Он не покидал бункера с начала боевых действий. Малинский летал на фронт, применяя свои способности там, где нужно было принимать важные решения, а Чибисов в это время оставался на командном пункте фронта и работал в привычных для него рамках. Чибисов не сомневался, что присутствие Малинского на передовых командных пунктах имеет значение. У старика была проницательность, сноровка, врожденная способность видеть суть сквозь туман войны. Возможно, думал Чибисов, это было у него в крови. Возможно, эту способность ему дали поколения офицеров, которые специально культивировали эти качества, пока, наконец, они не воплотились в нем, достигнув совершенства.
Чибисов горько усмехнулся, ощутив сведенные легкие. Да, если судьбу определяет кровь, то что бы это означало применительно к нему? Маленький еврей из гетто в Киеве или Одессе, погрязший в заумных ритуалах нового культа стали. Поклоняющийся соотношению сил и средств, нормам расхода ресурсов и математическим показателям боевой эффективности. Он подумал, что был, в конечном счете, отщепенцем. Как же могло быть иначе? Как все могло быть иначе? Его отец воевал за Советский Союз и дело международного социализма в Испании, а потом чуть не погиб в сталинских лагерях за свой подозрительный волюнтаризм, проявленный в той, злобно капризной системе. Только гитлеровское вторжение спасло его от смерти в магаданских снегах. Как и отца Малинского, насколько знал Чибисов. И усмехнулся. Что бы гитлеровцы подумали, если бы узнали, что их нашествие освободило евреев? Которые будут сражаться с ними от Майкопа до Потсдама. Евреев, у которых будут сыновья, которые будут сражаться с их сыновьями.
Чибисов никогда полностью не осознавал, насколько он, в конечном счете, принял свое еврейство. Он издевался над ним, заставлял себя ненавидеть его. Тем не менее, он неизбежно принимал его, невольно провоцируя окружающих на соответствующие слова и мысли.
Да, подумал он, для некоторых великий социалистический эксперимент закончился провалом. Наверное, прошлое не удастся уничтожить никогда. Отец вышел из лагеря без всяких упреков, даже без вопросов, и пошел на войну, словно вышел с больничного. Дед играл в кошки-мышки с Охранкой, царской тайной полицией, строя планы построения будущего в тусклом свете ламп в подсобных помещениях на недалеко ушедшей от средневековья Украине. Он вел бои на баррикадах, вместе с другими фанатиками, за то, чтобы родился новый мир. В смутные годы гражданской войны он отнимал еду у голодающих, у своего же по всем определениям народа, чтобы сократить этот долгий и мучительный путь вперед. Любые средства были оправданы. Окончательный результат снимал любую вину.
Но этот окончательный результат так и не наступил. Золотой век откладывался снова и снова. В будущем году в Иерусалиме, саркастически подумал Чибисов.
Почему мы поверили? Почему только мы? Русских и украинцев, погрязших в суевериях и пьянстве... их можно было понять, понять их слепоту и безумие. Но как мы могли позволить себе так обмануться?
Просто мы сами обманули себя. Потому что мы, больше всех народов земли, хотели страстно верить. Мы религиозные натуры, склонные к мистицизму. И новая религия революции, сияющего, доброжелательного социализма, идеология беспрецедентного равенства, новой святости... это был Новый Иерусалим. Новые небеса и, прежде всего, новая земля. Как будто, подумал Чибисов, нам начертано историей быть дураками.
И, тем не менее, мы должны были верить. Что еще оставалось, кроме веры? Верить в любого бога. Даже бога войны. Может быть, я наследник Давида, Иисуса Навина и Гедеона? Или просто маленький астматичный сын людей, добровольно ставших дураками?
Чибисов осторожно постучал в дверь кабинета Малинского. Старик вернулся из поездки на фронт и командные пункты армий крайне истощенным. Несмотря на достигнутый сегодня успех, он обрывал обращавшихся к нему сотрудников, был необычайно резок в комментариях, когда ему докладывали ключевую информацию. Чибисов был рад, когда он, наконец, уговорил Старика пойти и немного поспать.
Но теперь он сам должен был побеспокоить Малинского. Это не был тот вопрос, с которым он мог справиться сам. Он был, по крайней мере в перспективе, слишком важным. Один важнейший фактор.
Чибисов удивлялся, насколько гибель Трименко потрясла Малинского. Конечно, любой, кому приходилось летать на вертолете, после этого стал бы безнадежно нервным. Нет. Старика беспокоила не опасность. Неожиданная гибель Трименко стала ударом для всех них. Если Старухин был бешеным быком, способным проломить лбом любую стену, то Трименко был фронтовым котом, всегда способным найти быстрый и умный способ обойти самые серьезные препятствия. Чибисов ощущал, что со смертью Трименко нарушился некий нематериальный, но важный баланс в командовании фронта. Да, его заместитель не внушал опасений. Он был из нового мощного поколения лидеров, кроме того, ситуация на севере имела все объективные условия для достижения успеха. Немцы попали в окружение. Передовые советские подразделения форсировали Везер у Фердена и Ниенбурга. Те Голландские силы, что не были отброшены, оказались прижаты к Северному морю на полуострове Куксхафен и перемалывались по частям. Но потеря Трименко стала чем-то большим, чем просто смена командующего армией.
Возможно, это только мое мнение, подумал Чибисов. Мое ничем не оправданное эмоциональное суждение. Потому что Трименко был похож на меня по методам, похож в своей тяге к расчетам и технике, способной заменить человека там, где он не мог справиться. Наверное, теперь я просто чувствую себя еще более одиноким.
Чибисов постучал снова. Но из-за двери не последовало никакого ответа. Он хотел дать Малинскому выспаться. Но у него было важное сообщение от главного командования войск западного направления, а также некоторые политические слухи. Кроме того, на фронте нарастала новая проблема. Глубокие атаки сил НАТО уничтожали все больше систем разведки и, прежде великолепная картина поля боя, поставляемая Дудоровым, резко ухудшалась. Из-за потери многих станций технической разведки и все более мутнеющей обстановки, Чибисов ощущал себя человеком, беспомощно бредущим вперед с повязкой на глазах.
Чибисов решился войти. К своему большому удивлению, он увидел, что Малинский не спал. Старик сидел перед картой, глядя на мешанину своих и чужих войск. Несмотря на все усилия офицеров штаба, карта выглядела так, словно разноцветные отметки были просто высыпали на карту между границей двух Германий и Везером. Кое-где скопление вражеских отметок составляло нечто более или менее целостное. Например, немцы попали в огромный котел между Ганновером и лесами к югу от Люнебургской Пустоши. В других местах, мощные красные стрелки уверенно прорезали все более тонкие синие. В некоторых местах, они словно закручивались. Вражеские силы остались в тылу наступающих советских войск, прорвавшихся на максимально возможную глубину в тыл "синих". Чибисов запомнил, что нужно приказать кому-то из офицеров штаба придти и навести на карте порядок. На ней было столько пометок, что она не давала картину обстановки со всей прямотой и ясностью, требованиями, которые предъявлялись к командирской карте.
Малинский медленно повернул к нему голову. Чибисов подумал, что они оба были пленниками этой привычки размышлять в темноте. Он подошел к ярко совещенной карте.
— А, это вы, Павел Павлович, — сказал Малинский таким тоном, словно встретил знакомого на улице.
— Товарищ командующий фронтом, — Чибисов начал уходить в привычную броню формализма. — Для вас сводка от управления разведки Ставки Верховного Главнокомандования.
Малинский посмотрел на него. Из ярко освещенной зоны у карты лицо старика казалось серым, почти безжизненным. Не было недостатка в привычном ощущении интеллекта и достоинства. Но Малинский казался сильно постаревшим. Его кожа, глаза, просто здоровье, сильно ухудшились за последние несколько дней.
Чибисов ощутил прилив эмоций, которые он не мог выразить. Ему хотелось сделать еще больше для этого человека, облегчить то бремя, что так сильно давило на него. Но он не мог придумать приемлемого способа, как это сказать или сделать. Его всегда ужасала перспектива проявить любые эмоции. Всю свою одинокую жизнь он сдерживал самые тривиальные проявления человеческих слабостей.
— Товарищ командующий фронтом, разведывательное управление генерального штаба оповестило главное командование войск западного направления о том, что американские и британские военные запросили разрешения на использование ядерного оружия. По-видимому, этот запрос вызвал множество потрясений в НАТО касательно самого запроса, а также сроках применения ядерного оружия, если он будет ободрен. Как сообщается, руководство ФРГ болезненно реагирует на запрос. Возможно, пропагандистские передачи о Люнебурге возымели некоторый эффект, но в любом случае, никому не хочется, чтобы его родина превратилась в арену ядерной войны.
Чибисов ожидал, что упоминание о ядерном оружии вызовет у Малинского прилив сил, оживит его. Но старик только немного поднял брови, словно отхлебнув безвкусного чая.
— Нет признаков того, что использование ядерного оружия будет одобрено на этот раз, — продолжил Чибисов. — Дудоров убежден, что немцы сорвут принятие решения. Но мы должны принять меры...
— Садитесь, Павел Павлович, — сказал Малинский, перебивая его. — Присядьте на минуту.
Чибисов на мгновение застыл, будучи непривычным к тому, что его прерывают, даже Малинский. Затем послушно сел. Сигаретный дым витал в свете лампы, словно обозначая на карте дым от боев. Чибисов старался контролировать дыхание, подавляя недостаток, который мог сейчас ослабить его.
— Взгляните на карту, — сказал Малинский. — Просто посмотрите на это все. Допустим, им дадут добро на использование ядерного оружия. Что они будут с ним делать, Павел Павлович? Куда они смогут нанести удар, чтобы не нанести ущерба себе самим?
— Товарищ командующий фронтом, они все еще могут нанести удар по нашему тылу. В Германской Демократической Республике и Польше. Наши оценки показывают, что недопустимо большое количество ударных самолетов НАТО все еще остается в строю.
