Если судить по неосвещенным коридорам всех этажей клиники, то клиника была обесточена, в ней было отключено все верхнее освещение, а в больничных коридорах горел один только дежурный свет, едва заметно светились лампочки накаливания слабого вольтажом.
В мысленном диапазон послышал голос Максима Звонарева:
— Руслан, я переношу тело Никольского с носилок на заднее сидение своего джипа. Он все еще без сознания! Я думаю, что нам не стоит здесь больше задерживаться, так что пробирайся к мне и мы, как можно быстрей, покинем эту частную клинику.
— Начинаю выдвижение к тебе, Максим! — Сказал я и совсем уже собрался выпустить из руки штору, которой прикрывался от воображаемого врага.
В этот момент краем глаза на крыше правого флигеля здания клиники, на котором еще высилась такая интересная средневековая башенка, я вдруг увидел две человеческие фигуры, они, крадучись, спецназовским гуськом двигались к этой самой башенке. Мгновения мне хватило на то, чтобы одежду этих двух мужчин распознать, как "Ратник ВСН 23", то есть снова подтвердилась моя мысль о том, что клиника профессора К. Костенко стала зоной действия специальной группы ликвидаторов ФСБ РФ. Иными словами, мне с Звонаревым следовало бы, как можно быстрее, покинуть эту зону, тем более, что Николай Никольский находился у нас на руках в бессознательном состоянии. Его нужно было спасать в первую очередь!
— Максим, ты все-таки не жди меня! Уезжай вместе с Никольским! В клинике сейчас работает группа ликвидаторов прапорщика Малашенко. Если они обнаружат тебя, то тебе будет трудно от них оторваться со стариком на руках. Наше будущее во многом зависит от этого старика Никольского. Так что ты его спасай, а я уж как-нибудь сам постараюсь отсюда выбраться! Так что не жди меня, уезжай!
В этот момент оба спецназовца, находившиеся на крыше клиники, остановились. И они, словно услышали этот мой мысленный крик, развернулись лицами в мою сторону, тут же прозвучало стаккато выстрелов из бесшумной снайперской винтовки ВСС Винторез. Оконное стекло, разбитое пулями, рваными осколками, полетело вниз с шестого этажа, оконная штора тоже же была порвана пулями на мелкие лоскутья.
На долю секунды перед малашенковцами я предстал в свое истинном обличье, в куртке с капюшоном и в джинсах. Более ни мгновения не раздумывая, я рыбкой, руки вытянув вперед, от окна нырнул в дальний угол палаты, находившийся вне зоны вражеского обстрела. А мне вслед пронеслась новая автоматная очередь, на всякий случай выпущенная автоматчиком-охранником вражеского снайпера, ее пули прошли в стороне от меня, кровать Никольского превратив в инвалидное кресло.
Видимо, я все же оказался чуть-чуть медлительным в этом своем нырке уходе от вражеских выстрелов, одна из вражеских пуль догнала меня. Она скользнула над левым предплечьем, неглубоко пробуравив кожу плеча, порвав короткие шейные мускулы. Последовавшая острая боль и сильный поток крови испугали меня, заставив издать короткий, но очень пронзительный стон. И этот стон был явно услышан и фээсбешниками и Максимом Звонаревым. Те повторили обстрел палаты, но на этот раз впустую, теперь я находился вне зоны обстрела, и они меня уже больше не видели. Максим Звонарев, услышав мой болезненный стон, тут же заявил:
— Руслан, что случилось? Ты ранен? Жди меня, я возвращаюсь за тобой!
— Максим, ты не имеешь права подставлять под удар Никольского, хоть бы на секунду оставлять его без своего присмотра! Увози его отсюда, я же получил легкое ранение! Это все моя игра в гуманизм, слишком уж я в нее заигрался! Хотя за свою жизнь мне следовало бы бороться до последней капли крови!
