сорвался. — Да, мистер Стэнли, я умираю. И вот лечу в Мексику на День мёртвых. Чтобы увидеть своими глазами, что ждет меня в скором времени. И примириться со своей участью.

— Мне очень жаль, — вырвалось у меня. — Может быть, ещё не все потеряно?

— Нет. Уже всё ясно, — он вздохнул, но в голосе совсем не ощущалось злости или прежней ярости, будто он выплеснул всю свою боль, досаду, сожаление и гнев остыл. И на меня тоже. — А вы... вы Стэнли... Наверно, вы всё-таки правы. Может быть, так и надо.

Он умолк, отвернулся. Лишь слышалось, как из лёгких рвётся сиплое дыхание. Что-то в бессвязных словах Бишопа зацепилось за подсознание, заставило задуматься. Не сразу понял, что конкретно. Первое, я решил, если пройду в Сенат, постараюсь разоблачить этого ублюдка Маккарти. Не дожидаясь, когда это сделает мой коллега тележурналист в 1954-м году. Нет сил терпеть этого прохвоста, который устроил "охоту на ведьм" — людей выгоняли с работы, бросали в тюрьму, подвергали лоботомии в самых худших традициях НКВД. Если мне удастся разбить маккартизм, это даст мне козырь против семейки Кеннеди, которая поддерживала репрессии. Братец Джона — Роберт так вообще работал в комиссии, которой руководил Маккарти.

Но кроме этого. Что ещё? И тут меня осенило. День мёртвых!

Лихорадочно пролистнув справочник по истории Мексике, открыл нужную страницу.

DМa de los Muerto — праздник, посвященный памяти умерших, чьи души в эти дни посещают родной дом. Проходит первого и второго ноября. Чем-то похож на Хэллоуин, но гораздо веселее и жизнерадостней.

Оказалось, в отличие от христианских религий, место, куда попадает душа, определялось не тем, какую жизнь вел покойный — праведную или нет. А то, какой смертью умер.

Хуже всего было умереть естественной смертью. В таком случае души переносились в Миктлан, тёмное безрадостное место, куда вела извилистая и сложная дорога, и не все находили силы, чтобы достичь его.

Омеокан предназначался душам тех, кто погиб в бою. Здесь всегда царила радость. А мёртвые через четыре года возвращались в реальный мир, превратившись в прекрасных птиц с разноцветными перьями.

Неплохо устроились те, кто погиб при обстоятельствах, связанных с водой. Например, утонул. Но не только. Оказалось, что в Тлалокан — место отдыха и изобилия, перемещались те, кто погиб от удара молнии.

И эта фраза заставила меня вздрогнуть. Мистическое совпадение или все-таки закономерность? Моя душа переместилась в тело американского репортера именно после удара молнии. Да и сам Кристофер Стэнли погиб от удара током. Но молния и есть электроразряд огромной мощности. Значит ли это, что душа Стэнли попала в рай, который описывают мексиканцы? А для моей души раем стала Америка.

Чёрт возьми, а что если этот ритуальный праздник сможет пролить свет на моё существование здесь, в этом мире? Именно удар молнии перенёс меня сюда. И не просто так Стэнли зашифровал главные материалы, которые собирал о компании Джонса, использовав наречие мексиканских индейцев.

Вернуться к содержанию

Глава 22. Русский след

— Ты станешь во главе огромной страны. Где текут широкие полноводные реки, шумят высокие сосны и раскидистые дубы. Недра богаты, земля щедра. Дюжина морей омывает ее берега. Когда люди, живущие на востоке, встают с восходом солнца, те, что живут на западе, уже ложатся спать.

— А что за страна? США?

— Нет. Название её состоит из четырех букв.

Чили, Куба? Иран? Ирак? Пронеслось в голове. Хотя, нет. Я хорошо понимал, что ясновидящая имела в виду. Объяло жаром, струйки пота потекли по спине, виску. И почему-то в голове зазвучала песня:

У меня была страна большая,

Костлявые с артритными утолщениями на суставах пальцы делали пасы над мерцающим хрустальным шаром. Голубоватый свет танцевал на обитых бордовым бархатом стенах, чернели разверстые рты жутких ритуальных масок. Плавился воск множества свечей, толстых и тонких, красных, розовых, белых.

Что в правом углу делает пианино из красновато-коричневого дерева? И как нелепо выглядят живописные полотна вперемежку с иконами в роскошных резных окладах. Пряный дурманящий аромат специй, или мазей щекотал ноздри, и пару раз я чихнул. Но ясновидящая даже не вздрогнула. Темные глаза её под сросшимися на переносице бровями, что придавало ей зловещий вид, смотрели куда-то мою спину, будто именно там видели правду.

