Люди вымотаны, собирались впопыхах, а тут здоровый хромой лось. Такие обычно не живут, а эта знай себе ходит, как ни в чем не бывало, и людей не сильно-то и боится. Святослав узрел в том знак. И повёл людей по её следам. Лучник их хотел было лосиху ту на мясо взять, да требы оставить богам, за знак. Но непонятный звук и упавший с дерева снег не дали ему нормально прицелиться. Потом был девичий крик, лосиха убежали, а по её следам Святослав вывел народ свой к нашей крепости. Как мы и предполагали, сначала он подумал, что наша Москва — это зимняя стоянка варягов. Но после бегства главы с запасами, Святослав натурально закусил удила, отказываясь вновь идти под руку местного аналога викингов. Да и остальные поддержали это решение. Каждый имел зуб на бывшего главу посёлка и всех варягов, что ушли с ним, пограбив соседей, все во время мора потеряли родичей, и частично — как раз по причине украденных запасов. Но был и знак!
Поэтому Святослав решил посадить здесь своих людей на землю, и попробовать выгнать или захватить охрану варяжской стоянки. Потом занять защитное сооружение, и уже из-за стен отбиваться от хозяев городка. Ну или договариваться с ними с более удобной позиции, имея на руках заложников, то есть нас. Но всё сразу пошло не так. Наши первые слова о Законах и правах на окрестности он пропустил мимо ушей. Но вот попытка послать шпиона для того, чтобы вызнать, что за стенами, заставила его чуть задуматься. Кусачая колючая проволока не дала проникнуть в крепость, ранив диверсанта. Потом они наткнулись на сараи наши, разобрали их для обустройства землянок. Произошёл наш первый конфликт, после которого настроения в лагере поменялись, люди стали опасаться нас. Потом были "разборки" со стрельбой на соляных выходах, потом — в других местах. Первый раз народ в лагере разошёлся во мнении со своим руководителем после нашего светового шоу. Второй — когда со странными звуками и ярким светом пропала наша рыбацкая лодка. Ну а когда мы стали преследовать людей в лесу и отбили огнемётом неудавшийся штурм, начались брожения.
Святослав достаточно сильно удивился нашей реакции на прямое нападение на крепость. Его, в принципе, устраивал даже неудачный штурм — он надеялся на то, что мы выйдем из-за стен и станем атаковать его лагерь. А они уже и дреколья по периметру наставили, и к обороне подготовились. Ну и, по его задумке, если уж взять нахрапом крепость не получиться — то можно будет отбить нашу атаку на лагерь и ворваться в крепость на плечах нападающих. Или же просто повторить штурм — понесённые нами потери при атаке бомжатника должны были облегчить задачу взятия стен. Ничего подобного не произошло. И вопли Юрки в рупор однажды утром были крайне неожиданными — все дни после атаки пришлые спали вполглаза, ожидая нападения. А тут предлагают работу да ещё и с оплатой. Это поколебало позиции Святослава в качестве руководителя.
Раздача пищи за вырубку леса внесли дополнительный раздор в лагере. Святослав стоял на своей непримиримой позиции — под варягов не пойдём! И всё больше она начинала казаться его людям не здравомыслием, а не то личной вендеттой, не то паранойей. Постепенно ниточки, что связывали Святослава с теми людьми, которых он спас, по сути, от эпидемии, стали рваться. Пытаясь продвинуть свою мысль о необходимости захвата крепости через атаку полевой кухни, он собрал последних своих сторонников. Мы чуть не на пару часов опередили его, изменив порядок раздачи пищи. Это пошло в копилку странностей, связанных с нами, и вызвало новые проблемы. Предвосхитив его действия, мы заработали себе некоторую репутацию. Это, плюс наши спецэффекты с прожекторами, склоняли людей к мнению о том, что без божественного проявления не обошлось. Да и на варягов мы походили мало, это тоже всем стало понятно. Кроме Святослава — у того ненависть к бывшему главе покинутого посёлка и его людям натурально застилала глаза, и через это распространилась на нас. Он по прежнему считал Москву зимней стоянкой каких-то "походников".