Разговаривая с Максимом, я правой рукой дотянулся до своего левого плеча, и, прямо под курткой и рубашкой, разыскал пулевой канал, из обоих концов которого хлыстала кровь. Первым дело я должен был ее остановить, иначе мог потерять слишком много крови. Пальцами правой руки заткнул, пережав, входное и выходное отверстия, а затем прошептал заклинание на приостановку крови. Исток крови замедлился, но не прекратился. Мне пришлось три раза читать одно и тоже заклинание, пока исток крови полностью не прекратился.
Чтобы в рану не попала грязь, я ее залепил специальной анестезионной ватой-пеной, оставив рану до лучших времен, когда ей мог бы заняться хирург профессионал.
Пока я занимался самоизлечением, я одновременно внимательно прислушивался ко всему, что происходило вокруг меня на этажах клиники и за ее стенами. Мне не стоило бы забывать о том, что численность группы спецназа прапорщика Малашенко должна была составлять примерно пятнадцать бойцов. Два его бойца были мною ликвидированы, таким образом у нас у нас выходило, что тринадцать бойцов этого фээсбешного прапорщика все еще бродили по шести этажам здания клиники профессора Костенко!
Не смотря на то обстоятельство, что сам прапорщик Малашенко был человеком недалекого ума, он не был сильным или волевым командиром, но все бойцы его группы получили прекрасную специальную подготовку. Они могли сражаться и побеждать в любых условиях боя! И с этим я должен был считаться, планируя свои действия. Одним словом, мне не следовало бы вступать с ними в длительный огневой контакт огневой контакт, я мог только нанести короткий и по возможности сильный удар, чтобы тут же скрыться от преследования противника!
Из всего оружия на данный момент я при себе имел всего лишь два израильских пистолета Desert Eagle, которые наиболее эффективны можно было применять на расстояниях в пятьдесят и сто метров. Бойцы же прапорщика Малашенко были вооружены ВСС Винторезами и бесшумными автоматами ВАЛ, наиболее эффективно действующими на расстояниях в триста — четыреста метров. Таким образом, получилось итак, что я сильно проигрывал своему противнику и самом оружии. Чтобы поразить вражеского бойца, я должен был подобраться к нему на очень близкое расстояние, тем самым создавая непосредственную угрозу своей жизни.
Словом, я оказался перед выбором, или мне нужно было срочно довооружиться, или, как можно быстрей, оставить территорию клиники, чего мне не хотелось делать, так по настоящее время я так и не получил ответы на свои вопросы в отношении того, что же здесь происходит.
Моя память мне тут же подсказала, что на груди сержанта Сычева, убитого мною в кабинете врача Воронова, висел бесшумный автомат ВАЛ. Чтобы живым и здоровым покинуть здания клиники, теперь я должен был пробраться обратно в кабинет врача Воронова, чтобы там довооружиться автоматом. Четыре минуты у меня ушли на то, чтобы по коридору доползти до кабинета врача Воронова, там с убитого сержанта снять автомат ВАЛ. В окно кабинета я даже не стал выглядывать, чтобы не привлечь внимания с вражеской стороны, а снова вернулся в коридор клиники, но уже с автоматом в руках.
Казалось бы, в этом коридоре ничего не изменилось, больничная чистота соседствовала с какой-то непонятной мне больничной тишиной. Минуту я прислушивался, пытаясь разобраться во звуках, происходивших в том или иной месте самой клинике или в этом коридоре? Но тишину до конца так и никто не нарушил, только в конце коридора вдруг беззвучно промелькнула чья-та тень. Пальцы сами собой нажали курок ВАЛа, прошелестели щелчки автоматической очереди в четыре патрона. Тень исчезла и больше не появлялась, я не пошел в ту сторону, где только что промелькнула эта тень, а пятясь с автоматом наперевес начал отступать в противоположную сторону.
Именно в этот момент я почувствовал, что на меня только что фээсбешниками была объявлена самая настоящая охота! Мне следовало бы убираться с этого шестого этажа подобру-поздорову и как можно быстрей.