Зачем я здесь? В этой комнатушке, центр которой занимал круглый стол, скрытый под тяжелой бархатной скатертью с длинными золотистыми кистями. Открытые шкатулки с картами Таро, хрустальные шары, свечи, резные фигурки, невысокое деревце из проволоки, сплошь усеянное блестящими камнями. Что-то я хотел узнать важное у этой женщины, что сидела напротив меня.

— Ты очень скучаешь по этой стране. Но вернуться не можешь. Ибо должен выполнить свое предназначение.

— А какое у меня предназначение?

Она забормотала что-то невнятное, на неизвестном мне наречии, отдельные слова впивались в мозг, как иглы, но всё вместе свести воедино и понять я не мог, от чего стала жутко раскалываться голова. Трепетавший словно яркий мотылек огонек свечи вдруг вырос, выпустив вверх алые щупальца. Отбросил на стены уродливые тени, они шевелились, складывались в картины, то диковинных животных, то людей. И вот уже толпа бежала куда-то.

И всё вмиг оборвалось, исчезло. Голубоватый свет залил комнату, охладил пылающий мозг, смягчил боль в голове.

— Иди. Твой amigo ждет тебя, — выдохнула гадалка. — Вместе вы должны пройти этот путь.

Я вышел из душной давящей на меня обстановкой комнаты в сиреневые сумерки. То там, то здесь мелькали огни. Платья, невероятно ярких, режущих глаз, цветов, с вышивкой и кружевами. Мелькали лица, расписанные под черепа, имитация глазниц и торчащих зубов. Разодетые в желтые национальные костюмы, в сомбреро, наяривали зажигательную мелодию мариачи — уличные музыканты. Звучащий в унисон виртуозный гитарный перебор, резкие трели тромбонов, глухой бой барабанов и ритмичный треск маракасов. Ритуальные шествия в День мертвых, устроенных живыми.

На углу как инь и янь, слилась в единую композицию сладкая парочка, белое и черное. Девушка, не красотка, но миленькая. Тёмные волосы, разделенные на прямой пробор, ниспадали тяжелым каскадом на обнаженные плечи, тонкие ключицы. Нежную и гладкую с оливковым оттенком кожу подчеркивал вышитый яркими цветами волан с кружевом. Такая же вышивка по подолу широкой с оборками юбки. Над ней навис высокий худощавый мужчина в национальной одежде — на чёрной короткой куртке и такого же цвета облегающих брюках мерцал серебром орнамент из роз. Антонелли. Мексиканцы по большей части полноватые, приземистые, с покатыми плечами. Итальянец же напоминал гепарда, вставшего на задние лапы. Поджарый, крепкий и сильный, сжатый, как пружина.

— Пошли, Франко, — бросил я.

Он повернул ко мне недовольное лицо, но голос прозвучал без досады:

— Всё выяснил?

— Почти.

Франко повернулся, что-то шепнул девушке на ушко. Она зарделась, захихикала, потупив густо подведённые глаза. То же мне ловелас, ни одной юбки не пропустит, кольнула непрошеная ревность.

Вместе с Франко мы направились к месту, где оставили машину. Мексика — страна контрастов. Разодетые в роскошные карнавальные одежды люди, и убогие словно сложенные из картона лачуги по бокам усыпанной щебнем и красноватой пылью улочки. Тошнотворный запах.

— Эй, а ты чего там делаешь? — сердитый окрик Антонелли заставил вздрогнуть.

Рядом с дверцей кто-то шевелился. Вор? Собака? Существо бодро подскочило. Человек, но странный какой-то, перекошенный. Плечи одно выше другого. Руки болтались, как у сломанной куклы. Один рукав оторван, второй задернулся. Лицо белое, заляпано чем-то чёрным. Или так казалось в тусклом свете фонаря? Двинулся на нас, словно танцуя, неуклюже подпрыгивая под ритмичную музыку, которую слышал только он. Не казался пьяным, скорее безумным.

— Прямо как зомби, — вырвалось у меня.

— Зомби? — Антонелли выхватил из-под куртки люгер.

Я напрягся, ожидая выстрела. Но парень не проявлял никакой агрессии. Лишь приближался, дрыгаясь так, словно в нём совсем не было костей.

Прыжок. И сердце замерло, ослабели ноги, подкосившись в коленях. Но Франко не растерялся. Резко развернувшись, выбросил ногу и точным ударом приложил ублюдка в лоб, швырнув на оштукатуренную в грязно-белый цвет стену, оставив там неглубокую вмятину. И когда парень сполз вниз, Франко оказался рядом, целясь из люгера.

— Эй, тебе чего надо? — ногой придавив парня к земле, бросил Антонелли.

Но тот вдруг зарычал, ловко вывернулся из-под блестящего ботинка с острым металлическим носом, попытался вцепиться в лодыжку.

— Ах ты, pezzo di merda! — крик Антонелли слился с сухим и резким звуком выстрела.

Пули вонзились в грудь мужчины, но, кажется, он даже не заметил этого. Перекатился и вскочил на ноги. Затрясся в странном танце, болтая руками, двинулся на нас.

— Целься в голову! — крикнул я. — В голову!

Щелчок взведенного курка. Точный выстрел в лоб отбросил голову зомби назад. Резко и кисло запахло порохом. Расплылся синеватой кисеей дым. Тварь замерла, как механическая кукла, у которой кончился завод. Зашаталась, болтая кистями рук, передернулась. И ничком рухнула вниз.

Громкие пронзительные вопли. Музыка оборвалась внезапно, словно кто-то нажал кнопку проигрывателя. Только нарастающий топот бегущих ног.

— В машину! — крикнул Франко.

И в то же мгновение я ощутил себя на мягком сидении. Машина просела рядом — Франко прыгнул за руль. Взревел мотор, мы рванули с места, но пролетев едва ли полсотни метров, воткнулась в толпу. Они окружили нас. Уже не люди, а нечто чудовищное, жуткое в едином безумии. Перекошенные лица, размазанная краска. Они бесновались, прыгали на капот. Забирались на крышу, и свесившись, колотили по лобовому стеклу. Треск. Грохот. Мы качались, будто при штормовой качке. Что-то свалилось на крышу. Я ухнул куда-то вниз.

И проснулся. Весь в мокром липком поту, трясясь, будто от озноба.

Тяжело дыша, огляделся. Вливался в уши мерный рёв двигателей. От сильной вибрации постукивали зубы. Но всё выглядело мирно и спокойно. Мой сосед, приоткрыв рот, посапывал рядом. Сзади через ряд те самые мать с дочкой, что приехали на "форде седане", спали, заботливо укрытые пледом со значком TWA.

Что-то с глухим стуком упало, больно ударив по ногам. Я выругался себе под нос, наклонился — мать твою, открытый на иллюстрации к Дню мертвых справочник по Мексике. И вновь картинка из моего кошмара — раскрашенные под мертвецов лица, круглые провалы глаз. Два скелета — всадник на останках коня. И девушка в белом платье с вышивкой из цветов — фиолетовых, красных, синих и жёлтых. Рядом с высоким мексиканцем в чёрном костюме и гитарой в руках.

Я бездумно бросил взгляд в иллюминатор — холодно и призрачно светила луна. Сквозь ажурное кружево облаков чернел блестящим шёлком Мексиканский залив. Сливался на горизонте с бездонной небесной тьмой.

Пассажиры начали просыпаться. И стюардесса принесла нам легкий ужин в фарфоровых мисочках — салат, жареный цыпленок, кофе и десерт.

Мой сосед тоже проснулся и жадно лакомился чизкейком, а мне кусок в горло не лез. Длительный перелёт, вибрация и бьющий по мозгам шум винтов измучили меня. И кошмар, привидевшийся мне, ещё не выветрился из памяти.

— А скажите, Стэнли. А каково это, когда тебя прошибает током? На электрическом стуле?

Я вздрогнул от простого вопроса, сказанного без злорадства, нейтральным тоном, но вызвавший во мне вихрь мучительных воспоминаний.

— Ужасно, — совершенно искренне ответил я. — Думаю, вы читали в моих статьях.

— Читал, конечно. Но вы там, наверняка, все преувеличили. Не мог человек после такого выжить. Мозги бы у него сварились.

Возможно, — хотелось сказать мне. На самом деле, я старался не думать об этом. Это пугало меня. Помню, когда читал материалы об эксперименте в Монтауке. Ну, в том самом, где военные пытались с помощью электромагнитного щита сделать невидимым авианосец "Элдридж". В проекте участвовал экстрасенс. Этого несчастного настолько часто прошибали током высокого напряжения, что его мозг умер, но каким-то образом этот человек не только остался жив, но и по-прежнему мыслил. Впрочем, описание этого проекта — громкая мистификация.