Апофеоз взаимного непонимания случился тогда, когда он искал шпиона для засылки за стену под видом голодного беженца. Мы несколько переборщили с гуманизмом, и нашу раздачу пищу в том числе кормящим женщинам, он воспринял как слабость. Но никто уже не хотел рисковать крохами той надежды на выживание, которая появилась после горячей похлёбки! Пришлось ему лично искать девку посмазливее, устроить драку с её родичами, чуть не пинками выгнать в лес шпионку, угрозами заставив её пойти к нашему патрулю. Ну а потом был бунт и люди, безмерно уважавшие Святослава, начали за его спиной роптать. Мол, сгубит нас из-за своей ненависти к варягам, ни за грош пропадём. Окончательно впав в психоз из-за сложившейся ситуации, глава беженцев обвинил всех в том, что мать родную они за похлёбку продадут, и устранился в землянку. Его подручные перешли к нему, опасались за здоровье командира, боялись, что кто-то не в меру ретивый нападёт среди ночи, чтобы доказать засевшим в крепости людям свою преданность. Своего начальника воины уважали и держались за него до последнего. Остальные же люди же стали обходить стороной военных и землянку Святослава.
Ну а потом был свист среди ночи, едкая дрянь, что заставила глаза безудержно слезиться, крики про ОМОН, яркий свет в глаза, удар по голове, и темнота... Очнулся он уже у нас, ярость и ненависть к нам, к варягам, к скандиванавам, что мало от них отличались, просто к чужакам была такова, что поначалу Святослав готов был зубами грызть решётку. Но такого нервного напряжения хватило не на долго, и теперь бывший глава беженцев просто ждёт, чем всё закончится. Его устроит любой финал, включая плачевный. Силы покинули мужика окончательно, перегорел дядька...
Сидели, молчали вдвоём. Я примерял на себя, смог бы я так повести людей, после смерти Зоряны и детей? Поджечь дома с больными людьми, чтобы зараза дальше не шла? Даже думать об этом не хочу. Святослав моих глазах поднялся очень сильно, своей железной волей вывел людей, да и потерял в походе мало. Потому и слушались его беспрекословно. Железный Мужик, настоящий, с большой буквы. А я его судить буду...
— Ты чего беседовать сразу не стал? — я прервал наше молчание, — Глядишь, и договорились бы о чем.
— Мои люди, я отвечаю, за жизнь их на себя ношу взял. Пока шли, стычки были, лихие люди, такие же как мы, от мора спасавшиеся, ото всех отбился. Не было нам нигде пристанища да подмоги. Крепость ваша, думал, зимняя, по весне уйдёте, лодка опять же. А оно вишь как обернулось... — тихо в ответ ответил пленник.
— А потом уже и говорить было стрёмно, вроде как сдался, — за него продолжил я.
— Угу...
— Ты хоть понял, почему мы тебя взяли?
— За девку ту. У самого душа не на месте была. А что делать? Вызнал бы, что в крепости, людей поднять в атаку ещё раз было бы легче. Я сначала хотел человека твоего взять, из тех, кто по лесу шастали. Но вы по трое начали ходить, стрелками своими биться направо и налево, не вытянули бы мы...
— Н-да, задал ты мне задачку. Сам что делать думаешь?
— А теперь воля твоя... — пленник шумно вздохнул, — за сына боюсь. Если мои осерчают, изгоем станет...
— Не будет такого, то я тебе обещаю. Моё слово крепкое, ты сам убедился. По Закону нельзя у нас так, чтобы изгоем.
— Закон ваш суровый...
— А что делать? Мы ж не в бирюльки играем, сам понимаешь. Ты-то тоже небось не очень хотел от могил родных да в неизвестность, однако же слово отца для тебя — Закон, и ему ты следовал. Так?
— Так...