Малинский щелкнул пальцами, отвергая эту идею.
— Наиболее эффективным решением будет придерживаться плана. Продвигаться все глубже в их тыл. И переносить все, что возможно на территорию Западной Германии. — Малинский посмотрел на Чибисова, сужая глаза, пока они не стали почти азиатскими. — И заложники. Мне нужны заложники, Павел Павлович.
На мгновение, Чибисову показалось, что он не может уследить за ходом мыслей старика. Идея захвата заложников была чужда его характеру. Для Чибисова, понятие "заложники" означало перепуганных неграмотных дикарей из вшивых кишлаков где-нибудь в Афганских долинах.
— Мы должны немного изменить нашу тактику, — продолжил Малинский. — Вы сообщали мне о возникших проблемах с транспортировкой пленных. Но вы должны гордиться, Павел Павлович, поскольку решили эту проблему со своей обычной эффективностью. — Старик слегка улыбнулся. — Но какая нам польза от пленных? Мы должны где-то их размещать, кормить, перевозить, наконец, охранять. У нас на это нет времени. Гораздо эффективнее брать их в заложники.
Малинский указал на карту испачканным никотином пальцем.
— Там, в Ганновере. И во всем районе, который продолжает удерживать немецкие силы. Это... это заложники на случай ядерного удара. Пусть попробуют бросать на нас свои ядерные бомбы. Нет, Павел Павлович, мы должны гарантировать, что наши командиры не станут затягивать кольцо вокруг критически важных объектов слишком сильно. Мы должны обходить и окружать силы противника в тех местах, которые станут первоочередными целями для ядерных ударов. Мы не должны брать их города. В них должны остаться войска НАТО, вот что я хочу. И пусть тогда побряцают своими ядерными игрушками.
Чибисов никогда не слышал такого тона в голосе Малинского. Даже в Афганистане, где в ходе операций постоянно требовалась некоторая доля жестокости, невыносимая для наилучших из людей, Малинский казался выше остальных солдат и офицеров — он был настоящим военным, но в нем не было ни жажды убийства, ни банальной черствости. Чибисов считал Малинского, в сущности, весьма сердечным человеком, который любил свою службу и своих солдат, который обожал своих жену и сына. Для него Малинский олицетворял добро России, глубоко скрытое в жестком русском характере. Теперь, слыша от него столь бесстрастные рассуждения о том, что любая попытка ядерного удара НАТО приведет к методичному уничтожению немецких городов и военных сил, переставших представлять угрозу, Чибисов снова ощутил, насколько он отличался от всех них. Он понял, что действительно недооценивал, что означало быть русским по крови.
— Естественно, я не хочу обмена ядерными ударами, если этого можно избежать, — продолжил Малинский. — У нас уже и так достаточно крови на руках. Но очевидно, что если враг решиться на такое, он должен быть упрежден. Мы не можем позволить им ударить первыми. Это не вопрос политической конъюнктуры и борьбы за международное влияние. Нам нужно начать подготовку на адекватном уровне. Разбудите наших товарищей из КГБ и пригласите ко мне. Начнем приводить соответствующие механизмы в движение. Скажу вам по секрету, Павел Павлович, я ожидаю получения права распоряжаться нашими ядерными арсеналами, как только станет ясно, что НАТО готовиться к применению ядерного оружия на поле боя.
Малинский поднял плечи, привычно выпрямляясь в кресте.
— Между тем, нужно переориентировать средства технической разведки на поиск целей для ядерных ударов. Я не хочу атмосферы слухов и паники. Примите самые строгие меры безопасности. Но начинайте разворачивать резерв ракетных средств фронта. Сообщите товарищу Волтову, что он может располагать их по своему усмотрению, но убедитесь, что помимо чисто военных вопросов, он понимает и значение политико-психологических аспектов. Посмотрим, что предпримет наш начальник ракетных войск и артиллерии.
— Товарищ командующий фронтом, я опасаюсь, что наши приготовления могут быть обнаружены и...
Малинский улыбнулся. В его голосе возвращался тот обычный, более располагающий тон, который Чибисов привык слышать в их беседах.
— Лично я не верю, что война перейдет в ядерную фазу. Уже слишком поздно. Они слишком долго ждали. Им следовало нанести ядерный удар сразу же, чтобы остановить нас. Но они оказались в дураках. И мы должны сказать им за это спасибо.
Малинский откинулся на спинку стула. Он отвернулся от Чибисова, снова пристально взглянув на карту
— Вы знаете, я подозреваю, что всегда недооценивал преимущества советской системы. Я был занят бесконечными проблемами, недостатками. Конечно, легко отвергать систему, видя ее очевидную неэффективность, учитывая, что она было единственным, чего никогда не было в дефиците. — Малинский рассмеялся. Это был особый, сердечный смех, который мог звучать только тогда, когда он смеялся над самим собой, над собственной глупостью, над тем, о чем мало знали другие люди.
