эна. Но когда Энметен вышел на окраину Города, Мебурагеши
испугался еще сильнее и подумал, что сын собирается наложить
на себя руки. Однако Энметен постучался в калитку обветшалого
дома, приткнувшегося к городской стене, в котором, как знал
оружейник, жила одинокая колдунья. Не дождавшись ответа,
юноша перелез через ворота и вошел в дом.
Энметен недолго пробыл в доме колдуньи, вскоре сама хозяйка
вывела его за калитку. Что-то похожее на короткую веревку
свисало из его далеко отставленной левой руки, но топора больше не было. И оружейник возрадовался, что топор унесен из его дома
еще засветло, ибо могучие духи, живущие в меди, по ночам выходят
из металла и, охраняя дом своего хозяина, противостоят злым
демонам. Но если в это время унести металлический предмет,
жилище духа, за ворота, то добрый дух меди, лишившийся своего
дома, обидится и в гневе отомстит за это. Тут оружейника осенило,
зачем сын бегал к колдунье. Каждый шумер чуть ли не с детства
ведал, что если в день помолвки на веревке завязать узлы,
заговорить их и бросить в яму с нечистотами в доме невесты, то
свадьба не состоится, и супружеское счастье молодой четы будет
невозможно. И Мебурагеши насторожился: он не хотел зла дому
своего лучшего друга.
Энметен возвратился намного раньше него, спрятавшегося в
тупике у соседней стены, и затворился в своей комнате. Во дворе
все еще хлопотали по хозяйству жена и дочь, и Мебурагеши нехотя
съел предложенную ему свежую, лепешку. Наконец, все отошли
ко сну, и оружейник, поднявшись к себе, намеренно, со скрипом,
закрыл дверь, оставив ее приоткрытой. Сон не шел к нему. Он
сидел на полу у порога, вслушиваясь в ночную тишину, и скорбел о
дне несудьбы своего сына. И вот, когда мрак сгустился,
послышался легкий шорох: Энметен бесшумно соскользнул по
лестнице во дворик и полез на стену, разделявшую соседские дома.
И тогда Мебурагеши через открытую дверь шепотом позвал его:
— Сынок, подойди ко мне, не спеши.— Энметен мгновенно спрыгнул обратно и остановился у стены.
— Отец, это ты зовешь меня, оберегая от прегрешения, —
негромко спросил он, — или мне почудилось?
— Это я, сынок, иди ко мне. — Мебурагеши вышел из своей
комнаты, спустился вниз и подошел к неподвижно стоявшему сыну,
у которого из-за пояса торчала заколдованная веревка. Оружейник
обнял сына, усадил его у еще теплого очага, напоил холодной водой
и сел рядом.
— О дитя мое, — горестно воззвал к нему Мебурагеши, — заклинаю
тебя жизнью небесной, жизнью земной и жизнью загробной,
покорись воле Всевышнего, смирись, ибо таков твой удел. Что
пользы смертному противиться божьему замыслу? Кто день и ночь ранит душу мыслью, противной богам, тот мучается бесплодно.
Энметен, как в детстве, прижался головой к груди отца и
беззвучно затрясся в рыданиях, облегчая слезами душу.
— О, отец, укрепи мой дух наставлениями, поддержи меня.
Ведомо мне, что грех тяжкий хотел я принять на себя. — Он
брезгливо отшвырнул веревку, но Мебурагеши поднял ее и кинул в
очаг на тлеющие угли.
— Сын мой, ведь только пальмы не теряют листьев, а человек,
утратив одно, по воле богов обретает другое и, быть может,
лучшее. Скорбь, что подобно одежде тебя покрыла, вскоре, как
воды речные, устремится долу, ибо внушат тебе боги бодрость,
ниспослав добрые вещие сны и благоприятные знамения. И придет
к тебе веселье и радость сердца, но не стремись, сын мой, догнать
прошлое, ибо это — никчемное дело, подобное завязыванию воды в
узел. — Мебурагеши ласково погладил сына по голове, и Энметен
зарыдал еще сильнее.
— Аннипад, вечно Аннипад! Всегда он опережает меня.
— Что поделаешь, дитя мое! — покорно вздохнул Мебурагеши. —
Лучше всех тот, кого любят боги, а Владыка судеб — личный бог
семени Зиусудры, и Аннипад — сын его. — Отец еще долго успокаивал
Энметена, а потом уложил его спать, как маленького, и, накрыв
покрывалом, лег около сына. Энметен заболел и три дня не
выходил из своей комнаты, отказываясь даже от воды и никого не
желая видеть. Прослышав, что разберут стену между их домами,
он попросил разрешения у отца пожить несколько дней в пригороде
у родственников.
И вот настал желанный день свадьбы. Совершив на рассвете
священное, предсвадебное омовение, жених принес в храм Владычицы жён свадебные дары за себя и за свою будущую жену: целое стадо
коров, овец и коз прибавилось в хозяйстве Инанны, и еще один
амбар наполнился зерном. В полдень выкуп за невесту прибыл в
дом ее отца, и Мешде пришлось сложить и поставить брачные
дары в саду, ибо его скромное жилище не было рассчитано на
такое изобилие. И лишь фрукты и сладости, как угощение, он
расставил во дворе. Невеста же затемно, под сенью присмотра
Инанны, еще не скрывшейся в своем небесном чертоге, восемь раз погрузилась в быстрые, прозрачные струи реки и, очистившись,
обрывками сети перевязала себе ноги около колен, дабы
благополучно вернуться домой. Подруги Пэаби, собравшиеся к
ней после полудня, вошли в ее девичью комнату на цыпочках, держа
друг друга за подолы юбок, дабы меж ними не затесался злой дух
и не проник к невесте. Подруги одарили ее подарками и осыпали
поздравлениями. Угощаясь сластями и медом, девушки весело
щебетали, обсуждая гостей и особенно юношей, с которыми
предстояло встретиться на свадьбе. Окружив невесту плотным
кольцом, девушки расчесывали ее волосы, вплетали яркие,
праздничные цветы и пели:
"О, ночами на ложе я искала любимого сердцем,
на девичьем на ложе сиротском
я его не смогла отыскать.
Встану я, обойду-ка весь Город,
отыщу я любимого сердцем
и отдам я ему свои ласки.
Пусть войдет он в мой сад изобильный,
насладится его он плодами".
Прикосновение к невесте, осененной особенной божественной
аурой любви и плодородия, усиливало девичью прелесть и обаяние,
вызывая у юношей острое желание брака. У Пэаби на душе было
радостно и немного грустно, хотя и большинство подруг ей открыто
завидовало: наступил конец ее беззаботной молодости, ее
девичеству, жизни в родном гнезде рядом с мамой, доброй,
заботливой, всепонимающей и всепрощающей. Как-то сложится
жизнь в доме свекра, где все чужое, непривычное, где эн, которого
она боится. Удастся ли ей угодить матери Аннипада? И слава
богам, что она — старшая сноха. И когда еще Энки, личный бог ее
мужа, занятый делами мироздания, соизволит удосужиться послать
ей сына? А наследника нужно родить как можно скорее, иначе ей
будет плохо, ибо ее сочтут неполноценной, — женщиной, которой
боги за грехи не дают очиститься от скверны, и все будут презирать
и сторониться ее.
— Что ты печалишься, подружка моя? — обняла ее Дати, которая
не долго обижалась, сопереживая боль брата. Дати знала, что браки заключаются на небесах,— по воле Инанны, и противиться богине никто не властен. Нет вины Пэаби в том, что она разлюбила Энметена.
Пресветлая богиня его тоже не оставит,— Дати была в этом уверена. —
Радоваться надо: тебя полюбил первый среди юношей нашего племени.
И ты выходишь замуж за него! Дети твои еще не успеют вырасти,
как ты станешь супругой владыки шумеров. — Дати вдруг
всхлипнула. — Наверное, мы с тобой больше не будем видеться,
сестричка моя. Разве я посмею прийти в дом эна даже замужней?
— Я сама буду каждую неделю навещать тебя, милая Дати, ведь
ты мне — как сестра! Ближе и любимее тебя у меня нет никого из
подруг. — Пэаби прильнула к Дати и тоже прослезилась.
В конце вечерней стражи молодые замужние женщины-
родственницы окрасили невесте руки и ступни ног хной, обвязали
ее тело красной нитью с четырьмя узлами, дабы порча и сглаз не
коснулись ее, и с молитвой переодели в белое свадебное платье,
тщательно осмотрев каждую деталь одежды. Девичий наряд
Пэаби набросили на Дати, дабы и она поскорее вышла замуж.
Женщины надели на невесту украшения, подаренные женихом,
покрыли ее шею и грудь, руки и ноги свадебными браслетами и
амулетами, унизали все ее пальцы кольцами, дабы злые демоны
не смогли проникнуть в нее по пути в храм.
На закате Дати и одна из замужних племянниц Мешды, которым
надлежало опекать невесту, ее дружки, надели желтые свадебные
ленты, расшитые бусами и раковинами, и, после того, как отец
невесты с молитвой закутал ее лицо и голову белым прозрачным
покрывалом, отвели девушку вниз по лестнице во дворик. Толпа
гостей встретила невесту радостными восклицаниями, а ее мать
обошла и одарила всех присутствующих, беря подарки с подноса,
который носил за нею младший брат невесты. Среди приглашенных
не было ни одной вдовы и ни одного вдовца, кем бы они ни
приходились невесте или жениху, ибо вместо счастья и процветания
их присутствие на свадьбе предвещало беду.
Когда настало время идти в храм, Пэаби преклонила колени
перед духом ворот дома, в котором она жила всю свою жизнь и
откуда сейчас выходит девушкой, а вернется женой — совершенно
другим человеком; вознесла духу благодарственную молитву и совершила возлияние молоком и пивом. Веселая, праздничная,
жующая сладости толпа нарядно одетых и украшенных цветами и
гирляндами родственников и соседей окружила невесту, которую
дружки вели под руки по улицам Города. Две девочки, младшие
сестры невесты, несли длинный шлейф ее свадебного платья. Отец
невесты и старейшина их рода освещали дорогу процессии ярко
горящими факелами. Несколько жрецов несли кадильницы, дабы
запахом благовоний отгонять злых духов ночи.
У ворот храма Инанны невесту встречал жених в белом,
свадебном, наряде, блестя в свете факелов золотыми и
серебряными украшениями и амулетами. Подружки невесты
трижды обвели ее вокруг Аннипада и затем передали жениху. Взяв
Пэаби за левую руку, Аннипад ввел ее в храм, где собрались в
ожидании свадебного обряда все его родственники и друзья. После
того как главный жрец установил перед ликом Инанны курильницу
с благовонным кипарисом, излил жертвенное молоко и трижды с
молитвой совершил поднятие рук, жених и невеста вошли в крытый
пальмовыми листьями алтарь-часовню и стали на колени под
доброжелательный, благословляющий взгляд богини. И тогда
жених, окропленный жрецом, открыл лицо и голову своей суженой,
сняв с нее покрывало и передав матери, вскормившей девушку.
Свет прибывающей Луны, едва просачиваясь сквозь зеленый
лиственный настил, слабо освещал тонкое, бледное от волнения
лицо Пэаби, окрашивая его в зеленоватые тона. Однако, стоявший
за их спинами, дальнозоркий эн сумел рассмотреть невесту.
Владыка, не посмевший ослушаться Инанны, явился на свадьбу
сына, только дабы не навлечь на себя ее немилость. Отец жениха с
неудовольствием отметил, что девушка намного более хороша, чем бы ему хотелось, и эн, как мужчина, сердцем поняв и простив сына,
огорчился еще сильнее.
— Как жаль, что она — полукровка! Такую жену можно было бы
любить всю жизнь. — Владыка глубоко вздохнул, плотно сжал губы и впервые посмотрел на мать невесты. В неверном матово-серебристом свете ночного светила и красноватых отсветах факелов Шеми
показалась ему столь же юной и прекрасной, как и ее дочь. Владыка
невольно сравнил мать невесты со своей женой, стоявшей рядом. Его Нинтур казалась бабушкой в сравнении с Шеми.
— Счастливец этот Мешда, — покосился он на почтительно
стоявшего несколько сзади ремесленника. — Горшечнику-то,
конечно, можно жениться на ком угодно. — Эн еще раз взглянул на
Шеми, и в его душу заползла горючая зависть. Перед владыкой явственно возник милый образ рабыни-шумерки, его первой и, наверное, единственной, любви, с которой он по воле отца потом больше никогда не встречался. С нею, несомненно, он был бы более счастлив, чем со своей двоюродной сестрой. Зато, слава богу, у него хорошие сыновья и у них чистое, безукоризненное происхождение.
— О чем сожалеть? — одернул себя эн. — Спору нет, интересы
рода — превыше всего. Но все-таки Нинтур слишком рано
состарилась.
Когда жених и невеста поднялись с колен, главный жрец храма
Инанны, главный земной слуга богини плодородия до той поры,
покуда в нем не иссякнет мужская сила, освятил юношу и
девушку помазаньем головы и возложил на них венки из белых и ярко-
желтых живых цветов. Затем процессия приблизилась ко входу в
святилище, невдалеке от которого главный жрец развел священный
огонь от огня жаровни, принесенной из храма Наннара, отца светлой
Инанны, и совершил жертвоприношение богу огня Нуску, дабы тот
очистил плоть девушки и сделал ее пригодной для принятия души
жены. И жених семь раз обвел невесту вокруг священного огня, а
жрец четырежды окропил девушку и в благословении передал ей
божественную благодать, освящающую брачный союз между
женщиной и мужчиной, ибо брак между людьми освящает та, что
все родит и вечно зачинает вновь.
Жрецы вынесли из святилища клетки с голубем и голубкой,
священными птицами Инанны, и выпустили их на свободу, постигая
в полете голубей, в предзнаменовании, божественное воле-
изъявление. Птицы взлетели, покружились и дружно уселись
рядышком на ветвь пальмы. Голубь, прижавшись к голубке,
страстно заворковал, а она не отвергла его ухаживаний. И жрецы
уразумели, что светлой Инанне, взиравшей с неба на землю, угоден
это брак: супруги будут жить в мире, дружбе и горячей любви. И
тогда вывели белую священную корову и жертвенного быка, омытых и умащенных. Рога и копыта животных по случаю
бракосочетания были вызолочены и украшены позвякивающими
серебряными колокольчиками, с шей животных свисали длинные
бусы из ракушек. Быка и корову поставили рядом, и жених поднес
корзину с яблоками корове, а невеста — быку. Юноша и девушка по
очереди становились между животными, демонстрируя согласие
на брак, и приносили перед двумя свидетелями обет взаимной
супружеской верности в словах брачного контракта.
— Во имя владычицы Инанны, я, Аннипад, сын Уренки, эна Города
(юноша назвал свое истинное, большое имя, дарованное ему
личным богом, и истинное имя отца) женился на Пэаби, дочери
Мешды, горшечника (Аннипад также назвал их истинные имена).
Ты лишь да будешь моей женой, а я же буду твоим мужем. Обетом
сим по закону и обычаю предков ты посвящаешься мне перед богом
и людьми.
После того, как и Пэаби в свою очередь произнесла обет,
юноша и девушка, сняв по одному кольцу, обменялись ими в знак
того, что, став супругами, они обязуются хранить и защищать друг