— А у нас Закон хоть и людьми писан, но такой же крепкий. Боги в том нам своё слово сказали, одобрили. И все под ним ходят.
— И ты? — пленник усмехнулся, в свете догорающего светильника лица я не видел, но сарказм явственно ощущался.
— Ага. Я тут беспорядок после себя оставил как-то, так три дня ночами работать пришлось, по Закону.
— Ишь ты, — теперь в усмешке была толика уважения, — и все так же, исполняют?
— Ну а если даже я в этом зазорного ничего не вижу, другим-то чего стесняться?
— А если невместно? Честь если заденет? Как у конунга какого...
— А если конунгу невместно, пусть идёт на все четыре стороны. Я те Законы писал, с богами советовался, мне первому и исполнять их. А по Закону жить — бесчестья нет.
— Славно говоришь, — пленник отчётливо зевнул, — и меня значит по Закону своему судить будешь?
— Ну а как иначе? Я к тебе ни злобы, ни ненависти не испытываю, но сделать правильно надо, сам понимаешь. Один раз поперёк Закона сделаю — все посыплется, не мне тебе рассказывать.
— И то верно, — судя по звукам, пленный поднялся на ноги, — ты только это, давай уже тогда все по Закону, да побыстрее. Сил ждать нет. И про сына ты обещал...
— Я помню, — я тоже встал, а то уже задница подмёрзла, — Совет хочешь? Завтра к тебе Ладимир придёт, проговори с ним про чистосердечное признание. Покаешься, извинишься, и тебе облегчение выйдет.
Я подошёл к клетке:
— Больше буянить не будешь?
— Пока ты слово своё про сына держать будешь — нет. Видеться бы чаще только..., — пленник приблизился, я разглядел его лицо, на нем была печаль, — Зовут то тебя как?
— Сергей меня звать, — я задумался, эх-х-х , была не была, протянул руку сквозь прутья, — будем знакомы.
Жест Святославу был, судя по всему, знаком, он пожал мне руку, но аж возле локтя. Я в ответ сделал то же.
— Завтра с утра готовься, Ладимир, адвокат твой придёт.
— Кто?! — пленный вытаращил глаза.
— Слово за тебя в суде говорить будет, адвокат, защитник твой.
— А, ну тогда ладно...
Настало время суда. До этого Ладимир, назначенный адвокатом, поговорил с пигалицей, провёл беседу со Святославом, тот таки подписал чистосердечное признание. За судью был я, Буревой же выступал прокурором. Пленник больше не бунтовал, исправно выполнял правила внутреннего распорядка. Ну там парашу отдать, поесть по-человечески да не орать как резаный. Устроили ему несколько встреч с сыном, теперь всё было спокойнее. И вообще, и в камере у пленного, и у меня на душе. Мы пару вечеров до суда общались ещё со Святославом, вроде нормальный мужик, просто попал в такие обстоятельства, что и врагу не пожелаешь. Но достойно вышел из них, прокололся только на последнем этапе, запараноил сильно, дурковать начал. Вот теперь за это и страдает.
Суд назначили в частично открытом режиме, с присутствием представителей пришлых. Святослава пропарили в бане, нарядили в чистое, со свидетелями также пришлось сделать. Пигалица та у нас по хозяйству уже помогала, малость отошла от всех событий. Собрались все наши, Ладимира и остальных привели с завязанными глазами в актовый зал, где и проходило заседание. От пришлых было несколько человек, включая отца шпионки. Подсудимого усадили без клетки, только руки связали. Тот не протестовал, надо так надо. И вообще выглядел несколько умиротворенным — сбросил мужик ответственность с себя, непосильна уже та ноша была ему. Начался процесс.
Он был захватывающим! И непредсказуемым! Буревой скрупулёзно перечислил все обиды, что нанесли нам местные своими действиями, и вывел всё так, что ущерб нашим постройкам и сараям, другие трудности, были инспирированы Святославом лично, и остальные ему тупо подчинялись под угрозой расправы. Выходило, что пленник организовал устойчивое бандитское сообщество, и занимался грабежом да воровством со своими подручными на территории Москвы.