Тем временем до мозгов прапорщика Малашенко, наконец-то, дошло понимание того факта, что его группа во время зачистки клиники Костенко, которая, возможно, ее руководством использовалась не по назначению, потеряла трех бойцов! Такая большая потеря в живой силе в безобидной операции по зачистке здания клиники, могла свидетельствовать только о том, что бойцам его группы кто-то противодействует, что в здании клиники Костенко у его группы появился настоящий противник! Выезжая на операцию прапорщик Малашенко думал, что этот приказ по зачистке клиники профессора Костенко он выполнит в течение первой половины этого дня, а вторую половину дня он уже проведет, отдыхая со своей семьей. Приказ командира его управления гласил: "провести операцию по зачистке клиники профессора К.Т. Костенко. Проверить документы и установить личности всех больных, в данный момент находящихся на излечении в клинике. Особое внимание уделить полковнику П.И. Василенко и его референту, Ирине Молчун, возможным резидентам иностранных разведок, но их пока не арестовывать".
Обыкновенный приказ, ничего нового или серьёзного в нем не было, только прапорщику Малашенко было совершенно непонятно, почему при его выполнении начались какие-то непонятности. При передаче в управление списка больных его начальство прямо-таки взбудоражилось на первой же фамилии восьмидесятилетнего старика Никольского, в прошлом известного советского авиаконструктора, лежащего в палате N 1. Они приказали всем больным сделать определённый укол и готовить к эвакуации в другие клиники. Затем пришла отмена приказа об общей эвакуации клиентов клиники, начальство потребовало срочно эвакуировать лишь одного только Никольского.
И последняя неожиданность, появление неизвестного противника на этажах клиники, потеря трех бойцов своей группы заставили прапорщика отдать приказ, найти и уничтожить того противника, кто поднял руку на бойцов его группы!
Пока прапорщик Малашенко занимался перегруппировкой бойцов своей группы, мне относительно спокойно удалось спуститься на пятый этаж, переступить порог приемной кабинета Костенко. Эта приемная меня встретила общей пустотой своего помещения, какой-то гнетущей, давящей на нервы тишиной. Окна помещения были плотно забраны занавесками, гардинами и шторами. Ни один лучик света снаружи не проникал внутрь помещения, так что вражеские снайперы были теперь лишены возможности и не могли видеть того, что происходило в самом помещении.
Переступив порог приемной, я первым же делом внимательно осмотрелся. Основную площадь приемной занимал большой письменный стол со множеством стационарных телефонных аппаратов. В полусумраке приемной просматривался силуэт человеческой фигуры, сидевшей за этим столом. В этом полусумраке сейчас было трудно разобрать, кем была эта фигура мужчиной или женщиной? Я же вспомнил то время, когда первый пришел на встречу с Константином Костенко, а за этим столом работала молодая секретарша. Она была настоящей блондинкой и красавицей. Мне тогда заполнился смех и улыбка этой молодой женщины, которым она встречала и провожала практически каждого посетителя, с которым встречался ее шеф, профессор Костенко.
Я подошел поближе к столу, сплошь заваленному входящей и исходящей документацией, и присмотревшись, увидел ту самую секретаршу блондинку. Она сидела на стуле, а голову положила на руки, аккуратно сложенные на столе, словно она устала и решила немного отдохнуть! Я слегка наклонился и двумя пальцами коснулся ее сонной артерии на шее, чтобы тут же убедиться в том, что пульс отсутствует, что секретарша мертва!
Сделав шаг назад, я еще раз внимательно осмотрел приемную профессорского кабинета. Тишина, творившаяся в этой приемной, стала ощущаться все более сильней, словно что-то давит и давит на твой рассудок, желая от тебя добиться какого-то результата. Но ты стоишь посредине помещения приемной и не понимаешь, что же именно произошло в приемной, не понимаешь отчего погибла та женщина, которой только бы жить и жить!
Я отошел от стола секретарши, прошел в центр приемной, одновременно пытаясь уловить хоть малейший звук всего того, что здесь ранее происходило или что сейчас происходит за закрытыми дверьми профессорского кабинета. Но тишина, разливавшаяся по помещению, так ничего и не выдала из той своей таинственности, которая вдруг образовалась вокруг меня! Медленно, осторожно я двинулся по направлению к двери кабинета, в душе надеясь на то, что эта дверь сейчас распахнется и на пороге появится сам Константин Тихонович. Он выйдет из кабинета, протянет мне свою правую руку, чтобы поприветствовать меня крепким рукопожатием своих рук.
Когда я возвращался в Москву, то пластическую операцию по изменению своего образа планировал провести в этой его клинике. Но в самую последнюю минуту передумал, так как в клинике при таком большом стечении народа было бы попросту невозможно в строгой тайне сохранить сам факт проведения такой операции! Было бы также невозможным сохранить в тайне, кем же я мог бы стать в результате проведения такой операции. Да, и с Николаем Никольским сегодня в этой клиники произошло что-то непонятное и неприятное, хорошо, что профессор Костенко не знал о взаимосвязи, существовавшей между мной и Никольским. Мы для него были двумя разными человеками, совершенно незнакомыми между собой!
Никольский в свое время, услышав о существовании хорошей клиники по геронтологии и геатрии, сам по своим каналам вышел на профессора Константина Костенко. Вот и в последний раз Николай Николаевич сам договорился с профессором о диспансеризации, ни единым словом, не упомянув о том, что в ближайшее время ему предстоит пройти курс омоложения.
Приоткрыв дверь профессорского кабинета, я осторожно заглянул в него одним своим глазом. В его дальнем углу кабинета за чайным столиком расположились три человека, они о чем-то беседовали между собой. Они были настолько сильно увлечены этой беседой, что ни на что не обращали внимания вокруг себя. Ни один из этих троих даже не повернул головы в сторону приоткрывшейся двери кабинета! Через щель, образовавшейся от едва приоткрытой двери, я мог только видеть, что за чайным столиком сидели двое мужчин и одна женщина, но кто был, кто в этой компании с такого дальнего расстояния было невозможно!
Можно было бы, конечно, предположить, что на данный момент профессор Костенко с кем-то встречается и с этими людьми он сейчас проводит беседу.
Но, чем дольше я всматривался в эту тройку, тем более во мне росла уверенность в том, что за чайным столом живых людей уже не было! По крайней мере, в течении той минуты, пока я их рассматривал, ни один из троих не шевельнулся, не поднял взгляда своих глаз, не повернул головы в мою сторону и не поинтересовался тем, почему я мешаю их беседе?
Тогда я решительно взялся за дверную ручку, повернул ее по часовой стрелке, затем широко распахнул дверь, прошел в профессорский кабинет, а затем направился к чайному столику. Только теперь я не расставался со своим автоматом, он висел на моем правом плече, стволом вниз. В случае чего я мог в любую секунду открыть огонь на поражение, отражая атаку противника!
У чайного столика повторилась та же картина, что произошла со мной в приемной, подойдя вплотную к чайному столику я убедился в том, что все трое людей, якобы пивших чай, мертвее мертвого! Двое мужчин и одна женщина продолжали пить чай, но сердца их не бились! Установить причину их смерти было практически невозможно, на их телах я так и не увидел ран ни от огнестрельного, ни от холодного оружия. Ирина сидела и молчаливо кому-то улыбалась. Петр Ильич был чем-то разгневан, а лицо профессора Костенко выражало само спокойствие. Но ведь он и был признанным монархом своей клиники, только он мог отдать приказ, чтобы его служащие и врачебный хором или поодиночке исполняли бы его приказ. Тихонович этот приказ унес с собой в могилу!