Ладимир взял ответное слово. Из его речи выходило, что бандитизмом занимались все вместе, по незнанию. И личной Святослава вины в том мало, его поддерживали по началу люди. Ну и рассказал всю историю появления пришлых, уже известную мне по рассказам пленника. Старик сильно упирал на сложившиеся обстоятельства, и на то, что иначе бы люди погибли. И следовательно, Святослав дело творил угодное, правильное, защищая своих людей от напастей и невзгод, пытаясь обеспечить выживание народа. Особо Ладимир отметил то, что крови не пролилось, увечных и убитых нет, а материальные потери они готовы все компенсировать. Пошли свидетели защиты — пигалица, отец её, жених, ещё пара человек из лагеря. И все они говорили одно и то же — не по злому умыслу сараи атаковали, а только ради выживания, охотой да вырубкой из тех же соображений занимались. И Святослав хоть и руководил всем процессом, но выражал чаяния людей. А значит, и судить всех тогда надо, а не его одного. Но тут Ладимир нас просто по стенке размазал. Это гад начитался с помощью Буревоя наших Законов, и предъявил, что мол, люди добрые, а что ж вы обвинения-то не выдвинули, а пришли как тати ночные, и давай вязать подсудимого!? Нет бы по Закону, с бумагой, как положено, зачем втихаря пришли? Буревой похихикивал, я только разве руками.
До вечера были прения. Постепенно бандитизм да воровство, как и причинение нам обид, свелось к банальному подсчёту ущерба, нанесённого исключительно под давлением сложных обстоятельств. Единственный вопрос, который остался висеть в воздухе — роль Святослава в этом всём процессе. Буревой настаивал на том, что он своей волей народ удерживал от соблюдения наших Законов, а Ладимир — что подсудимый только выражал волю остальных. Долго рядились, пока я не подвёл черту под спорами.
Святослава я признал виновным в том, что не подчинился законным требованиям властей Москвы. Бандитизм да воровство теперь на всех пришлых висит, как и компенсация ущерба. Однако, с учётом обстоятельств, которые сподвигли подсудимого на такие деяния, и отсутствие крови и увечий, вместо "уголовки" будет "административка" с изоляцией Святослава от его людей. Суд постановил подсудимому выплатить штраф в размере всего его имущества, за набеги дерзкие на крепость. Общего долга на него доля упала, и три месяца изоляции в психоневрологическом диспансере — чтобы нервы поправить. По сути, весь наш конфликт был обусловлен обыкновенной людской подлостью тех, что просто был чуть-чуть на нас похож по форме, но не по содержанию, это я варяга, что был главой их посёлка, имею ввиду. Если бы он не свалил с общинными ресурсами, не создал образ варяга, как сволочи последней, пришлые бы себя так не вели. А это наложилось ещё на грандиозное напряжение Святослава. Отдельно пришлось описать, что такое нервы, как их лечить, режим содержания. Посидит вояка отдельно от всех, общаясь только с Ладимиром да сыном, полностью устранённый от принятия решений. Понятное дело, стоимость содержания он отработает потом, в долг кормить его и содержать будем. Такое решение всех представителей бомжатника более чем устроило. Причём, после достаточно краткого обсуждения, постановление суда было признано пришлыми более чем правильным. Собственно, этого и добивались. Ладимир, Святослав и их люди признали нашу власть на этой земле, право судить и миловать. А справедливое, по их же собственным словам, решение о наказании всех, кто допустил нарушение закона, чуть приподняло наш авторитет в глазах народа в лагере.
В архив легло решение суда, материалы дела, да появилась новая полка в нашем сейфе. Там была одна папка, в ней на первой странице три фото. Фас, анфас, три четверти. На всех суровый дядька, на фоне линейки с табличкой в руках. На той надпись:
